Виктор Делль - Базальт идёт на Запад

— Разрешите?

— Да.

— Старший лейтенант Госбезопасности Семушкин по вашему приказанию прибыл.

— Иван!

— Петр!

Майор Государственной безопасности Григорьев встал из-за стола, Семушкин шагнул навстречу. Друзья обнялись.

— Годы не меняют тебя, Иван.

— Да и ты не очень. Седины прибавилось.

В небольшом полутемном кабинете было душно. Окна закрыты, на них плотные шторы светомаскировки. Открыть бы, распахнуть, да нельзя. Ночь на дворе. Война.

— Ты, конечно, прямо с вокзала?

— Да.

— Рад тебя видеть. Чем прикажешь угощать?

— Я своих привычек не меняю, — ответил Семушкин.

— Тогда чай, — сказал Григорьев, нажимая на кнопку звонка. На вызов вошел сержант.

— Ты нам, Лешенька, чайку сообрази, — распорядился Григорьев.

Сержант вышел.

Друзья помолчали.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Григорьев.

Семушкин усмехнулся.

— Однажды я уже отвечал тебе на этот вопрос, — отозвался он. — Застойно.

— Не понял.

— Были Черный барон, господин Масару Синдо, Бендершах, рыбачья шхуна, штормовое Каспийское море. Было истощение нервной системы, так?

— Ты считаешь то время застойным?

— Нет. Я вспомнил твой вопрос и свой ответ.

Семушкин улыбнулся.

— Забыл, — признался Григорьев.

— Три года жизни в Озерном, леса, леса и много воды. Сапожная артель, рыбалка, тренировки. Я как новорожденный: ни тучи над головой, ни тревоги и сердце. Полный покой. А потом начало событий в Испании, наша встреча и твой вопрос…

— Как ты себя чувствуешь? — вспомнил Григорьев то давнее. — И твой ответ — застойно?

— Все повторяется, — заключил Семушкин. — Но тогда, я помню, ты сразу перешел к делу.

— К делу, — эхом отозвался Григорьев. Лицо его посуровело. Резко обозначились скулы. — Сегодняшние дела не идут ни в какое сравнение с тем, что выпадало нам в жизни. Тяжело, Иван, очень тяжело.

— Может быть, сразу объяснишь обстановку? В общем, я за ней слежу. Вижу — отступаем, уверен — перемены будут. Ну, а в деталях…

Не обращая внимания на принесенный чай, Григорьев подошел к карте.

— Прет фашист, Иван, вот тебе детали. На всех фронтах прет. Главный удар, конечно, на столицу направил. Сосредоточил большие силы, применяет обходные маневры, вскрывает нашу оборону, рвется к Москве.

Указка поползла по карте.

— Данные поступают с опозданием, их приходится проверять и перепроверять, но уже сегодня картина проясняется, определены направления главных ударов гитлеровцев. Танковые клинья рвутся на Мценск и Тулу. Положение Брянского фронта тяжелое. Прорвался фашист на стыке Брянского и Резервного фронтов. Бои идут в районе Калуги, нами оставлен Юхнов. Серьезное положение на Западном фронте. Бои в районе Ржева. Часть войск… Значительная часть войск всех трех фронтов оказалась в окружении.

— Понятно. Мое задание связано с данной обстановкой?

— Да.

— Испания, Пиринеи, — напомнил Семушкин о том, как собирал он остатки республиканских войск, прежде чем вывести людей через горы во Францию после падения Каталонии.

— Опыта тебе не занимать, — подтвердил Григорьев. — Тогда твоя группа хорошо сработала. Но сейчас все гораздо сложнее. Особенно тяжелое положение сложилось вот здесь, — Григорьев указал район на карте, назвал номер армии. — Связи нет, понимаешь? В район действия армии дважды посылались парашютисты. Их судьба неизвестна. На розыск штаба армии послан майор Рощин с группой бойцов. Контрольные сроки прошли, известий от них нет. Ты должен найти штаб, узнать о судьбе группы. Дорог каждый час.

— За разработку плана я готов сесть немедленно. Где получить данные?

— Немедленно ты отправишься спать, — улыбнулся Григорьев. — Сейчас я вызову машину, отправляйся в гостиницу. К шести утра мы все для тебя приготовим. Теперь извини, меня вызывает начальство.

Словно в подтверждение слов Григорьева зазвонил телефон.

— Да. Слушаю. Есть. Буду через пять минут.

Григорьев положил трубку.

— Вот видишь… Будь здоров. До завтра, — сказал он прощаясь.

Друзья расстались.

Свершилось. Трижды посылал рапорты Семушкин, все три раза получал отказ. Он понимал значимость своей работы на Урале, но то был глубокий тыл, а фронт приближался к Москве. Каждая сводка Совинформбюро взывала к активному действию. Иван Захарович не понимал ни Григорьева, которому постоянно звонил, ни высшего руководства НКВД, которое, по словам Григорьева, категорически запретило ему принимать и передавать по инстанции многочисленные рапорты тех, кто находился на учебной работе.

Лежа в номере гостиницы, Семушкин торопил время, мысли его перескакивали с одного на другое. Он то вспоминал Григорьева, его воспаленные глаза, печать непроходящей усталости на лице, то вдруг думал о предстоящем задании, но вовремя останавливал себя, понимая, что такие раздумья без данных, без четкого плана и знания обстановки бесплодны.

Все три рапорта, о которых помянул Семушкин, попадали к Григорьеву. На два Григорьев не ответил. Он был убежден, что такого специалиста, как Семушкин, лучше всего использовать в специальном училище, где тот и находился, нежели посылать в тыл врага. Только чрезвычайность обстановки заставила Григорьева откликнуться на третий рапорт Семушкина. В октябре началось новое мощное наступление гитлеровцев на Москву. Значительная часть наших войск была вскоре окружена. Особо тяжелое положение сложилось в армейских группировках западнее Вязьмы. Прервалась связь со штабами. Не отвечали люди, оставленные для работы в тылу врага. Надо было немедленно разобраться в обстановке, проверить явки, восстановить связь. Семушкина вызвали в Москву. Так они встретились. Впервые после Испании. Да и много ли было у них встреч, начиная с той, первой, может быть, самой памятной.

1922-й год, Стамбул. Оживленный многоязыкий город на берегу пролива, в котором преобладал гортанно-горластый говор. Начало Азии. Рядом Европа. Сел на паром, отвалил от причала, и ты уже в другой части света. Город сбегает к проливу, к порту. Тесно у причалов. Английские, американские, немецкие, французские флаги. Тесно в городе. Англичане, американцы, немцы, французы. Много русских. Эмиграция. Русский ресторан, блинная, чайная. Цыганский хор из Ростова. Русские романсы. Союзы. Тараканьи бега. Разговоры, разговоры… Им нет конца.

— Бежать, бежать надо, мадам…

— Да, да, Париж… Только в Париж.

— Боже мой, все пропало.

— Зачем отчаиваться, господа, еще снизойдет благодать, еще…

— Нет, вы посмотрите на него, он надеется. На что-с?

Жила надежда. На то, что все образуется. Пробьет час. Россия не потерпит большевиков.

— Не бежать, ждать надо, господа.

— Ждите, будьте милостивы. Я же в Берлин. Подальше от большевиков, от этих Магомедов.

— Если есть на что.

— Слава богу, успел. Как сердце чувствовало.

— Знаете, господа, и я успел. Такое дело продал… Дед начинал.

— Повезло.

— Везение? Ну уж дудки-с. Предусмотрительность.

— Счастливый человек.

— Вернуться. Только бы вернуться.

— И вешать. Пороть и вешать. На каждом телеграфном столбе, на каждом дереве…

— Господи! Пошто отнял меч карающий… Приди…

Вот она, Европа, сразу за проливом. Гонцы из Европы, из-за океана. И все в Стамбул. Дельцы, политики и… агенты. Из Англии, Германии, Франции, из США. Покупают, вербуют, ловят. Ловят? В эдаком океане злобы? Манить не надо, сами идут. На службу. В услужение. Родную мать убьют. Готовы на все. Только бы вернуться. И вешать. Пороть и вешать. На каждом столбе, на каждом дереве…

Из биографии

П.И. Григорьева

«…Родился в мае 1890 года. Член партии с 1915 года. Участник гражданской войны. С фронта отбыл по ранению. С 1919 года работал в органах ВЧК…»

В один из промозглых дождливых дней уходящего 1922 года Петр Григорьев сидел в чайхане на берегу Босфора у знакомого чайханщика, пил крепкий чай в ожидании связного. Темнело. Пусто было в чайхане. Из окна Григорьев видел пролив. Изредка по проливу проходило то одно, то другое судно. Чайханщик Карим, коренастый, плотный человек с широким плоским лицом, на котором широко сидели чуть раскосые плутоватые глаза, стоял за стойкой, тер войлоком огромный медный самовар. Потом он ушел к себе на жилую половину, вернулся минут через десять. Кивнул Григорьеву. Григорьев медленно встал, приблизился к стойке.

— Зайди, дело есть, — негромко произнес Карим.

Григорьев пошел за чайханщиком. В тускло освещенной комнате хозяина чайханы увидел молодого человека в модном костюме.

— Поговори с ним, — кивнул Карим. — Хороший человек.