Владимир Кашин - С нами были девушки Страница 10

Дольше, чем возле других, задерживается командир у столика Марии Горицвет. Она уже не работает парикмахером, а ходит дежурить на батальонный пост. Эта чернявая, вызывающе красивая девушка охотно слушает Моховцева, звонко смеется, гордо вскидывая кудрявую голову. Ей приятно внимание командира, да еще проявленное на людях.

У Моховцева по штату должен быть ординарец, чтобы стирать белье, подшивать чистые подворотнички, выполнять мелкие бытовые поручения. Такой солдат есть у замполита Смолярова, есть у начальника штаба старшего лейтенанта Капустина.

У Смолярова — маленькая остроносая девчушка с Полесья, которая боится винтовки и никак не может усвоить схему телефонного аппарата; у начальника штаба — дочка азовского рыбака, которая на голову выше старшего лейтенанта и шире в плечах. Моховцев же не берет себе постоянного ординарца. Когда ему надо что-нибудь сделать, он вызывает Марию.

Горицвет убирала в комнатушке командира, расположенной возле оперативной батальонного поста, стирала и подшивала к гимнастерке капитана белоснежные подворотнички, всячески старалась создать ему удобства и даже комфорт. То он обнаруживал на своей узенькой железной кровати вышитую подушечку, то вместо привычной алюминиевой кружки на его столике появлялся невесть как сохранившийся в этих местах и неизвестно откуда добытый Марией тонкий с рисунками стакан с подстаканником, то, возвратившись с постов, он замечал в комнатушке свежие полевые цветы, а если не цветы, то по крайней мере обрызганную водой душистую ветку белой акации…

В часы затишья, когда в воздухе было спокойно и девчата скучали на батальонном посту, Моховцев иногда вызывал Марию прямо из оперативной комнаты.

Вот раздается звонок аппарата внутренней связи. Дежурный офицер берет трубку. Любопытные девушки настораживаются.

— Дежурный слушает…

По лицу офицера можно понять, что он разговаривает с начальством. Потом он сухо обращается к Марии:

— Горицвет.

— Я!.. — поднимается девушка.

— Вас вызывает командир!

Мария спокойной походкой направляется к дверям. Как только они закрываются за ней, дежурный обращается к Зине, столик которой рядом со столиком Марии:

— Чайка! Переключите на себя линию Горицвет!

Зину это раздражает. В казарме она однажды сделала замечание Горицвет за то, что та обхаживает комбата. Но Мария в ответ только усмехнулась:

— Может, ты ревнуешь?

То, что Мария неравнодушна к Моховцеву, девушки заметили давно. Незвидская как-то в открытую стыдила ее:

— Глупая ты, девка! Зачем тебе капитан? У него жена есть.

— Он разведенный, — отбивается Мария.

— Здесь все разведенные! Кем ты ему будешь, если его жена где-то ждет?

— Походно-полевая жена… — громко смеются девчата.

— А вам завидно?!

— Да что с ней говорить! Она давно за командиром охотится…

Видя, что уговоры не помогают, девчата меняют тон.

— Ты вот что, милая, — строго говорят ей. — Ты брось эту петрушку!.. Не тревожь командира. Разведенный он или нет — не твоя печаль… Ты свою службу выполняй; позовет, что нужно сделать — сделай, и все! А то, гляди, плохо твое дело будет!..

— Сохнет по тебе сапожник наш, Сумовик. Знаешь ведь! Ну и крутила бы с ним, если жениха ищешь!

— Очень мне нужен ваш Сумовик, — презрительно пожимает плечами Мария. — И отстаньте вы, ради бога, от меня!..

В конце концов девчата доводят Горицвет до слез и хотя понимают, что это вовсе не слезы раскаяния, а просто изливается девичья обида, оставляют Марию на время в покое.

Моховцев тоже чувствовал, что Мария Горицвет неравнодушна к нему. И ему, человеку еще не старому, это было по-своему приятно. Да и кому в тридцать семь лет было бы неприятно нравиться энергичной, черноглазой, двадцатидвухлетней девушке?! Временами при виде улыбающейся старательной Марии его охватывала та добрая молчаливая мужская благодарность, которая располагает к большой дружбе.

Мария, как казалось Моховцеву, ничем особенным, кроме подчеркнутой подтянутости в его присутствии да загоравшегося взгляда, не выдавала своих чувств, и, очевидно, поэтому он не только не избегал ее, но и не скрывал при случае своего доброго расположения к ней.

Но вот в последние дни Марию почему-то уже больше не беспокоят, не вызывают к командиру. Видно, в чем-то переступила она границы возможного, и Моховцев отказался от ее услуг.

Теперь Мария всю смену сидит на своем месте. И хотя глаза у нее сухие, под ними ложатся тени. Незвидская зло шепчет девушке:

— Что, доигралась? Прогнал тебя?

— А вот и нет! — силится улыбнуться Мария. Но по этой улыбке, которая напоминает гримасу боли, заметно, что девушке совсем невесело. — Вы просто глупые!.. Вы ничего не понимаете!..

— Лучше бы ты, Мария, дома сидела! — с сердцем говорит Незвидская. — И кто только в армию тебя взял?

Так проходит некоторое время. Незвидская начинает думать, что спокойное поведение Марии — следствие беседы со Смоляровым, которому перед его отъездом на посты она, Незвидская, рассказала о разговорах среди девушек. Ей, правда, тогда влетело от замполита за подозрения, высказанные в адрес командира, но она понимала, что нагоняй этот был сделан больше «для порядка». Теперь, видя, что капитан Моховцев хотя и появляется ежедневно в оперативной комнате, но уже не задерживается у столика Марии, не шутит с ней, и, не зная того, что замполит оставил разговор с комбатом и Марией до своего возвращения, она ставит это себе в заслугу.

— Наверное, сам подворотнички к гимнастерке подшивает, — тихонько подсмеивается Меретина, которая дружит с Незвидской. — Надо бы, девоньки, постирушку ему сделать.

Андрей дежурит на батальонном посту, как полноправный член офицерского коллектива. Он прошел придирчивую проверку у командира, и тот допустил его к самостоятельной оперативной работе.

А затишье в небе продолжается. На дежурстве тоскливо. Это чувствуют не только бойцы, но и командиры. На линиях связи все в порядке. Каждая смена батальонного поста хорошо знает свои обязанности, и нет необходимости напоминать телефонисткам, чтобы они проверяли посты. Девушки сами раз за разом докладывают обстановку. Особенно горько Земляченко: на его счету пока ни единого вражеского самолета.

Как-то вечером, во время такого спокойного дежурства, в оперативную комнату входит Моховцев. Андрей вскакивает и рапортует. Капитан идет к планшету, садится, вынимает из кармана футляр с очками и долго рассматривает карту дислокации, затем снимает очки и начинает неторопливо протирать их лоскутком замши. Он смотрит сквозь прозрачные стеклышки, то держа очки возле самых глаз, то отдаляя их от себя. Наконец опять забрасывает оглобельки за уши и читает оперативные документы.

В тишине, воцарившейся на батальонном посту, слышно, как шуршит бумага. Перевернув страницу журнала, Моховцев бросает долгий, внимательный взгляд на Чайку, которая сидит недалеко от дежурного, и задумывается.

Зина почувствовала на себе этот пристальный взгляд Моховцева и опустила глаза.

Зина пришла в эту часть в разгар боев на Волге. Капитан ничем не выделял ее среди других солдат, а в оперативной комнате был с ней подчеркнуто строг, как казалось Зине. Он мог беседовать и шутить с Марией, с Меретиной, Незвидской, Гуськовой — с кем угодно, но не с ней…

Вот только изредка, увидев ее одну, он подзывал ее, о чем-нибудь спрашивал и глядел такими грустными глазами, какими он никогда не смотрел на нее в присутствии других людей.

Зине всегда становилось неловко под этим взглядом. Какое-то внутреннее чутье подсказывало ей, что командира совсем не интересуют ответы на его вопросы, что он спрашивает лишь бы спросить, и, скованная этим ощущением, она отвечала робко, нескладно, невпопад. Даже в минуты смертельной опасности, когда Моховцев вдруг взбирался к ней, на крышу волжского элеватора, и помогал вести наблюдение, ее не покидало чувство неловкости, вызванное появлением возле нее командира.

Андрей тоже заметил взгляд капитана и смущение Зины. На сердце юноши вдруг лег тяжелый камень. «Почему капитан так смотрит на нее? Что он задумал? Я здесь новичок, а они почти два года, вместе служат…» Мысли эти бросают Андрея в жар. «Но нет, — успокаивал он себя, — ничего плохого не случится! Ведь Зина серьезная девушка. Это не Манюня, которая по уши влюблена в командира».

Моховцев не спеша перевертывает журнал страницу за страницей. Шуршат листы. И в этом шуршании среди полной тишины лейтенанту слышится что-то зловещее. Но вот капитан поднимается и молча выходит из комнаты.

Земляченко берет журнал и папку с бумагами, чтобы положить их на место, и видит под ними футляр от очков. «Забыл!.. Что делать? Позвать и возвратить?.. Но ему уходить из оперативной комнаты нельзя. Послать кого-нибудь вдогонку? Кого?»