АЛЕКСЕЙ СУКОНКИН - СПЕЦНАЗОВСКИЕ БАЙКИ 2 Страница 10

— Свежего? — переспросил ротный. — Ладно, но с него бутылка. Так ему и передай.

Ротный написал в рапорте: "списать десять литров клиренса, полученного 27

октября…".

— Вот тебе рапорт. Иди к Барабашу. Пусть подписывает накладную.

Зубков вышел из расположения роты и направился в штаб. Барабаш прочитал рапорт

и сказал:

— Ладно, подпишу накладную.

Зампотыл склонился над накладной, выводя слова: "клиренс, 10 литров". Зубков

через плечо рассмотрел то, что написал Барабаш и добавил:

— Обязательно свежего.

— Хрен с тобой, — сказал Барабаш и дописал слово «свежего». — На, иди к

Петрову…

Зубков пошел на склад ГСМ. Там его уже ждали. Петров, взяв накладную, радостно

сказал:

— Ну вот! Теперь все в ажуре! Серега, налей ему клиренса.

— Только свежего, — добавил Зубков. — Что бы потом не мучиться…

Алтухов чуть заметно усмехнулся и налил в ведро десять литров отработанного

масла.

— Забирай, — сказал Серега, протягивая прапорщику ведро.

— Во, — Зубков радостно взял ведро, — ништяк…

И пошел по парку к своему взводу.

— Принес? — спросил его Савостин.

— Принес, — ответил Зубков.

— А что так долго?

— У Барабаша накладную пока подписал, да потом ротный рапорт на списание

старого клиренса пока написал. Да, ротный сказал, что вы ему бутылку должны, за

то, что он списал старый клиренс.

— Придется ставить, — вздохнул Савостин, ужасаясь, как трансформировалась его

безобидная шутка.

— Давай сюда! — сказал я Зубкову, и тот подал мне на танк это ведро.

— Хоть какая-то от тебя польза, — вздохнул Савостин, видя, как Зубков снова

уселся на пожарный ящик с песком.

Я с Саней переглянулся. Новый прапор так ничего и не понял…

К вечеру, пряча от Зубкова глаза, хохотала вся база.

Время от времени с собой на службу я носил газобаллонный пистолет «Корнет» —

стрелял из него белок. Белки уже сменили шкуру на зимнюю и вполне годились для

отстрела. Они бесстрашно спускались по веткам вниз, и я из этого полуигрушечного

пистолета метров с шести валил их одну за другой. И вот, как-то свалив с дерева

очередную белку, я достал нож и вместе со своим корифаном Коляном стал снимать с

неё шкуру. Зубков, увидев это дело, подошел ко мне:

— Ты что делаешь, это же браконьерство… белочки такие хорошенькие…

— Да иди ты, — отмахнулся я.

Уже прошло то время когда Зубков, звоня домой в Тверь по телефону, рассказывал

что "тигры и медведи так и ходят по городу, а белок кормлю с рук…", и

казалось, что он уже должен был понять, что Дальний Восток — это совсем не то,

что представляет себе средний обыватель западной части России. А вот, поди, ж

ты…

— А ты ее зачем это…

— Из шкурок шапку жене сошью, — соврал я. Если честно, то была мысль сшить

рукавицы, но потом все мои шкурки погибли от стараний моли, так и не дождавшись

своего звездного часа.

— Ты так ловко их разделываешь, — через несколько минут наблюдения за моими

действиями, сказал Зубков.

— Так ведь зимой почитай каждую неделю на охоту хожу, — соврал я.

Был конец ноября, и снег уже лежал во всю.

— А куда ты на охоту ходишь? — спросил меня Леха Зубков.

— Да вон, — я махнул рукой в сторону, где забор части выходил на тайгу. — Беру

свою двустволку и после караула иду в тайгу.

— А далеко ходишь? — спросил Зубков.

— Да нет. Зачем далеко ходить? Тут и рядом зверья валом…

Колян все время разговора молчал и только сейчас вставил:

— А помнишь, как в том году кабан прямо сюда в часть зашел? Мы тогда шашлыков

из него обожрались, да и мяса на месяц хватило. Я даже паек в части не брал…

— Конечно помню, — кивнул я.

У Зубкова загорелись глаза.

Через пару дней наша рота стояла в карауле. На вышке Колян чего-то испугался и

передернул затвор автомата, а когда в валенках и караульном тулупе (плюс к этому

бронежилет и каска) спускался с вышки, каким-то образом зацепился спусковым

крючком за торчащую проволоку противогранатной сетки. Было уже часов пол

одиннадцатого ночи и как раз в этот момент народ в караулке вышел покурить.

Очередь в три патрона не услышать было невозможно. Объявили "караул в ружье", и

разводящий прапорщик Зубков с бодрствующей сменой побежал на место происшествия.

Я был в отдыхающей и поэтому остался в караулке на связи. Начальником караула

был Савостин. С поста позвонил Колян и обрисовал ситуацию. Савостин успокоился,

а я нет. Я быстро по телефону проинструктировал Коляна, и пока Зубков с караулом

добежал до третьего поста, часовой уже знал, что говорить.

После всех этих "стой, кто идет?" Зубков подошел к Коляну:

— Чего стрелял? Нападение?

— Да нет, — Колян изобразил на лице полное безразличие: — Кабан к забору

подошел, вот я его и полоснул. Завтра с караула сменюсь, заберу тушу…

— А где он? — глаза у Зубкова загорелись.

— Да где-то там валяется. Может, метров на сто ушел, но не дальше — я ему

крепко засадил…

После возвращения с постов, Зубков через несколько минут куда-то засобирался —

снял с пояса кобуру, снова одел бушлат.

— Я пойду домой схожу, — сказал он Савостину. — На ужин…

— Ты же уже ходил, — отозвался Саня.

— Я тогда не успел приготовить…

До смены оставалось минут сорок — в принципе он успевал, и мотивов отказа как

бы не было.

— Иди, — сказал Савостин. — Только быстро.

Тот пулей побежал в начале к домам офицерского состава, которые находились от

караулки метрах в ста, но потом свернул по дороге в сторону постов, подошел к

забору, и перелез через него.

Я позвонил на пост и предупредил Коляна, что Зубков пошел в его сторону с

внешней стороны. Чтобы тот с перепугу не расстрелял его.

Через пять минут Колян перезвонил и сказал, что Зубков бродит за забором между

деревьев. Стало ясно, что он ищет подстреленного кабана. Минут через тридцать

Зубков вернулся.

— Поел? — спросил Савостин.

— Угу, — невнятно кивнул Зубков.

Понятно, что наутро, после смены, он первым делом снова побежал туда. Весь

день он почему-то ходил хмурый.

Через два месяца службы Савостин взмолился перед ротным, и Зубкова перевели в

третий взвод. Еще через месяц его перевели в первый взвод. Потом в течение

полугода он побывал во всех остальных взводах второй и третьей роты. Примерно

через год после начала службы командование базы, наконец, нашло ему место.

Зубкова направили защищать Родину на должности начальника кислородной станции,

где он с великим трудом освоил наисложнейшую специальность заправщика воздушных

баллонов.

Наверное, сейчас, там, в Твери, он рассказывает своим друзьям, как он

мужественно защищал восточные рубежи Родины… и как медведи стучались к нему в

окно.

Я знаю точно, что после того, как у него закончился контракт, и он уехал

обратно в Тверь, на базе стало без него грустно. Вернись, Леха! Здесь столько

романтики…

Парашютные прыжки

Кто говорит, что страшно только в первый раз? Смело посылайте таких говорливых куда подальше. Прыгать с парашютом страшно всегда. Только если ты умеешь этот страх побороть, то ты прыгнешь и первый раз, и второй, и тысячный. По статистике в основном гибнут или перворазники на первом-втором-третьем прыжке, либо те, у кого уже за плечами прыжков не одна сотня, а то и тысяча. Первые просто не умеют еще правильно реагировать на опасное развитие ситуации, а вторые уже захвачены изнутри фальшивой бравадой, затмевающей серьезность происходящего.

Первый прыжок я выполнил 27 октября 1990 года в Арсеньевском аэроклубе на Чернышевском аэродроме. Мне тогда было 15 лет. Аэроклуб в советское время был знатным — по количеству воспитанных в нем мастеров и кандидатов в мастера спорта он был второй в стране. Было чем гордиться.

Тренером и инструктором у меня был мастер спорта Гриша Лысик, а выпускающим на первом прыжке мастер спорта Коля Закиров. В то славное советское время Родина не скупилась на воспитание своего будущего поколения, а потому за прыжки плата не взималась. Можно было прыгать, по самое не расти, благо, что шефом аэроклуба было

Арсеньевское Авиационное Производственное Объединение «Прогресс», в те времена как раз закончившее выпускать боевые вертолеты Ми-24 и переходящее на выпуск машин нового поколения Ка-50 "Черная Акула". «Прогресс» щедро снабжал топливом всю аэроклубовскую авиацию.