Михаил Годенко - Минное поле Страница 10

Мишко поднялся, отряхнул колени, взял вишневую палку и, опираясь на нее, пошел, прихрамывая, к Ивану. Ему стало легко и радостно.

Хорошо, когда есть такой брат!

Все дни, точно ягненок за маткой, Мишко ковылял за Иваном.

По утрам они ходили к реке. Солнце только-только пробивалось сквозь густые ветки яблонь. Тело знобко ежилось. Но вода была парная. В речке теплее, чем на берегу. Иван говорил, что такие купания укрепляют нервную систему, закаляют волю. Только надо не плюхаться, а входить в воду, медленно погружаясь. Для Мишка это была пытка. Когда вода достигала подмышек, хотелось визжать. Но он крепился. Прерывисто вздыхая и ухая, исполнял все наставления в точности.

До обеда Иван сидел над учебниками в палисаднике или, как говорил Мишко, в «полусадике». Абрикос давал плотную тень. Плохо только, что по улице часто ходили грузовики и клубы густой пыли, поднятой ими, тяжело переваливались через глухой забор, покрывая палисадник сухим туманом.

Летом отдыхать бы, а не склоняться над книгами. Но ничего не поделаешь! Иван запустил кое-что, партийная работа отнимала много времени: секретарь же парторганизации факультета. Вот и приходится теперь сидеть.

Мишко часами слонялся поблизости.

После обеда время шло веселее.

Волейбольная площадка пионерклуба, выбитая голыми пятками до чугунной твердости, оживлялась, когда приходил Иван — студент Харьковского университета. Высокий, длиннорукий, он брал мертвые мячи. Как никто, он мог потушить свечевую подачу.

Люда, подруга Доры, тоже неплохо играет в волейбол. Играет она легко, хотя плотная, весу немалого. Тело у нее пышное, белое, похожее на тугое тесто. Лицо чистое, румяное. Губы сочные, даже блестят. Она навешивает Ивану мячи над самой сеткой — только туши.

У Мишка все еще болит нога. Он может только судить. Держа в зубах Яншину сирену, судит строго и справедливо.

Когда лягут на сады звездные сумерки, все бегут к реке. В воде радостно взвизгивают, перекликаются молодые голоса.

Купаться поздним вечером удобно: можешь лезть в воду в чем мать родила.

После купания тело становится легким, как у птицы. Кажется, разбегись, расставь руки — и полетишь.

Люда доигралась. Дошло до того, что через Мишка она стала передавать записки Ивану. Мишко принимал их молча и также молча вручал. Всякий раз после такой записки Иван приходит домой поздно. Долго ворочается. Он спит на полу, на рядне, сложенном вдвое. Говорит, так здоровее.

Анна Карповна однажды недовольно заметила:

— Приехал отдохнуть, а смотри, что делаешь! Неужто в Харькове девчат мало, что ты тут до третьих петухов кохаешься!

Иван, не смутившись, ответил достойно:

— Я, мамо, не монах. Я человек, ничто человеческое мне не чуждо.

— Матери с вами не сговорить. Вы ученые. А только не дюже мне нравится...

Мишко слышал разговор. Он поразился смелости брата. В память врезалось: «Я человек, ничто человеческое мне не чуждо». Здорово! Мишко откровенно сказал об этом Ивану. Тот похвалу от себя отвел. Пояснил, что слова эти принадлежат древнему писателю Теренцию и что их любил повторять Карл Маркс.

Мишко поразился: «Неужели великий Карл Маркс мог говорить о таких житейских делах?»

А Люда закусила удила. Раньше она только записки передавала, теперь же потребовала, чтобы Мишко принес ей карточку Ивана.

Мишко отказать не мог. Он знал: если человек любит, ему надо помогать, а не мешать. Принес карточку. Он разыскал ее в ящике стола, где тарахтят иголки, наперстки, перья, ножницы, гвоздички и всякая такая всячина. На фото — толстая сосна, под ней лежит Иван, ухом он прижался к дереву, точно выслушивает его, в руке — оструганная палочка. Снялся в сосновом бору под Харьковом, во время воскресной прогулки.

Глава 5

1

Митя Палёный сказал, чтобы собирались в лагерь. Мишко заикнулся было, что он уже давно вышел из пионерского возраста. Но Митя обозвал его «формалистом несчастным» и добавил:

— Ты едешь не отдыхать, а заботиться о здоровье других!

По затравеневшему проселку простучала ступицами школьная бричка, запряженная Машталюрой и Синхронным. На бричке лежали мешки с мукой и пшеном; торбы с солью, салом, цибулей; большой, точно колокол, казан, глубокие миски из алюминия, белые ложки с закрученными в штопор ручками. Ложки взяты в столовой. Закрутили их нетерпеливые руки посетителей.

Отстав от брички, по заросшей пышными травами обочине шли ученики разных классов. Колыхалось пионерское знамя. На нем по ярко-алому полю золотом вышит костер: пять поленьев — пять континентов планеты, а над ними — три языка пламени, символизирующие три поколения: пионеры, комсомольцы, коммунисты. Гудел барабан, трещал ослабевшими жильными струнами. Он призывал идти в ногу. Но строй топал вразнобой, разбредался по сторонам. Девчата собирали цветы для венков, хлопцы певучими лозинами подсекали травяные головки. Лагерь расположился на поляне, в северной части кудлатого леса. Поляна устлана густым разнотравьем, усеяна частыми кротовыми холмиками. Кругом крупные ромашки, алеют жаркие воронцы. Воронцы похожи на маки. Только окраска лепестков гуще и стебли, покрытые зелеными волосинками, темней.

Мишко подолгу присматривался к цветам. У ромашек середки желтые, пушистые, словно только что вылупившиеся утята. Белые лепестки — это лопнувшее и распавшееся на ровные дольки яйцо. Мишко наловчился брать лепесток на язык и пищать молодым петушком.

Если же выдернуть из чашечки воронца лепесток, можно заметить: нижняя его часть — черная, Вытянешь руку, посмотришь, и кажется: над темным фитильком алеет пламечко.

Лес смешанный: дубки с полированными жестяными листьями, бересты с шероховатым листом, светло-зеленые клены, ясени, лесные орехи, дикие яблони-кислицы и груши-дули. Кое-где абрикосы с мелкими плодами. Здесь их называют жердёлами. Много белой акации. Она уже отцвела.

В ряд поставлены четыре брезентовые палатки. В палатки натаскали пахучего сена. К стволам дубков прибили рукомойники. В центре поляны расчистили место для линейки, поставили высокий шест с роликом наверху — для подъема флага. Вкопали два столба для волейбольной сетки и два для турника.

Трещал барабан, поднимался флаг — все, как в настоящем лагере. Вот только продуктов маловато!

Митя Палёный скор в решениях. Заметив дрожки председателя колхоза, он вышел на дорогу. Разговор был деловой, короткий. Митя, выделяет пятнадцать ребят на прополку проса. Колхозная подвода привезет в лагерь освежеванного валашка, два лантуха картошки и пять паляниц.

Над лагерем витал смачный дух жареной картошки и баранины. Жить стало веселее. А просо все так же задыхалось в зарослях сорняков: ребят на прополку Митя не выслал.

Мишко совестил Митю, говорил, что надо бы трошки поработать. Митя ответил:

— Иди, если тебе охота!

— А как же дальше будем жить?

— Чудак, мы только одного обдурили. Еще ж четыре председателя в запасе!

Затем Митя перешел на крик:

— Что ты вытаращился? По-твоему, нехай дети сидят голодные — только чтоб честно, да?! Председатели колхозов, паразиты, обязаны сами о нас заботиться!

— Чего же ты раньше молчал? Договорился бы через Торбину — вот и заботились бы! А работать в поле тоже надо. У нас руки к осоту привыкли, колючек не боятся.

— Смотри, как заговорил, сопляк прибитый! На кого кричишь, кого учишь?! Мало каши ел, чтобы меня учить!

С тех пор они не могли смотреть в глаза друг другу,

Рася тоже отличился.

К колодцу, что на раздорожье, ходят и люди и скот. У позеленевшего сруба стоит на камнях длинное дощатое корыто. Под корытом куры копают червей. Они прибегают сюда от вагончика, что маячит на пригорке.

Рася в свой черед отправился к колодцу с двумя ведрами. Вернулся без воды, но не пустой. В каждом ведре — три курицы со свернутыми шеями. Сверху он прикрыл их лопушинами.

Митя потирал руки, хвалил Расю. Тот похвалы принимал охотно, но от Мишка взгляд отводил. Когда спускались к криничке, что синеет на дне оврага, Мишко сказал другу:

— Поймают — судить будут. Думаешь, хромой заступится? — Он впервые так назвал Митю. — Нема дурных, умоет руки!

Видно, Валька все разболтал отцу, когда относил домой патефон (боялся, что здесь могут «скрутить головку»). Торбина, наверно, позвонил в колхозы. На другой день привезли кадочку меда, мешок муки, макитру животного жира.

Валька принес новость: приехал харьковский театр. Ставят «Без вины виноватую» — так он сказал. Артист, который изображает Гришку Незнамова, ухлестывает за Дорой. Говорят, видели их на горе.

В груди у Мишка стало холодно, точно ледяной воды туда плеснули.

Дору не взяли в лагерь. Митя Палёный не взял. Он ее «купеческой дочкой» зовет. Говорит, батько кустарем был, бубликами торговал. Панского, мол, она роду.