Илья Миксон - Отзовись! Страница 10

— Это не там, где вы, как рассказывают, отбивались от своры овчарок?

Схватка в траншее уже тоже считалась выдумкой.

Немецкая цепь возникает из смоляного облака столь внезапно, близко, что мы едва успеваем приложиться к автоматам.

Гомозову удалось сдвинуть крышку переднего люка.

Я пристроился у пробоины в боковой стенке.

Идут в ход гранаты, принесённые Разлукой.

Уцелевшие «гитлеры паршивые» залегли и поливают нас автоматным огнём.

Секретный наблюдательный пункт превращается в броневую точку, защищённую, но неподвижную.

Придётся убираться, и как можно скорее, но пока об отходе и речи быть не может — перестреляют. Надо выждать удобного момента, если такой ещё представится…

В лобовой лист косо ударяет снаряд, очевидно, болванка, снаряд без взрывчатки. Сумасшедший звон в ушах. Кричу в телефон и не слышу ответа. Гомозов жестом даёт знать, что связь прервана.

Сейчас батарея выпустит ещё по два снаряда из каждого орудия и замрёт до новой команды, а её не будет.

Снаряды отрывают лоскуты от дымовой завесы. Едва она успевает отрасти, гремит новая серия взрывов. Опять затягивается удушливый мрак, теперь надолго. Связи нет.

Дым вот-вот поглотит наше убежище, и мы уйдём. Вдруг на автостраду обрушивается ещё одна батарейная очередь. Ещё и ещё.

Ошибиться невозможно: кто-то повторил мою команду на НЗО-5. Разлука, конечно. У Есипова «фантазии нет». Разлука точно подметил.

В огне разрывов видны немцы. Они были совсем близко, в нескольких шагах от нас. Никуда бы мы не ушли. Теперь они останутся здесь…

Пищит зуммер. Даже я слышу, ушам легче стало.

— Есипов докладывает! — надрывается трубка. — Разлука сказал! Новый пункт для вас! выбрал! левее! Он туда! связь потянул!

Умница ты мой, Разлука! Всё понял, всё сделал, как надо.

— Отходим!

Сперва выбирается Гомозов, за ним я. Скатываемся по крутому откосу дорожного полотна, переводим дух и бежим что есть сил влево искать Разлуку.

Гомозов натренированным чутьём разведчика безошибочно угадывает место нового наблюдательного пункта, у перебитой ветлы. Там уже залегли трое наших. Они не оглядываются и не видят нас. Каски часто-часто дрожат, плечи трясутся от прижатых к телу автоматов. Неожиданно один из солдат рывком выскакивает наверх. Он что-то кричит и бросается вперёд, угрожающе потрясая гранатами.

Круто сворачиваю и взбегаю по насыпи, валюсь ничком у самой кромки.

На противоположной стороне, прячась за вётлами, осторожно крадётся танк. Вот он качнулся и замер. Куцый ствол пушки нацеливается на нашу самоходку. Мы вовремя выбрались из неё.

— Назад!

Разлука не слышит, бежит прямо на танк. Бежит во весь рост, открыто, вызывающе. И это не дикое безумие, не отчаяние смертника. Это отвлекающий манёвр.

— Разлука!

— Разлука! — во всю мочь богатырских лёгких вторит Гомозов.

Все напрасно. Разлуку уже нельзя остановить, нельзя воротить назад.

Его заметили. Обдирая до искр бетон, танк спешно разворачивается навстречу неотвратимой опасности. Строчит пулемёт. Пули свистят над нашими головами. Разлука метнулся влево.

— Заманывает, — хладнокровно комментирует Гомозов. Солдатский азарт на миг заглушил в нём тревогу за товарища.

Танк крутнулся вслед за человеком с гранатами, но тот ушёл ещё левее, а танку мешает толстая ветла. И пока танк сдаёт назад, чтобы обойти препятствие, Разлука, теперь уже пригнувшись, мчится прямо на него.

Гомозов пускает веером длинную очередь, прикрывает Разлуку от немецкой пехоты. Сейчас это единственное, чем мы можем помочь Разлуке.

Он уже на середине голой бетонной полосы. Теперь только вперёд, в мёртвую зону танкового пулемёта.

Нас слишком мало, чтобы броситься вслед за Разлукой.

Откуда-то издалека дробно лупит крупнокалиберный пулемёт.

Разлука вдруг налетает на невидимую стену. Он даже откидывается назад, и каска, вихляя, катится по отполированному бетону.

Разлука выпрямляется, восстанавливает равновесие и падает как подкошенный.

Он ещё жив, руки не выпустили гранаты. Поединок не окончен. Напрасно танк снова разворачивает пушку на нашу самоходку. Разлука медленно, но неотвратимо ползёт вперёд.

Кажется, я плачу от бессилия и ненависти.

Гомозов выслеживает немцев. Глаза его рыщут то в одну, то в другую сторону.

Наши автоматы перебивают друг друга, схлёстываются, смолкают, опять трещат.

Разлука, приподнявшись боком, швыряет гранату. Она взрывается в двух шагах от танка.

— Ослаб! — с болью кричит Гомозов.

Танк не поворачивается, он прыгает навстречу смерти, как волкодав на цепи.

Разлука выбрасывает под гусеницы вторую гранату. Есть!

Гомозов без промаха бьёт по экипажу, который пытается выбраться из подбитого танка.

Я бегу к телефону.

Под прикрытием огневого вала Гомозов скользит через автостраду, как ящерица. Разлука, часто замирая, тянется к своим.

…Он лежит на носилках, непривычно длинный и тихий. Светлые выпуклые глаза с грустинкой глядят на нас.

Подле носилок стоит на коленях Есипов с заготовленной цигаркой.

— Подымишь, а, Разлука?

— Как дал ему по смотровой щели, — тихо заговорил Разлука, — он и ослеп, Гитлер паршивый. Я тогда — шасть гранату в люк, потом как долбану по стволу, он и нос повесил…

— Трепач ты, Разлука, — говорит Есипов; на цигарку падает слеза.

— Как угодно. — Разлука пытается передёрнуть плечами, но сейчас это не получается. Он морщится и зажмуривает глаза.

Сегодня же напишу на Разлуку наградной, представлю к Красному Знамени. Немедленно, пока очередной трёп Разлуки не дошёл до командира дивизиона.

Нет, сегодня не придётся. А на завтра трудно загадывать…

Сдираю с руки часы с чёрным циферблатом, центральной секундной стрелкой и завинчивающимся герметичным корпусом.

— Махнём?

Разлука открывает глаза и едва заметно покачивает головой.

— Эти не могу… Разбились.

— Ничего, починим! — бодро заверяю я и, растянув браслет, надеваю свои часы на левое запястье Разлуки.

Помогаю ему достать из кармана знаменитый свёрток.

В руке дребезжащая тряпица.

— Завод недельный, — напоминает Разлука.

Приходит машина. Его уносят от нас.

От меня.

Дом у моста

Поезд был пассажирский, обычный, не экспресс, не курьерский, даже не скорый. Но мне казалось, что я ещё никогда не мчался с такой головокружительной быстротой — три года в сутки. Вязьма, Смоленск, Минск… 1942, 43, 44… Три года пробивались мы с боями по пути, который теперь поезд запросто преодолел за ночь и день.

На рассвете посыпал дождь. Косые трассы захлестнули широкое вагонное стекло. За мутной завесой терялись позади поникшие деревья. Потом отстал и дождь, но я всё равно ничего не узнавал. Очевидно, следовало повесить через плечо планшетку с фронтовыми картами и вновь пройти по этим дорогам пешком, как тогда.

Я досадовал, что так быстро сменяются холмы и перелески, деревни и овраги — немые свидетели былого, и одновременно не терпелось скорее добраться до Н — цели моей поездки.

Это было не просто желанием. Надо мной семнадцать лет довлел неисполненный долг. Я был обязан вновь прийти туда, в город, где сражался пять дней и шесть ночей.

Мы ворвались в него ночью, штурмом. Когда захватили дом у моста, в нашей группе оставалось ещё шестеро: Сашок Иванов, Гусев Николай, Кадыров, сержант Ерёмкин, Швецов и я. Обратно меня вынесли на руках, вывезли на санитарной повозке. Но этого я уже не видел и не мог помнить. Только дом у моста. И мост, по которому не смел пройти ни один фашист.

Мы стояли пять дней и шесть ночей, пока не подошли наши.

Я ехал, чтобы найти тот дом у моста. Дорогой я был спокоен. Далее в Вязьме, где наш эшелон когда-то зверски бомбили «юнкерсы», далее в конце пути, когда проводница возвратила билет: «Путешествие окончено». Но едва лишь поезд стал замедлять ход, волнение охватило меня, и я бросился в тамбур. Я хотел первым из пассажиров ступить на землю этого города, непременно первым, как тогда, в сорок четвёртом, семнадцать лет назад.

Я шёл по городу, шёл, ничего не узнавая, будто попал сюда впервые. Тогда, семнадцать лет назад, я не знал названий улиц, не запоминал номера домов. Мост через овраг, по которому протекала ржавая река, мутный поток. И дом у моста, где мы бились в окружении. Я искал его, дом у моста, но никто не знал, где он. Все были поглощены своими делами, своими радостями, своими заботами: мужчина, парень в спортивном костюме, стайка ребятишек с удочками, молодая женщина с тонким красивым лицом. И другая женщина, с ворохом покупок. Она даже не дослушала меня — «ничего не знаю, приезжая я». Я тоже ничего не знал, был приезжим и чужим, хотя здесь погибли мои верные товарищи, пролилась и моя кровь.