Юрий Гончаров - Теперь – безымянные... (Неудача) Страница 10

К зданию больницы через пустырь была проложена изломанная зигзагами траншея, вырытая еще не на полную глубину – идти по ней надо было пригибаясь. Хотя противник, отогнанный на край темневшего в отдалении леса, не проявлял никаких признаков присутствия, Эггеру предложили надеть каску, и он охотно послушался совета – не из предосторожности, а потому, что в своем киплингианстве, в своей плененности военной романтикой всегда испытывал влечение ко всяким воинским аксессуарам и при случае с радостью надевал на себя солдатскую амуницию, брал в руки оружие.

Утренний бой, обещавший поначалу быть жестоким и трудным, но неожиданно скоротечный, даже без серьезных ранений, с результатами, которые превосходили расчеты командиров, оставил у солдат, захвативших больницу, приподнятое, бодрое, воинственно-оживленное настроение, не погасшее в них на протяжении всего дня и даже сейчас, к вечеру. Они знали, что в глазах всей дивизии совершили геройство, чувствовали себя героями и выглядели ими – настоящими матерыми бойцами...

Имя Эггера большинству было известно, и встретили его с воодушевлением.

Двадцатилетний командир роты Гофман, черноглазый, с проступающим темным пушком на верхней губе, всей своей внешностью, живостью глаз и движений похожий больше на итальянца, чем на немца, в маскировочной куртке поверх френча, с коротким штурмовым ножом на поясе, сказал Эггеру, что недавно, перед началом наступления, когда рота стояла еще в одной из курских деревень, ему пришлось прочитать книжку Эггера, распространяемую службой пропаганды среди солдат для поднятия боевого духа и веры в победу. Книжка содержала репортаж о действиях Роммеля в Северной Африке. Гофман сказал, что она произвела на него сильное впечатление, особенно понравился ему стиль изложения – энергичный, сжатый, напоминающий язык военных донесений.

Эггеру было приятно услышать одобрительное суждение о своем творчестве, и он, чтобы в свою очередь сделать приятное лейтенанту, сказал ему, что его фамилия известна в Берлине, находится в списке лучших боевых офицеров, составленном Министерством пропаганды, и передал те выражения, в каких генерал оценивал утреннюю атаку роты.

Из тыла только что доставили горячую пищу, и Гофман, как радушный хозяин, предложил Эггеру и его спутникам разделить с ротою ее скромный солдатский обед. Эггер давно уже был голоден и не стал отказываться.

Обстановка солдатской трапезы не имела ничего общего с той, в какой Эггеру довелось завтракать утром. Здесь не было ни удобных столов, ни белых скатертей, ни хрустальных бокалов, ни серебряных приборов, украшенных монограммами. Эггер сидел на деревянном ящике с гранатами, железная ложка, которую ему дали, была кривой, на одном черенке с вилкой и ножом. На коленях он держал помятый алюминиевый котелок и ел прямо из него, рискуя закапать супом свой щегольской френч и брюки из тонкого высококачественного лионского сукна.

Крупяной суп с говядиной отдавал дымом походной кухни, хлеб был недостаточно свеж, вино, разлитое из металлической фляги по манеркам, – терпким и кисловатым, с привкусом металла. Но Эггер с большим аппетитом ел и суп, и хлеб, пил кислое вино. В этом обеде на передовой позиции, в кругу фронтовиков, еще сегодня утром дравшихся с противником в жаркой схватке, для Эггера было заключено совершенно особое наслаждение, полное непередаваемой, волнующей его поэзии. Эггеру нравилось, что он сидит на ящике с боевыми гранатами, что на коленях у него поцарапанный котелок, пронесенный по многим фронтовым дорогам, что под ногами пустые винтовочные и автоматные гильзы, а вокруг – только каски, гладкие серебристые погоны, сине-зеленые, грубо простроченные френчи, пятнистые маскировочные куртки, самое разнообразное оружие – в руках, за плечами, составленное пирамидами. Он находил наслаждение даже в том, что суп, который он черпал кривой ложкой, пропах дымом полевой кухни, а хлеб – черств, каким и должен быть настоящий хлеб суровых тружеников войны, позабывших, что такое дом, уют, удобства.

Все солдаты, составлявшие роту Гофмана, гарнизон превращенного в крепость больничного здания, разместившись кто как – кто, подобно Эггеру, на ящиках с боематериалами, кто на обломках мебели, кто просто на корточках вдоль стен, за исключением лишь тех, что дежурили у пулеметов или наблюдали за противником, – занимались едою. Под козырьками касок Эггер видел одни молодые безусые лица – рота целиком состояла из молодежи не старше двадцати лет. Это были те самые молодые немцы новой формации, которыми Германия была вправе гордиться, которые несли в себе главную ее силу, ее будущее. В их идеологии, в их психике не было ничего случайного, отклоняющегося от того эталона, образца, по которому они были созданы, сознательно произведены государством, чтобы быть в его руках пригодным и послушным инструментом для исполнения планов, выдвинутых в качестве первостепенных жизненных задач всего немецкого народа. Все средства, не только прямые, но и косвенные, так или иначе могущие служить, были мобилизованы на это беспримерное в истории создание человеческих душ определенного, нужного типа. Ежедневная печать, кино, радио, литература, изобразительное искусство – все участвовало в этом процессе, соревнуясь в изобретательности, в методах и формах воздействия. В десять лет эти мальчики уже маршировали в колоннах гитлеровской молодежи, призванные туда в обязательном порядке, под черно-красными знаменами, по-солдатски печатая шаг, по-солдатски держа в рядах равнение, и громким хором пели песни, в которых возвещали, что настанет пора и они пройдут по всему миру маршем победителей, так что земля будет дрожать у них под ногами. Они прочно усвоили – как аксиому, как главную заповедь, – что каждый из них – всего лишь частичка огромного целого, именуемого родиной, и потому должны безраздельно ей принадлежать, целиком и полностью подчинить себя ее интересам, уничтожив в себе все личное, без колебаний жертвуя даже жизнью, если это нужно для ее блага. Они выросли также в сознании, что святой и наивысший долг – это любить фюрера, не рассуждая, с радостью ему повиноваться, ибо один он знает, в чем истинные цели и благо нации, и один решает за всех, куда и какими путями идти немецкому народу. Им было внушено, что солдатский мундир – наилучшая одежда, что быть солдатом – это завидное счастье, которое должен хотеть каждый настоящий патриот.

Теперь их предназначение стало фактом, воспитываемые в них мечты – явью. Они были солдатами, теми молодыми бесстрашными волками с острыми клыками и крепкими когтями, какими хотели их видеть. Усилия воспитателей не пропали даром. Встречаясь с молодыми фронтовиками, Эггер всегда отмечал это про себя, невольно приходя в патетическое состояние, с чувством восхищения своею родиной, железной поступью идущей к вершинам величия и могущества под водительством мудрых вождей. Ему было приятно сознавать, что в молодом поколении Германии есть доля и его воспитательных усилий и энергии. Да, это племя достойно тех великих идей, которые вызвали его к жизни! Они уже немало сделали, эти ребята с юношескою свежестью лиц и сердцами закаленных воинов, и сделают еще больше. Они исполнят все, что приказала им родина в своем напутствии, которое маленькой книжечкой солдатской памятки лежит в каждом заплечном ранце. «Ты, немецкий солдат, – обращаясь к каждому из них, сказала родина, провожая в боевой путь, – должен ничего не бояться. Ты сделан из немецкого железа. Действуй решительно, без колебаний. Уничтожь в себе жалость и сострадание. Ни одна мировая сила не устоит перед германским натиском. Мы поставим на колени весь мир!»

Внутри больничного здания, особенно на нижних этажах его, царил невообразимый хаос. Койки, матрацы, крашенная белой эмалевой краской мебель, тюки с одеялами, постельным бельем, ящики с медицинскими приборами, картотеками громоздились грудами, как попало, загораживая коридоры, лестничные площадки. Можно было явственно вообразить, в какой поспешности и суматохе происходила тут эвакуация больных и имущества, прерванная приближением немецких частей. Бой, разыгравшийся в здании, еще более усилил общую картину беспорядка и хаоса.

Эггера провели по нескольким этажам, он увидел большой операционный зал круглой формы с куполообразным потолком, представляющим мощный электрический рефлектор, устроенный так, чтобы от человеческих фигур возле операционных столов, от рук хирургов не возникало теней. Эггер увидел также палаты, в которых содержались больные, – просторные, с высокими потолками, широкими окнами. Большинство палат было пусто, но в некоторых стояли койки, и на них под простынями и одеялами лежали люди с бинтовыми повязками на теле, стриженные под машинку – как принято в России стричь находящихся на больничном излечении или рядовых солдат. Люди эти, лежавшие в разных позах, кто на спине, кто на боку, кто – свесив с койки руку, голову или часть туловища, – были мертвы.