Богдан Сушинский - Похищение Муссолини

Похищение Муссолини Богдан Сушинский

Радуйтесь войне, ибо мир будет страшен.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Не ждите никто милосердия,

Я — камень из Божьей пращи.

1

Уже окончательно угасший было закат вдруг обагрился взметнувшимся ввысь пламенем, и небосвод, на котором оно разгоралось, стал похож на внезапно открывшуюся рану, охваченную почерневшими от пороховой гари бинтами туч. Казалось, что сейчас в ее пульсирующем кратере, словно в разрезе гигантской вены, вскипает вся та кровь, которой давно пресыщена земля и которую уже не способны остудить ни свинцовый холод фронтовой смерти, ни вселенский могильный страх, ни космическая безучастность небытия.

И возникший из поднебесья, будто мираж, небольшой военно-спортивный самолет долго метался между полем аэродрома и сумрачной вечерней дымкой, низверженный с небес и не принимаемый землей, и трудно было поверить, что найдется сила, способная остановить эту машину, все тянувшуюся и тянувшуюся к багрово-синему, обрамленному кронами небольшой рощи, разлому горизонта. Как случилось, что машина не вошла в его испепеляющее пламя, очень напоминающее сейчас фрагмент провидческой картины судного дня, — этого Скорцени понять уже не мог.

— Берлин, господин гауптштурмфюрер[1], — вежливо напомнил пилот, спустя несколько минут после того, как мотор затих и в небольшой кабине воцарилась непривычная тишина. — Полет окончен.

Скорцени лишь на какое-то мгновение взглянул на него и снова перевел взгляд на горизонт.

Пока он мрачно всматривался в эту разверзшуюся очистительным огнем преисподнюю, лицо его, с обращенной к пилоту изуродованной щекой, казалось ритуальной маской, грубо вытесанной из потемневшего и щедро усеянного трещинами-морщинами старого дерева.

Еще утром, когда этот двухметрового роста с широкими покатыми плечами эсэсовец с трудом втиснулся в кабину его самолета, на сиденье пилота-инструктора, летчика почему-то охватило странное предчувствие обреченности.! Предчувствие, ничуть, однако, не напоминавшее обычный суеверный страх, который время от времени охватывал его при самой мысли о том, что один из полетов на ничем не защищенном самолетике по фронтовому небу может закончиться встречей с ангелами.

Он тогда еще неосторожно задержал взгляд на глубоком лиловом шраме, пропахавшем щеку гауптштурмфюрера от мочки уха до уголка толстых жестко сцепленных губ и переходящем в два других более коротких ножевых следа, змеиным жалом расползшихся по крупному резко выступающему волевому подбородку. Может быть, именно эта дьявольская метка, да еще мрачный взгляд гауптштурмфюрера и его угрюмое молчание, заставляли чувствовать себя рядом с ним ничтожно слабым и морально подавленным.

Пилот не знал ни фамилии этого человека, ни того, что он возглавляет отдел диверсий управления зарубежной разведки СД, являясь шефом всех эсэсовцев-диверсантов. Единственное, что положено знать обер-лейтенанту, вылетая сегодня на рассвете из Берлина, — что он обязан доставить в район города Растенбурга в Восточной Пруссии офицера из Главного управления имперской безопасности. Да и то ему сообщили об этом лишь для того, чтобы подчеркнуть особую важность задания.

И он был поражен, увидев, как, едва появившись на аэродроме в сопровождении офицера, очевидно, тоже из службы безопасности, этот верзила, нависая над приземистым дежурным подполковником, прорычал:

— Где пилот?

— Пилот к вылету готов, — вытянулся перед ним подполковник.

— Он здесь. Обер-лейтенант люфтваффе Франц Фанштофф.

— Вы обер-лейтенант? — спросил эсэсовец таким тоном, будто звание обер-лейтенанта могло достаться этому пилоту лишь по его личному недосмотру. — Тогда какого черта? В машину, обер-лейтенант. В машину — и немедленно в воздух!

А еще Фанштоффа удивило, что этот офицер службы безопасности всего лишь в звании гауптштурмфюрера. Для него не являлось секретом, что вызов в Растенбург — это, как правило, вызов в ставку Гитлера «Волчье логово». И доставляют туда на рассвете специальным самолетом только в одном случае — когда речь идет о высших интересах рейха.

— Выбросить парашют! — рявкнул над его ухом гауптштурмфюрер. — При появлении подозрительного самолета немедленно садиться на любой пригодный для этого клочок земли. Если машину подобьют — идите на таран.

— Вы считаете, что англичане могут появиться здесь в такую рань? — попробовал успокоить его Фанштофф. Однако, встретившись со взглядом гауптштурмфюрера, сразу осекся. Он понял: само стремление успокоить этого эсэсовца выглядит дикой бессмыслицей. Вряд ли ему было ведомо обычное чувство страха. Просто гауптштурмфюрер понимал важность вызова и ставил условия, которые со всей присущей ему жестокостью потребует выполнять.

— Мы не имеем права взлетать без парашюта, господин гауптштурмфюрер, таков приказ.

— Не заставляйте выбрасывать его вместе с вами.

— Яволь.

А на аэродроме в Растенбурге пилот получил еще одно подтверждение особой важности вызова: его пассажира встречал офицер, приехавший на легковой машине в сопровождении мотоциклетных экипажей охраны. Уходя вместе со встречающим, гауптштурмфюрер не то что не поблагодарил летчика, а даже не взглянул в его сторону.

Однако все это уже позади. Полет завершен. Его ждут обещанные двое суток отдыха.

— На поле показалась машина, — доложил он гауптштурмфюреру, но тот не отреагировал на его сообщение. Он все еще всматривался в раскаленную преисподнюю неба, пламя которой уже начало постепенно угасать, покрывав ясь лилово-пепельным налетом вечерних сумерек и превращаясь в еще один вещий знак космических сфер, предстающий, как видение пепелища его надежд, человеческих судеб и бесчеловечных империй. — Она приближается к нам.

— Да, пилот, она приближается… — наконец гортанно взорвался гауптштурмфюрер. Когда он начинал говорить, то казалось, что для этого ему каждый раз нужно было взламывать плотину молчания. Слова зарождались, как эхо ее разрушительного взрыва.

2

Получив приказ немедленно явиться в ставку фюрера, Отто Скорцени не сомневался, что речь пойдет об Италии. Можно было только недоумевать по поводу того, почему он не последовал хотя бы полмесяца назад, когда англо-американские войска высадились на Сицилии и даже в «Большом совете», мозговом центре итальянских нацистов, почти в открытую заговорили о том, что придется вносить серьезные изменения в дальнейшую политику правительства Бенито Муссолини.

Уже тогда нужно было забить тревогу и упредить тех политиков, которые могли составить серьезную оппозицию дуче. Одних убрать, других нейтрализовать, третьих попытаться склонить к пассивному выжиданию — обычная рулетка, которую приходится крутить секретной службе любой империи, как только она почувствует, что в стане союзников зреет заговор неповиновения. Но момент упущен. Теперь приходится пожинать плоды своей непроницательности.

Впрочем, чьей непроницательности? Лично он, Отто Скорцени, владел всей необходимой агентурной информацией, которая давала повод для немедленного имперского набата. И даже попытался ударить в него в своих рапортах на имя непосредственного шефа, начальника 6-го управления (зарубежной разведки) Главного управления имперской безопасности бригаденфюрера[2] СС Вальтера Шелленберга. О необходимости действовать он дважды говорил и во время личных бесед с начальником полиции безопасности и службы безопасности (СД), Эрнстом Кальтенбруннером. Однако обергруппенфюрер[3], похоже, никакой особой инициативы в этом вопросе проявлять не собирался.

Тем не менее Скорцени не сомневался, что вся его агентурная эпистолярия, как и сведения, полученные от агентов абвера, а также из других источников, основательно обрабатывалась ближайшим окружением рейхсфюрера[4]СС Гиммлера. Однако не было для него секретом и то, что это уже не первый случай, когда, располагая самой мощной в мире секретной службой, частями СС и великолепно обученными подразделениями диверсантов, рейхсфюрер просто-напросто запаздывал с принятием решений. Как и с докладами о них Гитлеру.

Да, Отто Скорцени многое знал о происходящем при дворе короля Италии и в окружении дуче. И все же был буквально потрясен сообщением о том, что вчера, вызвав премьер-министра Муссолини к себе, король отдал приказ офицерам дворцовой гвардии арестовать его. И тут же назначил на пост премьер-министра довольно решительного, а главное, до конца преданного ему маршала Пьетро Бадольо.

И пока верные королю и маршалу войска разоружали разбитую параличом лейб-гвардию Муссолини (целую, прекрасно вооруженную германским оружием новейшего образца, дивизию) и фашистскую полицию, Бадольо уже начал прощупывать почву для переговоров с англичанами и американцами о перемирии и выходе Италии из войны. И все это в течение одного дня. Одного дня!