Владимир Першанин - Сталинградская мясорубка. «Погибаю, но не сдаюсь!» Страница 10

— Пуля в голове, да? — спрашивает боец, с трудом шевеля челюстью.

— Нет, прошла вскользь.

— Я жить буду?

— Конечно, будешь, — уверяем бойца.

А тот от шока еще не отошел, мало что понимает. Показываем направление:

— Шагай туда. Там сборный пункт.

Минуем поворот. Впереди идет бой. Улочки узкие, дома из красного кирпича. Стреляют сразу из нескольких окон, хлопают взрывы гранат. Бурая кирпичная пыль и пелена дыма. Наши наступают активно. Несколько немцев выскакивают из подъезда и, отстреливаясь, бегут вдоль стены.

Из дома напротив им вслед бьют из автоматов. Падает один, другой, остальные фрицы исчезают среди развалин. Забираем раненного в живот бойца и снова в обратный рейс. Хирург-капитан, он же командир нашей санроты, оперирует одного из раненых прямо на месте, в комнате дома.

— Елизавета, оставайся помогать мне!

Я отрицательно мотаю головой. Вчера у нас убили медсестру. Мы ходим в поисках раненых вместе с санитарами, потому что многим надо оказывать помощь на месте. Нередко санитары, когда идут одни, не в состоянии оказать необходимую помощь и приносят уже остывающие тела. В закоулках и подвалах большого города, где все смешалось и нет сплошной линии фронта, тяжелораненые лежат порой часами. Медсестры и фельдшеры ходят на передний край по очереди, одинаково рискуя. Я не хочу пользоваться своими офицерскими звездочками как привилегией, чтобы лишний раз остаться в тылу. Обещаю хирургу, что схожу в последний раз и останусь ему помогать.

Этот «последний раз» едва не оказывается для нашей группы последним в жизни. Перебегая дорогу, один из санитаров получил осколок в руку. Сняли шинель, разрезали гимнастерку. Из глубокой раны толчками выбивало кровь. Перетянула руку выше локтя жгутом, обработала рану и наложила тугую повязку.

— Дойдешь сам?

— Дойду…

А через десяток минут мы попадаем под пулеметную очередь. Улица вроде очищена от немцев, позади разворачивают орудия. И вдруг пулеметная очередь. Меня спас санитар. Успел толкнуть, мы оба упали, а я почувствовала, как что-то обожгло спину.

Над головой прошли еще две-три очереди, затем пулемет замолк, и мы отползли за развалины. Сняла шинель. Наверное, я была в шоке, как тот паренек, раненный в голову. Мне стало жаль новенькую шинель, выданную совсем недавно. Трассирующая пуля располосовала ее, словно ножом, и обожгла спину.

Тут радоваться надо. Если бы санитар меня не толкнул, то я попала бы под пули. Шинель бы уже не понадобилась. Мы забрали очередного раненого и вернулись на сборный пункт. Увидев мою шинель, хирург категорически заявил:

— Все, хватит походов! Переодевайся, будешь мне помогать.

Вскоре подтянулся наш санбат, и я снова исполняла обязанности операционной сестры, сама проводила не слишком сложные операции. Запомнилось, что пришлось немало повозиться с бойцами, раненными осколками снарядов и мин.

Конечно, и пулевые ранения часто бывали тяжелые, но осколки доставляли нам особенно много хлопот. Мины и снаряды, взрываясь среди камней, земли, причиняли глубокие инфицированные раны, занося в тело грязь, микрочастицы всякой заразы, не говоря уже о клочках гимнастерок и белья, которые буквально вбивало в тело. Такие раны приходилось тщательно обрабатывать.

Да и сами осколки. Люди, которые не имели с ними дела, поражались, глядя на эти кусочки металла: изогнутые, рвущие тело, как разрывные пули, острые, словно бритва. А мелочь величиной с рисовое зернышко! Попробуй угадай и найди его, если даже входного отверстия практически не видно, а рентгена в санбате не было. И методы (кроме интуиции врачей) казались на первый взгляд чрезмерно жестокими.

Эти металлические зернышки искали с помощью тонких спиц. Как ни обезболивай, но если осколок вошел в мякоть ноги или руки сантиметров на 6–7, нужны очень чуткие пальцы и опыт, чтобы почувствовать металл. А если ошибешься и спица уткнулась в кость? Ведь не станешь же резать каждый раз. Проверяешь снова, чуть ли не по звуку. А кто тебе тишину создаст? Раненые стонут, на соседнем столе операция идет, хирург командует, звякают инструменты.

Еще раз хочу сказать, очень терпеливые наши солдаты. Ну, милый, давай еще раз проверим, прежде чем резать! Новокаин глубоко не достает, да и не всегда его хватает, а паренек смотрит расширенными зрачками на спицу. Больно. Очень больно. Но терпит. Никогда не думала, что зубы так скрипеть могут. Того и гляди, крошиться начнут.

Достали наконец эту крошечную железячку вместе с окровавленной ниткой от рубашки. Прочистили глубокую рану. А если осколков с десяток или больше угодило? Дадим отдохнуть, и снова на операционный стол.

В Познани ранили и моего Виктора. Осколок вскользь прошел под мышкой. Сама обрабатывала рану и перевязывала. На этот раз ему повезло, а ранее, в 1942 году под Сталинградом, тяжело ранили в голову. Черепную операцию делали, кусок кости удаляли. Выжил. Наверное, и ему на роду было написано — меня встретить.

Шли на Берлин. Впереди гремел бой, а мы занимались своим делом. В небольших фольварках и городках нам выделяли хорошие дома с большими окнами. Чисто, светло. И бойцы после операций на настоящих кроватях спят. Работы у нас не убавлялось. Бои шли жестокие. Оперировали раненых на окраине Берлина. В разрушенном городе гремело и ухало, стрельба не стихала и ночью. Потом наступила тишина. Гарнизон Берлина капитулировал. Пока был приказ, дрались насмерть. Получили другой приказ — стали сдаваться. Дисциплинированный народ. На улицах жители появились.

В больших походных кухнях варили кашу с тушенкой. Кормили гражданское население. Никакого умиления я по этому поводу не испытывала, а немцы оставались для меня чем-то враждебным. Разве забудешь, как они Сталинград вместе с женщинами и детьми день и ночь бомбили? Никогда они к нам жалости не знали. Пришли, чтобы забрать нашу землю, а нас уничтожить или превратить в рабов.

Черт с ними! Вместе с Виктором мы отыскали среди развалин Рейхстаг, и я расписалась на нем. А 9 мая была наша свадьба. Командир дивизии выдал нам с Виктором справку с печатью, что мы стали мужем и женой. В конце зимы родился наш первенец, сын Юра, а позже, в Союзе, второй сын — Володя.

После войны я работала в разных больницах. Выросли сыновья, появились внуки. В 2004 году похоронила своего любимого Витю, бывшего комбата, с которым прожили 59 лет. Ходила как потерянная. Ушла моя половинка. Остались дети, внуки, недавно родился правнук. Жизнь продолжается.

Полковник Туров — на фронте с сорок первого по сорок пятый

Я участвовал в боях на северных подступах к Сталинграду с 23 августа по 12 сентября. Таких ожесточенных боев мне видеть не приходилось. С рассвета и до вечера бомбежки, артобстрел, танковые атаки.

Жара, дым, грохот. Повсюду застыли сгоревшие немецкие танки. Не дали мы фрицам ворваться с ходу в Сталинград.

Сколько их осталось в живых, солдат и командиров, начавших свой боевой путь в первые месяцы войны? Статистика свидетельствует, что не больше 3–4 процентов. Один из них — полковник Туров Владимир Семенович (в 1941 году он был лейтенантом).

Крепкий, быстрый в движениях, несмотря на свои преклонные годы, Владимир Семенович помнит многие имена однополчан, города и села, где воевал.

Родился я 18 марта 1920 года в селе Большой Крупиц в Брянской области. Отец работал в колхозе, мать — домохозяйка. В семье было двенадцать детей, я девятый по счету. Земли в наших краях бедные, урожаи слабые.

Когда старший брат Василий служил в армии, нам в 1939 году как семье красноармейца предложили переселиться в Краснодарский край, на Кубань. В станице Савинской выделили глинобитный дом, приняли в коммуну имени 1-й Конной Армии.

Конечно, люди здесь жили богаче, сытнее, чем на Брянщине. Нашу большую семью неплохо поддерживали. Получали в день на всех 2–3 буханки пышного кубанского хлеба, молоко, еще какие-то продукты. Помню, что обедали в коммунарской столовой. Я так отродясь не ел: мясной борщ или суп с клецками, пшенная, перловая (реже гречневая) каша, овощи, фрукты.

Закончив восемь классов, поступил в горный техникум в городе Шахты. Отучился два года, чувствую — не мое это призвание. На третьем курсе подал заявление в военкомат и был зачислен в Буйнакское военно-пехотное училище.

Скажу, что в довоенных училищах за два года давали крепкую подготовку. В моей роте было три взвода по 33 человека. Гражданские привычки из нас вытряхивали быстро. Подъем в шесть часов утра (летом — в 5.30), зарядка, стрелковый тренаж 20 минут. С первых дней приучали к оружию, чтобы винтовками мы, как портные иглой, владели.

Затем завтракали и на шесть часов быстрым шагом или бегом уходили в горы. С полной экипировкой: винтовка, противогаз, подсумки, учебные гранаты, шинельная скатка. Там занимались тактической или огневой подготовкой. Тяжело приходилось, но привыкали быстро.