Валентин Пикуль - Океанский патруль. Книга 1 Страница 94

Когда Кайса встретилась с братом, то не удивилась и не обрадовалась, словно давно была подготовлена к этой встрече. Разговор между ними долго вращался вокруг несущественных мелочей, они словно прощупывали друг друга после долгой разлуки.

Об отце Кайса ничего не спросила, и Суттинен решил напомнить сам.

— Знаешь, Кайса, — сказал он, — наш 183 получил звание горного советника.

— Я знаю, — ответила сестра. — Об этом печаталось в «Хельсинген Саномат». Нашему 183 обязательно надо перед кем-нибудь выслуживаться. До войны выслуживался перед шведами, сейчас — перед немцами.

— Он, Кайса, просто честно трудится на благо нашей Суоми. Не будем говорить о нем, если это тебе неприятно…

Сестра встала, подошла к печке, ухватом вытянула чугунок с брюквой. Потыкала в нее пальцем и снова задвинула горшок в печь. Ставя заслонку, обожгла руку и тихо выругалась.

— Ты, я вижу, очень устала, — примирительно сказал лейтенант. — Издергалась, это понятно. Скажи, пожалуйста, почему тебя перевели из Лапландии в Карелию?

Кайса засмеялась резко и вызывающе: этот смех покоробил Суттинена.

— Потому, что в Лапландии — немцы, — ответила она. — А я привыкла говорить то, что думаю. И я говорила нашим солдатам о немцах правду…

— Ты не смотришь в корень вещей, — перебил ее лейтенант. — Как бы там ни было, но немцы — наши союзники. На их плечах основная тяжесть войны.

— Тяжесть войны… — уныло отозвалась Кайса. — Если бы ты, Рикко, видел, как в наших деревнях люди умирают с голоду, как пекут крестьянки каккару из древесной муки, как немцы под плач детей уводят к себе на прожор последних коров… Ох, если бы ты видел!

— Война! — сурово сказал Суттинен. — Война!..

— Ну и будь она проклята, эта война!..

— Сестра прошлась по комнате; белый форменный передник развевался вокруг ее длинных худых ног.

— Тебе нельзя так говорить, Кайса. Ты носишь фартук «Лотта Свярд»…

— Ах, оставь!..

Она отвернулась к окну. Под тонким бумажным платьем проступали на спине ее острые лопатки; коротко подстриженные волосы курчавились рыжеватыми завитками. За окном синело весеннее небо, кричали птицы, звонкая капель стучала о подоконник.

Разволновавшись, Суттинен по старой привычке, оставшейся с Каагтезаап, потянулся вытащить из-за голенища плетку, но вспомнил, что она лежит в чемодане. «Надо носить при себе», — хмуро подумал он и, желая смягчить резкий разговор, спросил:

— Чего ты худая, Кайса?

Она пожала острыми плечами:

— Не знаю. Наверное, после… Хотя… Да! Ведь я же не писала тебе об этом… И ты не знаешь, что я окончила школу отличной стрельбы?

— Не знаю.

— Я была неплохой «кукушкой». Но в прошлом году, осенью, русский автоматчик ранил меня в бедро. Ранение, правда, было нетяжелое, но я упала с дерева и сильно расшиблась. С тех пор мое здоровье стало таять, как свеча.

— И тебя не демобилизовали?

— Нет. Я же ведь в «Лотта Свярд». Меня только перевели в медицинский персонал. А теперь — вот здесь, при штабе… Она повернулась к брату и добавила грустно:

— Вернее, не при штабе, а при полковнике Юсси Пеккала. Он начальник здешнего пограничного района. Сейчас полковник придет ужинать, и ты познакомишься с ним.

— Ага! — понимающе кивнул головой Суттинен и подумал: «Что он, полковник, лучше Кайсы не мог найти себе бабу?.. Их, наверное, другое что-нибудь связывает, а это уж так, от фронтовой скуки. То-то она думать стала иначе… Ну, ладно, посмотрим, посмотрим…»

Скоро пришел полковник Юсси Пеккала — худощавый человек лет сорока: быстрый взгляд, седые виски, на одной руке не хватает трех пальцев. Одет он был нарочито просто, даже непростительно просто. Серые галифе из силлы, лыжная куртка на застежке «молния», на ногах топорщились пьексы с высоко загнутыми носками. Если бы в петлицах его куртки не сверкали золотые львы с секирами в лапах, то Юсси Пеккала свободно сошел бы за мастерового.

Бросив кепи на лавку, полковник познакомился с лейтенантом и, не скрывая своего отношения к Кайсе, грубовато похлопал ее по сухой спине:

— Жрать, жрать, милая!.. А снег-то, — обратился он к Суттинену, — уже сошел, в низинах только… Вы, фронтовики, всю зиму на снегу в шинелях, как мухи в сметане. Теперь оживете!..

Пеккала достал большую коробку папирос, на которой была изображена снежная гора и на фоне ее — черный силуэт скачущего всадника.

— Курите, — сказал он, — русские. Вчера наши солдаты обоз один разграбили.

— Какой длинный мундштук! — удивился Суттинен. — Русские совсем не умеют экономить бумагу.

На столе появились рыба, картошка и спирт. Суттинен, открыв чемодан, щедро выложил две банки консервов. В руки попалась плетка, и он сунул ее за голенище сафьянового сапога.

— Ладно! — сказал он, оживляясь от запаха спиртного. — Выпьем за финского солдата, который стоит десяти москалей!..

Юсси Пеккала передернул гладко выбритой щекой, подумал и выпил. Кайса долила стакан водой, выцедила его до дна сквозь плотно сжатые зубы.

— Перкеле, — сказала она, ставя пустой стакан, — сколько там — десять, восемь, сотня или ни одного, — а нам больше не воевать с русскими!..

Полковник ел картошку, подхватывал своим блестящим пуукко куски вареной рыбы, улыбался синими, как у ребенка, глазами.

— Воевать с русскими, — сказал он после долгого молчания, снова наполняя стаканы, — это значит засушить финские земли, не иметь своего хлеба, ячменя, картофеля, это значит быть зависимыми от стран Европы. Вот, например, у меня усадьба в тридцать гектаров. Земля бедная. До войны вся наша Суоми покупала фосфаты и калийные удобрения в России. Это было близко и дешево. Три года войны с Россией — и наши земли засохли…

Он поковырял в зубах спичкой, посмотрел на Суттинена в упор:

— Я не люблю, когда при мне русских называют москалями или рюссами, — смело, даже чересчур смело для финского офицера, заявил он.

Суттинен залил обиду спиртом. В голове зашумело. «С утра не жрал, — вяло подумал он, — еще опьянею…»

— Ерунда! — сказал он, потрогав под столом плетку. — Надо захватить Хибины, разгромить Пиетари, и тогда у нас будут свои удобрения, своя картошка в Ленинградской губернии.

— Мне кажется, — весело ухмыльнулся Юсси Пеккала, — наша Суоми была бы сейчас рада сама отдать русским одну из своих провинций, только бы вылезти из войны…

— Как? — переспросил Суттинен, отрыгнув рыбой.

Но полковник стал чистить картофелину; вместо него ответила Кайса.

— Да, — сказала она, слегка покачнувшись, — на любых условиях. К черту все! Виипури, Сортавала, Петсамо, Карелия — все!.. Пусть русские ставят пограничные столбы хоть на Обсерваторной горке в Хельсинки, только бы вырваться!..

— Сумасшедшая! — крикнул Суттинен. — Дай большевикам только мизинец, и они отхватят тебе всю руку. Они оккупируют нашу Суоми!..

Дуя на горячую картофелину, Юсси Пеккала посмотрел, как лейтенант отпил полстакана разведенного спирта, и внушительно заметил:

— Русские могли оккупировать нашу Суоми еще в «зимнюю кампанию». Однако они не сделали этого.

— Однако, — подхватил лейтенант, — они захватили лучшие участки земли в Карелии.

— Это право победителя, — спокойно ответил Пеккала.

Суттинен вспомнил, что к русским отошло сто шестьдесят гектаров леса, принадлежавшего отцу, и, выдернув из-за голенища плетку, он хлестнул ею по столу — три пули тупо долбанули доски.

— Я! — крикнул он, чувствуя, что кричать не следовало. — Капитан Картано!.. Да мы!.. А вы!.. Спелись? Кайса, ты шлюха!..

Полковник вложил пуукко в ножны, аккуратно вытер губы платком и встал из-за стола.

— А ну, — сказал он. — Дверь, надеюсь, найдете?.. На улице Суттинен упал. Его положили на телегу, подсунули под голову чемодан, и всю дорогу он пьяно выкрикивал:

— Я вас… всех!.. Хибины тоже… У меня вот… дьяволом похищено… снова найдено…

* * *

На позиции он прибыл рано утром, изнемогая от головной боли. Немецкий военный советник Штумпф встретил его у входа в командный блиндаж.

— Русские ведут себя подозрительно. Нам приходится держать солдат в постоянном напряжении. Это тем более трудно, что вести с других фронтов неутешительны. Скрывать действительное положение вещей невозможно, какими-то окольными путями они узнают все сами. Очевидно, из листовок, которые русские догадались просто накалывать на сучок любого дерева в лесу. Караульную службу солдаты несут неохотно. Я очень рад вашему приезду, херра Суттинен, потому что с этим вянрикки Вартилаа очень трудно работать: он боится солдат. И, по сути дела, всей ротой заправляет капрал Теппо Ориккайнен…

Прибежал заспанный вянрикки:

— Поздравляю вас, херра луутнанти, с прибытием в роту!..

Суттинен хотел выругаться, но смолчал. Разговаривать с Вартилаа по-фински в присутствии военного советника было неудобно, и он заговорил по-немецки: