Сергей Скрипник - Телохранитель

Сергей Скрипник

ТЕЛОХРАНИТЕЛЬ

Рассказы

Раскаяние Рагиб-бея

Доподлинно неизвестно, знал ли Рагиб-бей о последних часах и минутах жизни второго эмира Афганистана Хабибуллы II, с которым воевал весной 1929 года, но свой земной путь он заканчивал так же, как и Хабибулла, сидя в грязном и сыром застенке. Только куда более мучительно.

Виталий Маркович Примаков, атаман Червонного казачества (он же военный советник Линь в повстанческой армии Гоминьдана, он же турецкий офицер Рагиб-бей в окружении Амануллы-хана), был взят агентами НКВД на своей служебной даче под Москвой 14 августа 1936 года и брошен в лубянский каземат. Первая попытка ареста, а всего в течение дня их было предпринято две, закончилась курьезно. Адъютанты комкора скрутили сотрудников чекистской охранки и препроводили их в ближайшее отделение милиции. Там их заверили, что все это обычное недоразумение, и попросили подчиненных товарища красного командира не беспокоиться, ничего подобного больше не повторится.

Но уже через несколько часов адъютанты и сам Виталий Маркович сильно пожалели, что оказали сопротивление людям из ведомства «всемогущего карлика» Николая Ивановича Ежова. Примакова и его денщиков забрали, самого атамана сразу после доставки в тюрьму до полусмерти избили, разбили очки на носу, изрезав стеклами окуляров все лицо. Для того, значит, чтобы согнать с него неуместную в его положении прыть и он наконец понял, куда попал и что здесь с ним никто шутки шутить не собирается. А то всю дорогу кричал, что будет жаловаться лично товарищу Сталину, угрожал всех уволить, сорвать петлицы…

Впрочем, агенты были в штатском, и содрать с них петлицы незамедлительно не представлялось возможным. Зато, когда Виталий Маркович напомнил конвоирам, что у него за Гражданскую войну три ордена Красного Знамени, и даже для пущей наглядности попытался поиграть перед ними грудью, на которой красовались три высоких знака отличия, те, недолго думая, вырвали их с мясом, оставив в гимнастерке с левой стороны одну сплошную рваную дыру. А потом проделали то же самое и с петлицами с комкоровскими ромбами.

Тогда Примаков-Линь-Рагиб-бей еще не представлял себе всей бедственности своего положения. Но впоследствии осознал все довольно быстро. Уже на первом допросе, когда следователь Березкин сформулировал предъявленное ему обвинение и недвусмысленно потребовал от него признаться в том, что он шпион английской и германской разведок, а также донести на всех высших офицеров РККА, которые входили вместе с ним в военную организацию правооппортунистического троцкистско-зиновьевского блока.

А когда Примаков стал все отрицать, следователь ему напомнил, как бы промежду прочим:

— Но вы ведь были в Афганистане, когда его наводнили английские тайные агенты? И в академии Генерального штаба вермахта в Берлине тоже обучались?

— Ну и что? — недоумевал Примаков.

— А то, что вас и там, и там легко могли завербовать враги нашей Родины.

— Да что вы такое говорите, товарищ следователь? — возмутился Примаков.

Комкор все еще думал, что произошло нелепое недоразумение, скоро все выяснится и его с извинениями отпустят домой, но последующее поведение Березкина оставляло на это все меньше и меньше надежд. В принципе Примаков был в курсе, как работает карательная машина НКВД. Некоторые красные командиры уже были арестованы до него, но сам бывший атаман Червонного казачества относился к этому как к вполне законному и обоснованному акту. Страна находится во враждебном окружении, и, конечно же, в рядах ее вооруженных сил обязательно должны были находиться идейные предатели из бывших «золотопогонников» и наймиты международного империализма. Но чтобы врагом государства и народа посчитали его самого?! Нет, с этим Виталий Маркович никак не мог согласиться. Все происходящее с ним — это чудовищная ошибка! Ему хотелось об этом закричать так, чтобы его голос услышали в Кремле.

А Березкин все напирал:

— Не забывайтесь, гражданин Примаков! Я говорю только о том, в чем абсолютно уверен. Вы бы никогда не оказались у нас, если были бы чисты перед Родиной, нашей партией и лично товарищем Сталиным.

Абсолютная уверенность следователя, приправленная словом «гражданин», которое в Советском Союзе давно уже утратило свое изначальное высокое звучание и применялось преимущественно в отношении всякого уголовного сброда, подвергаемого самому «справедливому» суду в мире, настораживала.

— Но я вам клянусь, товарищ следователь, в Германии я только учился в академии Генштаба, — начал оправдываться комкор, о прежней бесшабашной, отчаянной храбрости которого ходили легенды.

— Я вам не товарищ! — рявкнул тот и после короткой паузы спросил уже спокойнее: — Только учились, значит?

— Только учился.

— И Родину не предавали?

— Не предавал. — Тон у Примакова был явно не командирский. — Меня туда официально направил Наркомат обороны после долгих проверок и перепроверок на преданность Родине.

В ходе допроса он вдруг почувствовал себя явным аутсайдером и стал пасовать под пытливым немигающим взглядом следователя.

— А в Афганистане и в Китае что вы делали?

После тягостного минутного молчания, будто раздумывая, что ответить, Примаков продолжил оправдываться:

— А в Афганистане и в Китае мы пытались устроить мировую революцию. По приказу товарища Сталина.

— Вот только не надо, гражданин Примаков, всуе упоминать имя товарища Сталина! — резко осадил его Березкин. — И еще раз настоятельно повторяю, что вы отныне ни ему, ни мне, никакому другому честному большевику-ленинцу не товарищ. Усвойте это.

Примаков совсем сник и какое-то время сидел на стуле в состоянии полной прострации, повторяя тихо себе под нос:

— Что же это?.. Как же это?..

Его бормотание прервал следователь.

— И что, устроили?

— Что устроили? — недоуменно переспросил комкор.

— Ну, эту самую мировую революцию? — съехидничал Березкин и тут же стукнул кулаком по столу. — Перестаньте отвечать вопросом на вопрос. Вы находитесь не у себя в «черте оседлости» под Черниговом.

Вновь наступило молчание.

— Ну, ладно, — продолжил Березкин, глядя в упор на допрашиваемого. — Все это лирика. Отложим пока разговор о вас. Расскажите, арестованный Примаков, о ваших связях с руководителями военной структуры правотроцкистского центра, да поживее. Нас интересуют Геккер, Горбачев, Кутяков и вся остальная жидолатышская и жидобессарабская сволочь, разлагающая нашу армию изнутри. Я надеюсь, вы знаете, о ком идет речь?

Примаков понурил голову и робко произнес:

— По-моему, люди, которых вы только что назвали, искренне преданны нашей партии.

— Нам лучше знать, преданны они или нет! Отвечайте по существу.

Тут Примаков вдруг вспомнил, что он все-таки атаман Червонного украинского казачества и в свое время при упоминании его имени трепетали «красновцы» и «пилсудчики», и он сказал, как отрезал:

— Не буду.

— Что?! Что значит — не буду?! — Березкин побагровел.

— То и значит, что не буду, — не дрогнув, повторил Примаков.

— Гражданин Примаков… — следователь не договорил.

— Я тебе не гражданин, щучий сын, а комкор Примаков! — твердо ответил он.

Березкин обливался потом. Достав из кармана носовой платок, он стал вытирать лицо, мясистый подбородок, шею, после чего зло изрек:

— Сейчас мы посмотрим, какой ты комкор! — и позвал: — Петухов! Рындин!

Дверь следовательского кабинета открылась, и в нее вошли два крепких хлопца.

Избитый в кровь, с отбитыми внутренностями и раздавленными коваными сапогами гениталиями, комкор Примаков лежал на грязном, заплеванном, впитавшем в себя человеческие испражнения полу, тупо уставившись в одну точку — закрытое окошечко тяжелой металлической двери, в щель которого пробивалась из коридора тонкая полоска тусклого света. В голову лезли черные мысли. Хотелось покончить с мучениями раз и навсегда. Когда он подумал, что надо перекусить себе вены на руках, было уже поздно — передних зубов не было.

Вот уже месяц его подвергали нечеловеческим пыткам, и на исстрадавшемся теле не осталось живого места. На допросы водили под руки, сажали на стул, но после нескольких вопросов, когда он еще хоть как-то мог проявлять упрямство и неуступчивость и отвечать своим мучителям «нет», опрокидывали на пол и долго пинали, стараясь угодить в правое подреберье или пах.

Но куда невыносимее казались ему муки моральные. Он еще мог терпеть, когда его будили по ночам и волокли на допрос в кабинет Березкина, к которому за последнюю неделю присоединилось еще трое — Вильсен, красный латышский стрелок, стоявший в 1917 году у истоков создания Всероссийской чрезвычайной комиссии, с которым Примакова, как он сам считал до этой встречи здесь, связывала искренняя дружба. Жена Вильсена Аглая была когда-то лучшей подругой первой жены комкора Оксаны Коцюбинской, дочери классика украинской литературы и сестры известного большевика-революционера, умершей при родах в 1920-м. Именно тогда, после ее смерти, гласит народная молва, командующий 1-м корпусом Червонного казачества полностью утратил интерес к жизни, зато приобрел славу бесстрашного рубаки, ищущего смерти в бою, при появлении которого в гуще сражения все враги шарахались в разные стороны, боясь его отваги и кровожадности. Двое других участников допроса были Примакову незнакомы. Во всяком случае, их фамилии — Слепцов и Магнер — ни о чем ему не говорили.