Лотар-Гюнтер Буххайм - Крепость Страница 93

Штабной врач показывает мне корзинку с множеством литровых бутылей: кровяная сыворотка. Надписи на английском языке. Корзинка закрыта крышкой на блокираторах: солдаты хотели выпить содержимое, и даже уже попробовали.

- Раздолбаи! – невольно вырывается у меня.

В порту Гавра множество живописных сюжетов. Меж полуразрушенных доков присаживаюсь на стоящий на ребре ящик для рыбы и зарисовываю тральщик.

Скоро вокруг меня собирается толпа матросов, образуя круг с разрывом, в котором могу видеть свой объект. То и дело меня с разных сторон корректируют хриплые голоса: «Посмотри-ка, антенна у тебя на корабле завалилась!» – «Так это у него кран за кораблем.» – «Не-а. это—газгольдер.» – «Ха-ха-ха! Ну, ты полный придурок: это как раз кран!»

Снова залаяли зенитки. Некоторых из моих зрителей как ветром сдуло, а через некоторое время, обернувшись, вообще никого не увидел. В небе висит сплошная пелена дымов разрывов. А между дымами шныряют тени самолетов: просто рой бомбардировщиков. Проклятье! Надо сматываться. Пытаюсь высмотреть среди развалин вход в убежище. Тщетно. Иду по развалинам совершено открытый для бомбардировщиков и их груза.

Стрельба стихает. Перевожу дух и продолжаю рисовать. Дурдом!

На обратном пути приходится долго стоять перед разведенным мостом. Из аванпорта медленно тащится плавучий кран: словно огромный динозавр. Натужено пыхтящий буксир с трудом тащит его за собой. На носу введено: «Андромаха». После прохода буксира и плавкрана, мост не сводят, т.к. начинает тянуться целая кавалькада кораблей – портовых плавучих средств н способных самостоятельно причалить к оконечности мола. За лихтерами и небольшим плавучим доком следует чудовищно чадящий смоляно-черный «ящик» формы старомодного угольного утюга. Его дымовая труба напоминает скорее печную. На носу гордо сияет название: «Крепыш».

«Андромаха», «Крепыш» – я все еще вижу эти чудовища. Наконец створки моста смыкаются, и мы перебираемся на другую сторону.

Сточные канавы улиц на несколько сот метров превращены в крытые блиндажи: «щели». Французам все кажется до лампочки. Вот две огромные воронки. Подхожу к одной из них, а за спиной слышу: «Un beau cigar, n’est-ce pas? »

В городе еще остались гражданские. Есть даже работающие лавчонки. Корабли флота стреляют без передышки. В пространстве между зданиями можно видеть дымящиеся корабли. Но прохожие даже не замедляют шаг. Они так свыклись с присутствием на рейде флота вторжения, что уже никак не реагируют на него. Всегда поражаюсь тому, что за существо являет собой человек.

Один из писарей канцелярии моего подразделения распаковывает бандероль фельдъегерской почты. Несколько свернутых в рулон экземпляров газеты «Фелькишер Беобахтер». Любопытно. Ба! Да это же старые номера: от 28 февраля 1941 года. Читаю: «Потоплено 9 кораблей английского конвоя водоизмещением в 58000 тонн. Уничтожающий удар дальних бомбардировщиков против английских сил снабжения… С 23 по 26 февраля уничтожено 33 самолета противника… При авиаударе по юго-восточной Англии большинство было уничтожено на земле, а два самолета сбиты над собственным аэродромом…»

Уничтожающий удар?! А вон там, рядом, стоит британская морская армада. Насколько часто мы наносим уничтожающие удары по Англии сказать трудно, но мог бы написать об этом целую книгу: с воздуха уничтожали, с подлодок уничтожали – и гнилой Альбион поставили на колени….

Морской артиллерист, унтер-офицер Тоскани, служащий в команде киножурналистов, хочет мне что-то немедленно показать. Он делает это с таким видом, будто я должен почувствовать себя польщенным тем, что он оказал мне великую честь. Поднимаюсь за ним по лестнице на второй этаж, а затем в комнату. Остановившись перед каким-то шкафом он открывает его и отступив назад ищет на моем лице следы восхищения увиденным. В шкафу висит отутюженная до хруста летняя форма с лейтенантскими погонами. Думаю, что когда-то завели речь о его производстве в чин зондерфюрера . И потому он купил все заранее: Кортик на золотой цепочке в посеребренных ножнах, Белую фуражку с высокой тульей. Короче, все теперь тип-топ. Тоскани смотрит таким просветленным взором на висящую в шкафу форму, словно перед ним Святая Мадонна. Еле сдерживаюсь от смеха. Но, глубоко вздохнув, произношу с идиотским почтением: «Великолепно! Выглядит потрясающее!»

Веду пальцем по карте по береговой линии и дохожу до городка Этрета. До него всего 280 км, на север. Там много писал Клод Моне. Да и другие импрессионисты. Мне хорошо знакомы эти горизонтальные скалы по его картинам «Игла», «Устье реки», «Скалы в Бель-Иль». Теперь хочу увидеть в натуре эти утесы. Итак, решено. Едем в Этрета! Побережье дальше на север может подождать пару-тройку дней.

Когда вижу нашу машину, то буквально взрываюсь: с крыши свисают старые, увядшие ветки. Очевидно, что водитель не обновлял маскировку. Наложил полные штаны!

И куда же он слинял? Громко зову водителя, но вместо него появляется Греве и интересуется куда это я намылился. Придаю себе деловой вид и резко бросаю: «На побережье!» – «Я бы этого не делал, – произносит Греве, – во всяком случае, не при этой погоде.»

Догадываюсь, на что он намекает: на рыскающие тут и там штурмовики противника. «А, да ладно! – отвечаю вяло, – Я постоянно настороже, и мне надо нарисовать береговые укрепления.”

Едем по плоскогорью. Дорога без деревьев словно прочерчена по линейке. По всей ее длине с промежутками в 30 метров располагаются траншеи в полчеловеческого роста: щели для укрытия при воздушном налете. Клочья соломы на торчащих над травой кольях указывают их расположение. Целая рота, в случае необходимости, может здесь укрыться в считанные секунды.

Мне кажется, здесь что-то неладно. Вдалеке дорога вздыбливается горбом. За этим «горбом» будет получше. Утешаю себя. Но забравшись на высоту, дорога вновь устремляется стрелой вниз. Ни деревца, ни кустика. На стойке, над высокой травой, торчит щит с осточертевшей за поездку надписью: «Внимание! Штурмовики в воздухе!», определенно рассчитанной на идиотов. Верчусь на сиденье, как на карусели. Скорость превращает встречный ветер в такую плотную массу, что выжимает слезы из глаз. А сквозь слезы вовсе ничего не видно. Надо было взять с собой мотоциклетные очки. И невольно подумал при этом о Йордане: где-то он теперь?

Дорога ныряет с «горба» на «горб» нигде не сворачивая. В ужас меня привела невесть откуда взявшиеся летящие в небе вороны: проклятые твари!

Наконец вдали показались деревья. Машина медленно въезжает в их тень. выбираюсь из машины и умываюсь. настроение паршивое.

- Да, если бы нас сейчас поймали, то слопали бы за милую душу…

Водитель молчит.

Машина стоит в хорошем месте. Водителю надо отдохнуть, а я хочу в воду: между изъеденных ржавчиной опор добираюсь до оконечности прибрежных скал, последние метры чуть не ощупью. И вот весь вид как на ладони.

Сейчас прилив, прибрежные заграждения полностью под водой, и лишь легкое дыхание прилива лижет скалы. Да, здесь мне спуститься не удастся. Нет здесь и более высокой точки. Но для чего же тогда это множество опор? К чему здесь все эти вкопанные в луг балки? Здесь совершенно не подходящее место для высадки. Ну, ладно. Назначение балок еще можно как-то понять. На этих «ролшельских макаронинах» должны застрять грузовые планеры. А если они здесь не приземлятся?

Город Этрета. Повсюду мотки проволоки, опоры, куски рельсов. Нахожу даже небольшой бункер, окруженные проволочными заграждениями пулеметные гнезда и указатели, предупреждающие о минах-тарелках.

Но где же те капониры, где спрятано чудо-оружие? Пехотные линии расположились в глубину на 4-5 километров. Я это додумываю, поскольку на самом деле почти ничего не видно. Так же совсем не видно и солдат.

Мой взгляд гуляет по берегу: несколькими рядами там стоят противотанковые ежи установленные для отражения десантирования с моря. Приливные воды почти скрывают их и очевидно, что наиболее опасны ежи во время прилива, но не при отливе. Наверное их было чертовски трудно установить. Саперы – или кто там их устанавливал – должны были чуть не с головой работать в воде.

Не хочу возвращаться сегодня в Гавр. На берегу стоят несколько заброшенных домов; туда я и направляюсь.

Без особых усилий находим себе пристанище в одном из реквизированных для саперной роты домов. Там же мы будем и питаться.

Заняв позицию, осматриваю участок берега с громоздящимися на заднем фоне меловыми рифами. Мел чудесного желтоватого цвета. На его фоне прекрасно смотрятся цвета бурой железной охры, покрытые ржавчиной надолбы, а также блеклая серая зелень проплешины мелеющей при отливе гавани. А над всем этим великолепием светлеет кобальтовая синь неба и тяжелая, какого-то среднего цвета между зеленью бутылочного стекла и синевой отожженной стали, даль моря. Несколько минут впитываю в себя эту картину, затем, став на колени – мольберт передо мной – начинаю яростно рисовать.