Иван Днестрянский - Раненый город Страница 10

Тут в коридоре возникает небритый и довольный Федька в черном головном платке-бандане. Когда это он успел до ветру выскочить и эту свою гордость нацепить? Обрадовался, что Али-Паши нет, взводный эти неуставные штучки ненавидит. Совершенно пиратского вида морда… Эх, какое фото опять пропало! Кацап ступает на порог и общее ржание оглашает кают-компанию нашей севшей на мель «Испаньолы».

— Хорошая песня о вреде запойного пьянства в боевых условиях! — хихикает Тятя.

— Не нравится мне эта песня, — отвечаю. — Не хочу, чтобы еще кого-то из нас довели до конца, ни после водки, ни после коньяка тем более! Известно также, что не все молдаване — мули и не все мули — молдаване. А ну, ты, скальд-недоделок, меняй слова с пораженческих и политически вредных на правильные и наступательные!

Витовт хохочет и, как дирижер, взмахивает руками.

— Извольте, я могу:

Их бэтээр в кювьет летит, в могиле остановка,Иного нет у них путьи, в руках у нас винтовка!

— Гораздо лучше! — одобряю я. Жаль только, что на уши тебе МТЛБ[13] наехал!

Миша, сидя на тумбе от имевшего там когда-то место быть телевизора, тихо тащится. То, что ему и надо! Он пришел не только проведать Тятю, но и отдохнуть. Ему одиноко среди ополченцев, обтесывать которых его поставили. Говорили же ему сразу: не уходи! Не послушал, хотел вернуться в свой родной Бендерский батальон. Сразу после нашего прорыва через Днестр ушел искать своих. Нашел. Но поредевший, больше суток дравшийся в окружении батальон не пополнили, обещанных бронетехники и боеприпасов не дали. И через два дня, решая непосильную задачу, Бендерский батальон потерпел поражение и при отходе был жестоко обстрелян своими.

На открытой пулям и ветрам дороге под Бендерской крепостью почти полностью полегла вторая рота, а те, кто в упор из-за массивных земляных валов расстрелял её, потом выскочили из ворот, страшно матерились, рыдали и извинялись. Мише опять повезло, отделавшись легким ранением и сбежав из тираспольской больнички, он второй раз вернулся в Бендеры.

Над знаменитым комбатом Костенко давно сгущались тучи. Чувствовалось, что ему не простят самоуправства в ту смутную ночь на 23 июня, когда комбат выступил против исполнения убийственных приказов управления оброны ПМР, и после гибели роты потребовал объяснений от самого президента. И Костенко Мишу обратно не взял. Видно, мудрый батька-комбат, чувствуя для себя большую угрозу, хотел спасти от опалы своих гвардейцев и офицеров, берег людей. Многие в те дни получали от него отказы. Тогда Миша прибился организовывать ополченцев. Там его заметили и выдвинули. Теперь он тоже командир, и вернуться ему мешают командирские обязанности.

А наш взвод почти как студотряд. Чуть не половина с высшим или неоконченным высшим образованием. Оттого и разговоры часто заумные. Прямо как в кинофильмах про белое движение и душевные муки офицерства. Если сравнить, — на самом деле чем-то похоже. Националисты объявили себя революционерами, значит, мы, защищающие старый мир, — контрики. Вполне схиляем за деникинскую Добровольческую армию с ее страданиями за святую Русь. Кого послушать и что послушать — у нас есть всегда!

Тятя довольно жмурится. Дунаев улыбается и гыкает, опасаясь смеяться громче всех. Затем, улучив момент, он спрашивает меня:

— Товарищ лейтенант, а вы на «Дружбе» тоже в деле были?

Нехотя отвечаю:

— Был.

— Сколько там румын убили?

— Не знаю, не много, несколько… — Видя его разочарование, поспешно добавляю: — Ну, десяток, может быть. И сами чуть богу души не отдали.

— Так почему же столько говорят об этом бое?

— О каком? О последнем? У «Дружбы» ведь несколько боев было. Из рук в руки переходил кинотеатр. Позиция там у них была сильная и хорошо прикрытая. Сидели у нас, как кость в горле, и наступать оттуда пытались. Еле выперли их оттуда, и то, не силой, а хитростью. Вот об этом результате и говорят… Ты, малек, вижу, не догоняешь. Пойми, война — это не тир, где сколько хотел — столько мишеней и настрелял. Война — это работа многих людей. Тяжелая работа. Тут главное — план, орднунг, порядок. Бой часто идет минуты, а готовится часы, а то и дни. Только пока позицию найдешь и займешь, чтобы ихний беобахтер[14] не засек, запаришься! Пусть тебя эта вольница вокруг в заблуждение не вводит. Скоро сам начнешь чувствовать, когда можно пофраерить, а когда надо выполнять приказ — беспрекословно! И усеки себе — бой за кинотеатр «Дружба» — только наполовину выигранный бой.

— Почему?

— Да потому, что выбили их оттуда, а сами кинотеатр не смогли занять.

— Так почему не заняли? Он же небольшой и близко, кинотеатр-то? — горячится Дунаев.

— Человек десять наскрести, посадить туда, можно было. Но чем давить огонь противника, который начался бы по выдвинутому вперед кинотеатру? Нечем! Пушка одна на весь южный сектор обороны. Минометов — два. Агээсов — тоже два, при необходимости крыть продольным огнем штук шесть опасных улиц. Владимиров — один. И тот больше молчит, чтобы ответную любезность из зениток не вызывать. По боеприпасам — режим! Одними пульками и ручными гранатками, да ещё при постоянных окриках «Не стрелять! На провокации не отвечать!», много не навоюешь… Что нам с того, что у горисполкома, да в Парканах куча приднестровской техники стоит? Она нас поддерживать не собиралась и не собирается. Наш батя отдавать Кицаку приказы служебным ростом не вышел… Да если бы попытался, — ему бы голову в два счета сняли. Слыхал, небось, как поступили с Бендерским комбатом? При таких делах, без дальнейшего движения вперед, занять «Дружбу» — значит постоянно терять в ней людей. А это плохое кино…

— Ты мотай на ус, малек, мотай, — добродушно советует Дунаеву Тятя. — Это по бабам тебе нужен другой советчик, а на этот счет он у нас после командира и Сержа самый грамотный!

— Точно, это тебе не болтовня в Тирасполе, а порнография как она есть! — с ухмылкой заявляет Кацап. Он делает постную рожу, сводит к переносице глаза и торжественно-загробным голосом начинает вещать: «Смерть румынским захватчикам, слава доблестным защитникам Приднестровья! Ура, товарищи! За Родину! За нашу советскую власть! Прыгайте друг к другу на закорки — и вперед, в конский бой! Отбейте прикладами башни у румынских бэтэров и бээмпэшек! Плюньте им в стволы, чтоб их разорвало! И не смейте стрелять! У нас опять переговоры! Ура, ура!»

— Суки. Я этого б…ства никогда не понимал, и никто его не понимает, — ругается Миша. — Что значит «На огонь не отвечать!?» За что нам судом грозят? Ну, к примеру, стояла бы за спиной моей роты батарея или танковый взвод с приказом всячески меня поддержать. Так мы бы от любого румынского пердка не дергались как припадочные. Тогда бы у каждого солдата твердое сознание было: мы плюнем — враг утонет. С таким чувством на провокации и обстрелы действительно можно не отвечать! Да и не было бы тогда никаких провокаций. У мулей очко тоже не железное. Раз они нас постоянно щипают, значит видят нашу слабость. А нас этой дурнёй ещё слабее делают. В общем, одно расстройство, мля, и потери…

— Сволочи, б, их, сюда, б, мать перемать, гудит из своего угла Гуменюк.

— Да еще в толк возьми, — психую я, — займем мы сейчас «Дружбу», так я голову на отсечение даю, — молдавские переговорщики на первой же встрече с нашим добрым руководством расплачутся, как банда Мартынова, которому прямая дорога в тюрьму и на кладбище вслед за Костенко, нарушила ранее достигнутые договоренности и подло захватила исконно румынский кинотеатр «Приетение».[15] И тогда мы не только получим от румынской артиллерии в хвост и в гриву, еще примчатся Каранов и Атаманюк[16] нас арестовывать. Мы даже своих покойников из кинотеатра не успеем вытащить. И когда туда вновь зайдут наци, они будут ссать на их плохо закопанные могилы, как это было у магазина «Осенние листья»…

— Я не думал, что так плохо…

— А ты и сейчас не думаешь! У тебя и так уже неделя была, чтоб таких вопросов не задавать! Нормальное человеческое качество — думать только тогда, когда с задницы начинают лететь первые клочья! — неожиданно холодно отбриваю я.

Раньше не пришлось поговорить с ним, все было некогда. А вчера и позавчера приводили себя в порядок, отсыпались. И вот появилась возможность узнать, чем дышит. Энтузиазма много, но вопросы и представления наивные. Пропустил мимо ушей половину того, что ему успели рассказать. Для его же блага надо держать дистанцию, пусть думает. Дунаев затихает.

8

Минут пять просто сижу и смотрю на ребят. Миша, Семзенис и Гуменюк в дальнем конце комнаты, Тятя и Федя рядом со мной. Обе компании занялись обсуждением сугубо мирных вопросов. Пикники, водка, рыбалка! Понятно, разряжаются, но не могу сейчас говорить с ними об этом! Негатив не отпускает. Ощущение чего-то неправильного, какого-то разлада внутри от ссоры по поводу перемирия все не проходит. Мотнув головой в сторону зашторенного окна, самому себе в сердцах говорю: