Василий Ажаев - Далеко от Москвы Страница 10

— Все свалили в кучу без разбора! Придется теперь сортировать. — Залкинд глубоко затянулся и выпустил облако дыма. — Человек сейчас проявляется резче, это верно. Происходит, скажем, эвакуация города. И какой-нибудь коммунист и начальник, вернее человек, считавшийся коммунистом и начальником, удирает из города первым, набив персональную машину разной мелкой собственностью, тогда как под бомбежкой остались женщины и дети. Такой человек не коммунист и не начальник, он хуже врага. Ему удалось приспособиться, двадцать пять лет он прятал свое подлое нутро и обнаружил его лишь в критический момент, когда его охватил страх за собственную шкуру. Такие всплывают на поверхность, как навоз. Тут нечего толковать долго. К ним можно отнести слова Данте: «Они не стоят слов, взгляни, плюнь — и мимо». Оговариваюсь — «плюнь» добавлено мною для усиления... И у нас здесь нашлись люди, в том числе начальники и коммунисты, которые, предвидя трудности, принялись запасать продукты на год и больше. Точка зрения на таких — тоже определенная. Однако могут быть обстоятельства и поступки иного рода. Они куда посложнее. Я почти не знаю Либермана, Тополева и других людей управления. Тем не менее, чувствую: ваше мнение о них несправедливо и в дальнейшем изменится, когда коллектив наш окрепнет и все станут на свои места. Порой мы судим людей по случайным частностям или по настроению.

Залкинд несколько раз подряд затянулся. Курил он жадно и много. Алексей рукой разгонял дым.

— Ваши слова направлены против вас самих. Не замечаете? — продолжал парторг. — Скажите, не обижаясь: разве нельзя по вашему поведению на стройке составить о вас отрицательное мнение? Вы ведь коммунист и поставлены не на маленькую должность.

Ковшов опустил голову и глухо пробормотал:

— Теперь вы меня при каждом удобном случае будете бить в лицо кулаком, завернутым в мой рапорт. Неужели трудно понять мою просьбу правильно?

— Поняли вас правильно, во всяком случае — мы с Беридзе. Наверное, и Батманов понял правильно. Бить вас кулаком я не собирался, просто привел ваш собственный пример для большей убедительности. Не годится судить человека поспешно, не узнав его толком. Вы, по-видимому, неплохой молодой человек и умеете работать. И все-таки обязательно найдется другой молодой человек, которому вы не понравитесь. Он составит о вас ложное представление и будет ругать самым решительным образом. Не каждому дано право судить другого.

— Мне не дано право судить? — поднял голову Ковшов.

Залкинд погрозил ему пальцем:

— Не запутывайте вопроса. Скажу одно: вы упомянули о строгом отношении к человеку. Мы вправе отнестись к вам строже, чем, скажем, к Тополеву или Либерману. Вправе или нет?

— Вправе, — согласился Ковшов.

— Ох и сложная конструкция — человек! — Залкинд сказал это без всякого огорчения, наоборот, с удовольствием. — Я себя ругаю за то, что раньше недооценивал этой сложности. Честно признаюсь, иных людей знал по анкетам, по выступлениям на совещаниях или по торопливым встречам в цехе, в кабинете, на строительной площадке. Отрывочные впечатления казались достаточными для энергичных и вполне определенных оценок: хороший человек, честный, проверенный, соответствующий назначению, или, наоборот, плохой, нечестный, несоответствующий. В душу-то человека трудновато проникнуть. Нет-нет да и пожалеешь, что на разные собрания и шумные массовые дела уходило столько времени.

На дворе под окном тарахтела машина. Шум мешал Батманову, он досадливо поглядывал на окна и хрипло перекрикивал в трубку по два-три раза каждую фразу.

— Каждому ясно: для громадного большинства людей, живущих в нашей стране, четверть века не прошла даром, — тихо продолжал Залкинд, склонившись к Ковшову, чтобы не помешать Батманову. — Нет сомнений, духовная сущность народа небывало обогатилась. Это видно по отношению любого из граждан к войне. Все рвутся на фронт! И даже в том случае, когда человек неправ, — он неправ по-хорошему. Не понимая, что неправ, он хочет добра родине, а не себе. Смешно даже сравнивать советских людей с людьми капиталистического мира, не так ли?

— Верно, — подтвердил Ковшов.

— Значит, не следует делать большие глаза, когда видишь недостатки в людях. Что говорить, и самые хорошие наши люди далеки от совершенства. Родимые пятна капитализма — они не отмываются водой. Нас с вами учили: человек окончательно освободится от груза прошлого при коммунизме. Вы изобрели новый способ: топить родимые пятна капитализма в Адуне. Способ ускоренный, но явно неподходящий. С родимыми пятнами могут утонуть и люди.

Залкинд засмеялся, придерживая смешок ладонью. Батманов, оторвавшись наконец от аппарата, утирал лицо платком. Он спросил с любопытством:

— Что вы там шепчетесь и хихикаете?

— Мы говорили о Филимонове и вообще о здешнем народе, — сказал Залкинд.

— Да, тут много стоящих людей — коллектив соберется хороший, — убежденно сказал начальник строительства.

Залкинд молча посмотрел на Алексея.

— Следующий разговор — с Роговым, — взглянув на лежавший перед ним список, проговорил Батманов. — Он давеча позвонил мне и потребовал немедленно отпустить его со строительства. Так и заявил по телефону: «Требую».

Рогов, начальник административно-хозяйственного отдела управления, зайдя к Батманову, сразу напал на него.

— Почему вы приказали не выдавать мне увольнительных документов? Начальник строительства Сидоренко отпустил меня. Как долго можно мучить человека? — Он говорил громким хрипловатым голосом, почти кричал. — Поймите, мне надоело заниматься квартирным ремонтом, дровами, уборщицами и пишущими машинками. Инвалидов поставьте на такую работу! С первого дня войны я прошу, требую направить меня в военкомат. Поеду на фронт, буду воевать, почувствую себя человеком. Ведь стыдно же, чорт возьми, ходить здесь с сытым брюхом и выполнять прохладные служебные обязанности. У меня отличное здоровье, я могу быть строевым командиром. Прошу не чинить препятствий, если это от вас зависит.

Рогов выпалил все разом, без передышки. Слушая его, Батманов следил то за ним, то за Ковшовым. На Алексея Рогов произвел сильное впечатление, бледные щеки инженера порозовели, губы шевелились. Василий Максимович подумал о нем: «Прозрачный парень, проглядывается насквозь».

Рогов понравился Батманову. Мысленно начальник уже решил его судьбу: «Такой дядя может горы свернуть. Ему дать самый трудный участок и самостоятельность. Сидоренко ошибся, сунув его в канцелярию. В аппарате он, что слон в посудной лавке». По взгляду Залкинда Батманов понял: мнения их о Рогове совпали.

— Все? — спросил Василий Максимович, когда Рогов умолк на полуфразе. — Теперь я скажу. Действительно, от меня зависит: отпустить вас или нет. Я вас не отпускаю.

— Почему? — с раздражением спросил Рогов.

Этому широкоплечему, точно из железа сделанному человеку трудно было сдерживать силу. От резкого движения рукой гимнастерка его, будто наклеенная на тело, натянулась и затрещала.

— Вы нужны здесь.

— Как быстро решаете! Неужели вам все видно с вашей... — он не договорил и махнул рукой.

— Колокольни? — договорил за него Батманов. — Да, мне далеко видно с моей колокольни. Мне доверено распоряжаться людьми на строительстве. А с какой колокольни смотрите вы? Кто вам дал право распоряжаться собой во время войны?

— Неужели я не могу распоряжаться собой! — воскликнул Рогов. — У меня законное стремление, я хочу помочь родине в трудный для нее час!

— Не такая помощь нужна родине, какую предлагаете вы. Сейчас для нас важны порядок, стальная организация в тылу. Если каждый будет сам себе велосипед — мы пропали. Как вы полагаете: я хочу или не хочу помочь родине в трудный для нее час? Мне очень не терпелось ехать сюда — в сторону, противоположную фронту? Или вы считаете себя единственным порядочным человеком в тылу?

— Не могу работать в тылу, мучаюсь только! Мне надо собственными руками вцепиться в немца. Настаиваю — отпустите!

— Не отпущу. Настаивать не советую. Могу обещать вам самый трудный и важный участок на трассе. Будет тяжело, очень тяжело. Не легче, чем нашим товарищам в бою. И вся ваша сила уйдет в дело, без остатка, даже нехватит ее, пожалуй. Еще одно обещание: если здесь, на Дальнем Востоке, начнется война, в первый же день отпущу вас в армию.

— Неправильно делаете вы! — сопротивлялся Рогов.

Батманов досадливо поморщился:

— Только ради первой встречи разрешаю вам вести со мной разговор в этом бесшабашном кавалерийском стиле. Учтите на будущее: поменьше восклицательных знаков.

Начальник прошелся по ковровой дорожке:

— Предположим, товарищ Сталин сказал бы вам: «Нам нужен нефтепровод, давайте его скорее». Вы и ему крикнули бы: «Неправильно»?

Рогов не ответил, но лицо его отразило смятение. Ковшов — взволнованный, будто не Рогов, а он сам вел этот спор, — поднял глаза на начальника, и кровь хлынула ему в лицо: Василий Максимович в упор смотрел не на Рогова, а на него, Алексея.