Стивен Прессфилд - Охота на Роммеля

Стивен Прессфилд

«Охота на Роммеля»

Когда мой отец умер, его близкий друг стал для меня и приемным отцом, и наставником. Это было непросто, потому что Чэп, он же Ричмонд Лоуренс Чэпмен, жил в Англии, а дом моей семьи находился на Манхэттене. Чэп занимался издательским бизнесом и регулярно приезжал в Нью-Йорк по делам. Я помню, как каждую зиму он водил меня в «Мэдисон Сквер Гарден»[1] на игры Миллроуз[2] — в те дни, когда ход соревнований и интрига на поле держали арену в такой пелене сигаретного дыма, что вы не могли видеть другого края площадки, и никто не думал возражать против этого. Каждое лето я навещал Чэпа и его жену Роуз в Лондоне или в доме Джока, брата Роуз, который жил в шотландском городишке Голспи. У Чэпа и Роуз были дочь Александра, такого же возраста, как я, и два сына — Патрик и Том — на пару лет моложе нас. Мы стали четверкой неразлучных друзей.

Чэп тоже потерял своих родителей довольно рано, поэтому он относился с пониманием к потребностям мальчишки, росшего без отца. Он брал меня в походы и на рыбалку, учил заваривать чай и писать повествовательные предложения. Чэп считался известным издателем и редактором; и не было ничего необычного в том, что за его обеденным столом часто сиживали такие писатели, как Гарольд Пайнтер[3] или Джон Осборн.[4] Чэп, хотя он никогда не говорил мне об этом, был героем войны. Он получил DSO за службу в Северной Африке. DSO (The Distinguished Service Order) — это орден «За выдающиеся заслуги». В Англии более высоким знаком отличия является только орден Крест Виктории (эквивалент американской Медали чести). В ту пору, по малости лет, я не понимал, что означала такая награда, но она все равно производила на меня большое впечатление.

Помню, однажды в их доме, в Кенсингтоне, Роуз показывала мне фотоальбом. Несколько семейных фотографий стояло на крышке пианино. На одной из них, с датой 1939 года, Роуз выглядела такой же очаровательной, как Джин Тирни[5] в «Лауре», а молодой лейтенант Чэпмен своим решительным видом напоминал Тайрона Пауэра.[6] Я искоса смотрел на пожелтевшие снимки молодых англичан и новозеландцев, позировавших рядом с оснащенными для пустыни грузовиками, на которых были установлены «Браунинги» 30-го калибра и спаренные пулеметы «Виккерс». Над крыльями грузовиков виднелись песчаные швеллеры — перфорированные стальные рельсы, применявшиеся для вытягивания грузовиков, увязших в мягком песке. Роуз говорила, что патрульные отряды союзников регулярно пересекали сотни и даже тысячи миль пустыни, где не имелось ни воды, ни горючего, где они не нашли бы ни сострадания, ни спасения, если бы что-то пошло не так.

Где-то в середине восьмидесятых Чэп начал писать воспоминания о том периоде жизни. Мне было тогда одиннадцать или двенадцать лет. Я помню, он посылал нас с Александрой в Национальный исторический архив, где мы искали для него армейские отчеты. В ту пору документы лишь недавно рассекретили. На первой странице каждой папки стояла печать с надписью: «Совершенно секретно до 1972 года». Копируя пожелтевшие страницы, мы с Александрой получали от Чэпа по шиллингу на нос, а это в те дни были большие деньги. Чэп работал дома в своем кабинете — в крохотной комнате, заваленной военными журналами, записными книжками, письмами от боевых товарищей, картами Северной Африки и фронтовыми сводками из Англии и Германии. Меня это все не интересовало. Кажется, я даже не спрашивал его, о чем он писал.

И только когда в начале 90-х я сам стал историком и вошел в академический мир, где доминировало правило «издай или умри», возникшее любопытство побудило меня поднять вопрос о мемуарах Чэпа. (Примерно в то же время у меня обострилась тоска по отцу и сожаление о том, что я не знал его на самом деле.) Мне представился случай слетать в Шотландию и навестить своих друзей. Играя с Чэпом в гольф на поле в Стрюе, я спросил его о рукописи. Он ответил, что мемуары пылятся дома, в ящике стола. Он завершил их, но не стал никому показывать. Единственным исключением была Роуз. Я спросил, могу ли прочитать его книгу.

— Нет-нет! Это баловство одно. Кроме того, я не собираюсь издавать ее.

Чэп привел несколько причин для своего решения — в основном они касались личной природы материала. По его словам, он боялся вызвать боль у все еще живущих вдов и выросших детей тех сослуживцев, чья гибель была описана на страницах книги. Я понимал, что он по-прежнему глубоко и остро переживал их потерю. Но обычно подобные доводы не останавливают писателей от публикации своих произведений, и Чэп знал это не хуже меня.

— А вы можете рассказать мне, о чем ваша книга?

— Это даже не книга. Просто… Я не знаю… Возможно, отчет.

— О чем он?

— На самом деле ни о чем… Об одной боевой операции. Она даже не увенчалась успехом.

Мне удалось выведать у Чэпа, что цель операции заключалась в обнаружении и ликвидации фельдмаршала Эрвина Роммеля — легендарного Лиса пустыни. Теперь я реально попал на крючок. Я умолял его показать мне хотя бы несколько страниц, но Чэп не соглашался. Мне даже пришлось обвинить его в том, что он ведет себя как трусливый писателишка. Я сказал, что он демонстрирует все те симптомы публикационных страхов, которые, судя по его же рассказам, проявляют начинающие авторы.

— Перестаньте, Чэп. Вы не будете ничем отличаться от них, пока не преодолеете эту слабость.

— Но они хотят стать писателями. А мне такой славы не нужно.

Вернувшись в Штаты, я никак не мог успокоиться. Мои мысли все время возвращались к мемуарам Чэпа. Я приступил к изучению того периода истории и обнаружил, что пустынные группы дальнего действия были одним из первых подразделений, которые теперь называются «отрядами специального назначения». Эти группы базировались в Каире и в оазисах Ливийской пустыни. Они проводили разведку местности и выполняли рейды в тыл итальянских войск и Африканского корпуса Роммеля. ПГДД отличались своей секретностью и малой численностью. Однако сам Роммель заявлял, что они нанесли Оси[7] куда больше вреда, чем любое другое подразделение на североафриканском фронте.

31 августа 2001 года Чэп перенес инсульт. Серьезных последствий не было. Он быстро поправился. Но через два года на Рождество у него случился новый удар. Я срочно вылетел в Англию. Меня терзали дурные предчувствия. Роуз не отходила от постели Чэпа. На третью ночь после рождественских праздников он взял ее за руку и сказал, что вряд ли доживет до Нового года. Утром в десять пятнадцать он умер.

Похороны проходили в Оксфорде на кладбище колледжа Магдалены. Меня поразила собравшаяся публика. Четыре обладателя премии Букера, каждого из которых Чэп либо издавал, либо редактировал. Здесь присутствовали американский сценарист Дэвид Мэмет,[8] английские фантасты Дэвид Геммел[9] и Диана Габалдон,[10] известные гольферы Дэвид Фехерти и Дин Биман.

Утром перед вылетом в Нью-Йорк я получил пакет от Роуз.

«Чэп хотел, чтобы это было у тебя. Он сказал, что больше не желает быть трусливым писателишкой».

В пакете находилась рукопись.

Я прочитал ее во время полета и еще дважды в следующие три дня. Когда берешься за нечто подобное, следует быть очень внимательным, чтобы сохранять объективную оценку и не увлекаться эмоцией момента или личной привязанностью к автору. И все же после первых нескольких страниц я понял, что держу в руках особенную книгу. В ней был весь Чэп: то лучшее, что я знал о нем, и такие стороны, которые прежде оставались для меня неизвестными — например, его любовь к Роуз, его письма, которые несколько раз вызывали слезы на моих глазах. Однако прекраснее всего ему удались портреты людей и сцены военных действий в пустыне. Английские и новозеландские сослуживцы Чэпа не были профессиональными солдатами. Как и многие их противники, они не обучались ведению войны. Они отправились на фронт лишь потому, что так было нужно. И сама история Чэпа являлась рассказом простого гражданского человека, который, по закону крайних обстоятельств, избрал стезю войны и оказался измененным ею.

Мемуары Чэпа помогли мне осознать еще одну вещь, которая прежде ускользала от моего внимания. Я имею в виду терпимость и даже рыцарскую вежливость, чьи проявления украшали обе воюющие стороны во время войны в пустыне. Раз за разом пулеметчики прекращали огонь, когда вражеские танкисты вылезали из подбитых машин. Санитарам с носилками позволяли открыто перемещаться на передовой для эвакуации раненых. Часто на перевязочных пунктах раненые солдаты из Оси и союзнических армий бок о бок получали медицинскую помощь, а иногда немецкие и британские врачи работали плечом к плечу в одной операционной. Показательным примером этого кодекса чести являлся сам Роммель. Когда от Гитлера пришел приказ с требованием казнить захваченных в плен британских диверсантов, фельдмаршал швырнул радиограмму в мусорное ведро. Он велел обеспечить пленным такой же рацион и медицинский уход, какой предоставлялся ему. Как и на любой войне, отношения между врагами были жестокими и грубыми, но они сохраняли ту степень снисходительности, которая сегодня кажется почти невероятной.