Владимир Шорор - Найдется добрая душа

Найдется добрая душа

Иванов и его лейтенант

Иванов лежал на больничной кровати с никелированными шишечками, видел, когда приподнимался, в зеркальном их отражении свое желтое, небритое лицо и сожалел, что не купил такую вот кровать, хотя давно собирался. Ничего, решил Иванов, выйду из больницы, враз куплю, только бы грыжа отпустила. Все печет да припекает внутри. И доктора чего-то мудрят. Вырезать бы, и дело с концом.

Он не знал, что гложет, съедает его совсем не грыжа, а другая страшная болезнь, от которой уже нет спасения.

Рядом, на табуретке, сидела Дарья, положив на колени загорелые, натруженные руки. На безымянном пальце — тусклое, серебряное колечко. Носила его Дарья уже сорок лет, как поженились. И он подумал, что если умрет, то Дарья наденет колечко на левую руку. Но Иванов надеялся на поправку, на скорую встречу с лейтенантом и на то, что лейтенант приедет и вместе с высоким начальством выведет Подшивалова на чистую воду. В борьбе с Подшиваловым у Иванова главная надежда была на лейтенанта. Поэтому он опять спросил у жены:

— Почему же товарищ лейтенант молчит? Может, письма не получил? Ты вот что: отбей-ка телеграмму. Мол, так и так, отпиши. Иванов, мол, беспокоится и просит приехать по силе возможности.

Дарья согласно кивала:

— Сполню. Все, как говоришь, сполню. — Она вздыхала и горестно смотрела на мужа. Уж как его подсекло, а все ерепенится, неуемный.

Закатный луч пробился в палату, поиграл на трех пустых кроватях — соседи Иванова вышли подышать на вольный воздух — и скрылся. Потемнело.

— Ты собиралась бы, пока шоферня гоняет. Опять пешком топать придется.

— И то правда, — закивала Дарья, вставая.

На прошлой неделе, засидевшись, она упустила последнюю попутную машину и шла из райцентра домой, уже в темноте, целых девять километров.

— Значит, телеграмму лейтенанту, — напомнил Иванов. — С почты сейчас и отбей…

Внезапно дыхание его стало прерывистым, он густо, до багровости покраснел, сказал:

— Кликни-ка доктора. Худо чегой-то мне…

Тот, кого Иванов называл лейтенантом, числился в одном из московских военкоматов капитаном запаса Михаилом Евгеньевичем Никаноровым, военным корреспондентом. Лейтенантом же был он в те давние фронтовые времена, когда сам Иванов служил старшим ездовым в минометном взводе Никанорова. С годами Иванов стал понемногу забывать своего лейтенанта и уж вряд ли бы вспомнил о нем на этой больничной койке, если бы не случай.

Месяца два назад, шагая под вечер из колхозной конюшни, Иванов увидел «Волгу», прикатившую не то из района, не то из области. К ней шел Подшивалов с какими-то приезжими. Нагрянуло, кажется, начальство. Подшивалов так и лебезил, забегая то спереди, то сбоку. И тонкие ноги председателя в хромовых сапожках тоже, казалось, выделывали кренделя и помогали, конечно же, охмурять гостей. В одном из них Иванов без труда признал райкомщика Водолахина. Был он в потертом синем плаще и зеленой шляпе. Нет, председатель не стал бы так выгибаться перед Водолахиным, привычным гостем в колхозе, приезжавшим чаще на попутках или на собственном моторном велосипеде. Значит, все дело в том, другом.

«Кто бы такой?» — подумал Иванов и остановился, всматриваясь против солнца в высокую легкую фигуру приезжего. В берете, светлом костюме и шелковой рубашке, он не был похож ни на кого из здешних. Но что-то издавна знакомое почуялось в нем Иванову. И чем ближе тот подходил, тем больше Иванов волновался. Нет, не он, решил Иванов окончательно. Этот уж больно культурный. Такой, видать, и верхом на коня не садился и матом не ругается. Но волнение не проходило. Кто же мог так косолапить во всем полку, кроме лейтенанта Никанорова? Их разделяло шага три-четыре. Приезжий вдруг остановился, посмотрел на Иванова и тихо сказал:

— Да не может быть!..

И когда, подобравшись, Иванов встал по стойке «смирно», а потом улыбнулся во все свое круглое лицо и шагнул навстречу, приезжий рванулся к нему.

— Васильич?! — воскликнул он. — Дорогой ты мой!..

— Товарищ лейтенант, — счастливо бормотал Иванов. — Да как же это? Да откуда? Вот дела-а!..

— Что же ты ни разу не написал?

— Так… Думал, забыли Иванова.

— Эх, Васильич! Разве тебя забудешь?

У Никанорова, как говорится, не было никаких оснований забывать Иванова. Более того: не раз он, как наяву, представлял то проклятое раннее утро, в августе сорок пятого года, когда для него все могло кончиться очень скверно. Если бы не Иванов.

Накануне они — авангард армии, куда входил и конно-минометный полк, — уже преодолели пустыню и вступили в предгорья Хингана. Танкисты и пехота ушли вперед, а минометчики остановились на ночь, дать отдых измученным коням. Но пехота далеко не продвинулась. Ей преградили путь смертники, окопавшиеся на склонах гор, и японская батарея, бившая прямой наводкой по единственной горной дороге.

На рассвете, когда Иванов разбудил Никанорова и тот поднялся с плащ-палатки, брошенной на гаоляновые листья, пришел приказ: немедленно выступить и поддержать пехоту минометным огнем.

Кто-то из штаба полка — потом так и не дознались кто, — чтобы ускорить седловку и выступление, приказал каждый миномет везти только на паре коренных коней, оставив в укрытиях вторые пары, уносных.

Никаноров насторожился. Что за черт? А вдруг коренные не вытянут? Озадаченный, он стоял с автоматом, закинутым за спину, с биноклем на груди и клинком на боку, смотрел, как солдаты сноровисто запрягают коней. А если не вытянут? Но, несмотря на тревогу, решил, что начальству, пожалуй, виднее. Тем более тут, сказали, близко. Коновод уже шел к нему с Разгулом в поводу, Никаноров вскочил в седло и хотел выехать на дорогу, как вдруг увидел, что Иванов подпрягает уносных коней.

— Вы что? Приказа не слышали? — угрожающе спросил он, наезжая на Иванова. — Где командир расчета?

— Да, товарищ лейтенант, да я ему говорил, да он завсегда норовит по-своему, — запел, запричитал командир расчета, губастый молоденький Алферов, по прозвищу «Вятский человек хватский».

— Норовит? Я вот поноровлю вам, — сказал Никаноров. — Все чтобы как приказано было. За мной!..

И он, тронув Разгула шпорами, поскакал по дороге. Оглянувшись, увидел два своих расчета, их тяжело тянули коренники, и взял в галоп, чтобы до подхода минометов разметить огневую позицию. Навстречу попадались пехотинцы, перевязанные свежими, но уже окровавленными бинтами, проехал санитарный автобус. Там стонали и кричали раненые. Никаноров обогнал какой-то обоз, и дорога внезапно забрала в гору. Разгул перешел на рысь, потом на шаг. Путь становился все круче, конца ему не было. Никаноров повернул к расчетам.

И первым, на кого наткнулся, был Иванов, сидящий на левом уносном коне. Четверка неслась рысью, быстро катился за ней миномет на низких колесах, обтянутых толстыми шинами. Иванов торопился в бой, нахлестывал коней, весь был поглощен делом и не сразу заметил взводного.

— Эт-то что такое? Эт-то кто разрешил? Тут армия или что?

К нему подскакал встрепанный Алферов:

— Да, товарищ лейтенант, да я…

Никаноров не дослушал, метнулся разъяренный к Иванову. Тот встретил его невозмутимо:

— Не вытянуть одними коренниками. Запалим коней, товарищ лейтенант.

Но Никаноров, остывая, сам уже понимал — намертво можно засесть на этой горке.

— Я с тобой после поговорю, — сказал он с угрозой и помчался смотреть, как там остальные.

Увидев их, Никаноров ужаснулся. Один расчет плелся еле-еле, а другой и совсем остановился. Бока и животы коней ходили ходуном, с губ капала пена.

А пехота, прижатая огнем японских пулеметов, ждала поддержки.

Никаноров не мог упрекнуть ни солдат, ни сержантов. Они выполнили приказ — отпрягли уносных коней. И теперь сами, скользя в грязи, матерясь, падая, толкали миномет в гору, тянули под уздцы исходящих паром коней. Да хоть умри, разве так вытянешь? Трибунал. Верный трибунал. Ах, он выполнял чей-то приказ и поэтому застрял!.. Но был ведь еще самый главный приказ — открыть по врагам огонь. И сумей он это сделать, никто бы не спросил — как он вез минометы: на двух ли, на четырех ли…

Во весь опор он поскакал догонять расчет Алферова. Те уже выезжали на гребень.

— Алферов! Помогайте второму расчету. Отпрягай, Васильич, уносных, миномет с горы на руках на позицию!

Иванов помчался на своей паре обратно. Солдаты под командой Алферова покатили миномет вниз, откуда им уже «семафорил» солдат-телефонист.

И едва второй расчет с подпряженными уносными взъехал на гребень, Никаноров приказал Иванову скакать обратно, вытягивать третий миномет. На позицию третий прибыл, когда первый уже выпустил по японцам пристрелочную мину…