Анатолий Баяндин - Сто дней, сто ночей Страница 10

Меня окликает боец, сидящий на камне под самой кручей:

— Браток, прикурить бы дал.

У меня в кармане с недавнего времени лежат спички, но я недовольно огрызаюсь:

— Дай прикурить, а то у меня нет бумажки…

— Раненый я, братишка. Ходить не могу.

Я внимательно гляжу на бойца. Его лицо осунулось, бледные губы вздрагивают, полы шинели обрызганы кровью. Он жалобно стонет.

— Почему же тебя не перевязали?

— Санитаров не хватает. Вот доплетусь до санбата, там и перевяжут.

Чиркаю спичкой, раненый прикуривает.

Я гляжу на него — и ничего не могу вымолвить. У него же ранение в пах!..

Он с жадностью вдыхает едкий махорочный дым.

— Ведь жена у меня, детишки… Не буди-ит она жить со мной. Уйдет, вот те крест, уйдет. Не житье ей со мной!

К нам подходит усатый низенький боец. В руках у него санитарная сумка.

— Санитар, что ль? — спрашивает раненый.

— Он самый. А ну… — тут он осекается и глядит на рану.

Я сую спички в руки раненого бойца.

— Бери, пригодятся.

Он с тоской смотрит на меня. Я вспоминаю про задание и отхожу.

Меня подхлестывают жалобные вопли:

— А мне и сорока-то нет. Что же теперича буди-ит!

По Волге плывет радужная паутина нефти. Солнечные блики разбрызганы, как рыбья чешуя. Они переливаются, исчезают и появляются снова. Игра света и воды напоминает мне детство. Сколько часов просижено на берегу родной Камы с узловатыми прутьями удилишек, чтобы обрадовать мать несколькими серебристыми уклейками да десятком пескарей…

— Мама, а ушица будет?

— Будет, родной, будет. Ведь здесь порядком у тебя, — глядя на дно консервной банки, скажет мать, скрыв за ласковой улыбкой глубокий вздох.

И заволжские дали тоже схожи с Закамьем. Разве только у нас на Каме лесов побольше да местность гористая.

Надо мною раздается знакомое шипенье. Это мины, много мин. Куда? Успею ли? Оглядываюсь. Слева — Волга, справа — обрыв берега. Как назло, ни воронки, ни окопа, которых так много чернеет по всей круче. По телу пробегает холодок страха. Целая секунда, которая кажется бесконечной, проходит, прежде чем я успеваю что-либо сообразить. В последний миг замечаю черную пасть трубы, вкопанной в берег для стока заводских нечистот. С разбегу ныряю в нее и подбираю ноги. В то же время всю прибрежную полосу накрывает огонь вражеских мин. Он встряхивает землю, гулко отдаваясь в моем металлическом убежище. Взрывы следуют один за другим с промежутками в доли секунды. И кажется, эта цепочка грохота никогда не кончится. Для моих плеч труба оказывается тесной. Мысль, что разрыв где-нибудь наверху может ее сплющить, еще больше пугает меня.

Я сжимаю карабин до боли в пальцах. Рукоятка затвора больно упирается в бок. И, ко всем несчастьям, замечаю вонючую жижу, которая прибывает с катастрофической скоростью.

Наконец, грохот прекращается, земля перестает подпрыгивать.

Пробую вылезти. Не тут-то было. Одежда намокла и разбухла, рукам не на что опереться. Внутренняя поверхность трубы гладкая и слизкая. Я высовываю ноги и болтаю ими. А вода все прибывает и прибывает. Вот уже задираю голову, чтобы не захлебнуться. Неужели смерть?

— Эй, кто там? Помогите! — кричу я. Собственный голос оглушает меня. Он, конечно, не слышен снаружи трубы, но я продолжаю кричать: — Эй!

Кто-то хватает меня за ноги и тянет. Я выскальзываю, как поршень нагнетательного насоса. Вода с бульканьем хлещет за мной, словно радуется своему освобождению.

— Далеко же ты запрятался, — говорит мой Спаситель.

Он широкоплеч, скуласт, немного сутул, как наш Бондаренко. Я ребром ладони сбиваю прилипшую к шинели грязь и чертыхаюсь.

— Ну спасибо, а то бы похлебать пришлось вот этой похлебки, — киваю я головой в сторону журчащей воды.

— Я и то смотрю. Человека не видать, а ботинки живые. В пулемете смыслишь? — неожиданно спрашивает он.

— А что?

— Заело.

— Где твое гнездо?

— А там, — неопределенно машет он рукой.

Мы карабкаемся на самый верх кручи. Перед нами вздымаются безверхие трубы да развалины многоэтажных зданий.

— А знаешь, кто тебя напугал? — спрашивает боец. — Это ихние ванюши. Разве не слыхал, как скрипели?

— Нет, не слыхал.

Подходим к пулемету.

— Вот и мой «максим», — говорит пулеметчик.

— Ты что же, один, что ль?

— Да нет, не совсем. Вон наши ребята, — он показывает заскорузлым пальцем на кучи кирпича. Я смотрю и ничего не вижу.

— А где напарник твой?

— Нету напарника, еще вчера его… А я ведь не пулеметчик. Пришлось вот. Боле некому. Командир приказал, — говорит боец отрывистыми фразами, точно оправдываясь.

Я откидываю крышку и снимаю замок. Грязь и густая смазка образовали черное липкое месиво наподобие смолы.

— Плохо смотришь за оружием. Грязи много.

— Да когда смотреть-то? Ведь кажинный день по три-четыре атаки отбиваем. Вон их сколько поналожено.

Я поднимаю голову и присматриваюсь к местности. На красно-бурой земле неровными буграми синеют вражеские трупы.

— Досюда уж доходили? — удивляюсь я.

— Вчера чуть не сшибли в Волгу. Едва удержались.

Я беру тряпку и прочищаю стенки коробки. Потом вставляю замок, продергиваю через приемник ленту и выпускаю пробную очередь.

— Ну вот и все.

Боец словно не рад.

— Опять одному, — вздыхает он. — Ну да ладно, не привыкать. Здесь тово… кажинный боец должен иметь самостоятельность.

— Правильно, — поддакиваю я. — У тебя ведь пулемет.

Боец хлопает по кожуху.

— Максимушко, — ласково говорит он. — Лишь бы он не подвел.

— Ухаживай, не подведет.

— А ведь пропасть ты мог.

— Мог, — соглашаюсь я. — Спасибо, что вытянул. Ну, так я пойду, дело срочное.

— Беги! — говорит он. — К круче держись, а то…

— Ладно.

Спускаюсь. В половине обрыва чернеет норка, где, наверное, боец спасается во время бомбежек. Вон и труба, из которой он меня вытянул.

Бегу дальше. Надо мной низко проносятся два «мессера», направляясь за Волгу. Пахнет разлагающимися трупами, чадит. До сих пор пылают пожары. Вражеская авиация продолжает свирепствовать, вываливая на город тысячи тонн фугасных бомб. То здесь, то там дрожит земля, точно ее подбрасывают мощные толчки подземных ударов. Передо мной горит причал. Мне проходить мимо.

Подхожу ближе. Здесь берег прорезан оврагом. Среди мертвецов лежат живые и смотрят на багровое пламя, которое пляшет по каким-то ящикам, лежащим на мостке причала. Пройти можно только под ним или поверху. Но верх простреливается пулеметным огнем врага. Движение по берегу застопорилось. Бойцы ждут, укрывшись в овраге. Их больше десятка. И всем надо проскочить опасное место, Я вижу, что огонь еще не тронул низ причала, — значит, перебежать можно. На меня цыкают и машут руками.

— Под снаряды захотел! — ворчит рябой боец.

— Под какие такие снаряды?

— Ты что, ослеп? Не видишь, ящики занимаются, а в них и есть снаряды.

Я смотрю на причал. Боец сказал правду.

— Где же были раньше, можно было затушить.

— Ишь ты, какой прыткий. Затушить? Попробуй — может, и рыбам не останется что лопать от твоей туши.

Все же я остаюсь при своем мнении. Затушить можно было, только, конечно, вовремя. А теперь — лежать и ждать, когда взорвутся снаряды. Но мне кажется, что я уже и так много потерял времени. До темноты надо успеть разыскать старшину, иначе он уйдет на розыски батальона в другом направлении. Пока я думаю, к нам подходит младший лейтенант. Он никого ни о чем не спрашивает, только внимательно изучает огонь. Потом он резко бросается вперед и скрывается в клубах дыма под мостком. Через секунду он уже бежит по ту сторону причала. Я напяливаю пилотку поглубже и следую его примеру. Раскаленная волна бьет по лицу. Но это только мгновение. Через несколько шагов я снова дышу воздухом, пропитанным запахами гари, трупов, нефти, запахами пороха, крови, войны.

Меня догоняет рябой. Его щеки побелели, отчего оспины еще резче проступили на круглом лице.

— Ну, браток, смелый ты.

— При чем тут я, ведь лейтенант первым сунулся в это пекло. Вот и ты тоже…

— Ежели бы не вы с лейтенантом, то сидеть бы нам до вечера. А дело срочное, оно не ждет.

К нам подбегают еще четверо. Они возбуждены.

— Вот и они проскочили, — продолжает боец.

Мы сворачиваем за поворот. Отсюда виден город.

— А я думал, что пропаду, — откашливаясь, замечает один из бойцов. — Как мырнул под мост-от, так в нос и ударило дымом. А сам думаю: вот бабахнет, вот бабахнет.

За нами действительно бабахнуло. Из-за поворота мы видим щепы от ящиков, бревна от причала, подброшенные кверху мощным взрывом снарядов. Фонтаны воды взметнулись к небу и ливнем упали на берег.

Мы переглянулись. Рябой поджал губы, высокий боец заморгал, как будто в глаз залетела мошка, боец в матросской шинели вздохнул и сказал: