Геннадий Синельников - Ах, война, что ты сделала... Страница 10

Сделав вид, что понял, выдержав небольшую тактическую паузу, я снова спросил майора о том, какая перспектива службы ожидает офицерский состав здесь, сколько мы будем служить и правда ли, что здесь планируется создание военной группировки, вроде Группы советских войск в Германии, и служить нам придется, как и там — 5 лет?

— Будет вам группа войск, все будет! — Потом как-то уклончиво добавил: — Ладно, иди. У меня много работы. Ну а насчет нашего разговора подумай и сделай правильные выводы. Соберите офицеров, организуйте партийное собрание, поговорите. Нужно будет, скажи, я приду, выступлю с докладом о положении дел, предстоящих задачах. Ситуацию в полку, подразделениях нужно менять, и делать это нужно всем сообща, не кивая на управление полка, мол, пускай они думают и решают. Решать будем все вместе. Короче, не откладывая в дальний ящик, в 18 часов я приду на собрание, готовь его. Все, ты свободен!

Разговор на партийном собрании был тяжелым. Коммунисты возмущались ситуацией, в которой мы все оказались, сравнивая ее с поговоркой про кошку, которая бросила котят. И это было так. Прошел месяц нашего пребывания в Афганистане, а мы еще не имели своего почтового адреса и передавали о себе весточки домой через офицеров, командированных в Союз. Не были решены также вопросы о нашем денежном содержании, о статусе пребывания в этой стране. Командиры рот, взводов возмущались, что солдаты ходят в рваном обмундировании и нет возможности его привести в порядок, что нет банно-прачечного пункта, постоянные перебои со снабжением продуктами, что выдают в основном крупы, которые солдаты уже не хотят есть, ежедневный «клейстер»… Перечень недостатков был большой. Когда все высказались, замполит ответил на все вопросы. Это было первое такое серьезное партийное собрание в этой стране (кроме организационного). Оно разительно отличалось от тех, которые мы проводили в Союзе. На нем не было словоблудия, высокопарных общих слов. Разговор носил конкретный и предметный характер.

Прошел еще месяц, второй. Почти ежедневно в часть прибывали какие-то комиссии: из штаба армии, военного округа, Москвы, самые известные и авторитетные. Правда, когда они уезжали, улучшения не наблюдались, хотя председатель каждой из них внимательно выслушивал наши жалобы, предложения, записывал их, обещал, что уж он-то обязательно решит их в Москве, но по-прежнему ничего не менялось.

Как-то на подведении итогов работы очередной такой комиссии из Министерства обороны СССР я в присутствии всех офицеров части, собранных по этому поводу, выразил мысль о бесполезности подачи жалоб и предложений с нашей стороны, сказав, что результатов от этого как не было, так и нет. Что стоит ли тогда приезжать к нам, тратить на командировки большие деньги, если никто ничего не может изменить. Приезжий генерал-майор выразил неудовольствие по поводу моих слов, напомнив, что в их годы они были намного скромнее и выдержаннее. И, несмотря на мою невоспитанность, он все сделает, чтобы доказать таким, как я, офицерам, что он хозяин своего слова! После проведенного мероприятия начальник тогда уже политического отдела подполковник Плиев подозвал меня к себе.

— Синельников, ты что, самый умный? Или думаешь, что мы бездельники и за дураков здесь сидим или что этот приезжий «дядя» будет тебе что-то решать в Москве? Как бы не так! Они не за этим сюда приезжают, а поэтому ты впредь сиди с умной физиономией и не задавай наивных вопросов, и чтобы из вашего батальона не было таких же правдоискателей. Сидите, слушайте, записывайте сказанное и помалкивайте. Сколько бы здесь их, проверяющих и контролирующих, ни было, решать все наши проблемы будем мы, а не они. Ты закон курятника знаешь? А если знаешь, сиди на своей жердочке и не вякай и никогда не прыгай через голову начальника, а то ненароком свою потеряешь! Усек? — И пошел на выход из палатки, с вечно недовольной, какой-то брезгливой гримасой на лице.

К сожалению, в данной ситуации он оказался прав. На следующий день мы видели, как члены комиссии заносили в самолет аккуратно упакованные коробки с бакшишом-подарками и командование части прощалось с ними у трапа самолета.

— Ну, а ты говоришь, что они на работу прилетели, — увидев меня, сказал Плиев. — Видел, сколько они «заработали»? То-то!

Он сел в машину и уехал в палаточный городок. Вопросов больше приезжающим я уже не задавал и на всю жизнь запомнил тот разговор о курятнике и своем месте в нем. Менялись жизненные ситуации, времена, командиры и начальники, главы страны, люди, но не менялся закон. Курятник в нашей стране, он и есть курятник.

При формировании части обнаружилось, что солдат и сержантов почему-то набралось сверх положенного штата. Было принято решение: лишних людей вернуть в Союз. Этих заштатных военнослужащих временно свели в одно самостоятельное подразделение и стали ждать приказа сверху на их отправку. В него, конечно же, вошли те военнослужащие, которые уже проявили себя с негативной стороны и кого командиры не хотели видеть в своих подразделениях. Ожидая прибытия самолета и желая приобрести в местных дуканах (торговых лавках, магазинах) дефицитные вещи, некоторые военнослужащие из этого подразделения стали воровать продукты, имущество для продажи его афганцам. Их не волновало то, что питание в части и так скудное, что это все подло и мерзко. У них была своя цель, для реализации которой они шли на все. Однажды командир части проводил служебное совещание. Вдруг вечернюю тишину разорвали автоматные очереди. Вскочив с мест, все бросились в сторону расположения десантно-штурмового батальона. Подбежав, увидели, что недалеко от пункта хозяйственного довольствия батальона сидели человек 20 солдат из числа тех, кто должен был уже завтра убыть из части. Рядом в пыли валялись разорванные коробки с сахаром, консервами, хлебом. Вокруг сидящих на земле стояли несколько солдат-десантников, которые, увидев, как воры в открытую начали грабить пункт хозяйственного довольствия батальона и растаскивать продукты, пытаясь пресечь беспорядок, открыли огонь из автоматов под ноги негодяев. Ненависть и презрение в глазах десантников говорили сами за себя. Не сомневаюсь, что, опоздай мы на некоторое время, ребята применили бы по своим ровесникам, бывшим сослуживцам, оружие на поражение.

Только немного мы обустроились, как вдруг, а это произошло 2 марта 1980 года, ночью пошел сильный дождь, единственный за все время нашего пребывания в Афганистане. Казалось, не дождь, а водопад обрушил на нас потоки воды. Даже местные жители потом говорили, что не помнят такого сильного ливня. Словно сама природа выражала нам свое недовольство. Когда утром рассвело, мы с ужасом увидели последствия стихии: поваленные набок палатки, занесенные песком и грязью матрасы, постельное белье, личные вещи солдат и офицеров. В лужах валялись парадные офицерские рубашки, мундиры, фуражки. Все пришло в негодность. Стали подсчитывать потери. Они оказались ощутимыми.

Для того чтобы списать с учета пришедшее в негодность или утерянное имущество, нужен был приказ, основу которого составляли материалы служебного расследования — письменные показания, объяснения очевидцев порчи или пропажи имущества. Помню объяснительную записку одного солдата-водителя: «Ночью лил сильный дождь. Когда я вылез из БТРа, то увидел, как потоком воды смыло и унесло лежавшие на броне — домкрат, буксировочный трос, шлемофон, лопату, лом, ремонтные ключи, кувалду, канистры из-под топлива».

Афганистан многих должностных лиц спас от уголовной ответственности за хищение государственного и военного имущества в особо крупных размерах. Когда начался ввод войск и формирование частей, многие командиры подразделений, получая в Кушке на складах технику и вооружение, расписывались в ведомостях, накладных и других документах за якобы полученное ими имущество, которого они даже и в глаза не видели, так как его не было в наличии. Кто-то пытался спорить, кто-то подписывал молча все, что нужно, тем самым беря ответственность за недостачу на себя и покрывая проворовавшихся начальников складов или служб. Потом был многокилометровый марш, в ходе которого часть полученного имущества продавалась, обменивалась, терялась. В соответствии с существующим порядком, часть его можно было списать, но эта часть была слишком мала, а потери велики. Стихия помогла «спрятать концы в воду» в самом прямом смысле. И тогда поплыли в бурных потоках воды ломы, кувалды и все то, что и плыть уже не могло, так как его давно не было в наличии. На стихию списали все, к чему она не имела никакого отношения.

Мартовский дождь вошел в историю части еще и тем, что он явился поводом акции доброй воли советских военнослужащих к местному населению. После ливня на построении замполит полка майор Лукьяненко предложил всему личному составу: в целях укрепления дружбы и взаимопонимания с жителями провинции, а также учитывая очень бедственное положение крестьян, передать им в дар продукты из расчета: одна сутодача продовольственного пайка каждого военнослужащего части. В то время не было микрофонов и усиливающей аппаратуры, и когда он говорил, его слышали только стоящие в первых рядах. В заключение своего обращения к военнослужащим он спросил: