Николай Прокудин - Романтик Страница 10

Надел кроссовки, взял автомат и стал обходить посты. Все три поста управления меня окликнули. Солдаты еще не спали, и бодрствовали не только часовые.

Лейтенант Саня Корнилов болтал с арткорректировщиком, подсев к ним, попил душистого чая, мы потравили анекдоты. Но жутковатые, неприятные ощущения не пропали. Александр, как и я, пошел в первый раз на боевые и чувствовалось, что нервничает не меньше. Обговорили очередность проверки постов, завел часы на четыре утра — мое время проверки и вернулся к своему «ложу». Храпел санинструктор выразительно, но после солидного тычка в бок сразу ответил:

— На связи. Усэ нормально. Не сплю.

— Ну и не спи, а то храпишь, как паровозный котел.

— Так я шо, я ведь слышу усэ. Сна ни-ни, та вы ж ошиблись.

— Глаза закрыл, наверное, сало привиделось, вот и захрапел.

— Не, я дивчин люблю билыие сала. Со второй попытки я уснул быстрее.

Утром запиликал будильник на электронных часах, и я нехотя открыл глаза. Вылезать из теплого пухового укрытия не хотелось совсем. Еще было темно, но уже намечался рассвет. Все было пронизано сыростью выпавшей росы, а ветерок, который вечером доставлял удовольствие, теперь вызывал дрожь во всем теле и физические страдания.

Связист ответил в полудреме, что все нормально, недавно взводный бродил, проверял, во взводах все тихо и спокойно.

На постах бойцы тряслись от холодной сырости, а молодые солдаты еще и от страха.

Сколько я в низину не вглядывался, видно ничего не было: туман накрыл ущелье. Если бы курил, то покурил бы, а так попил водички, съел конфету, пожевал галету. Чтобы занять чем-нибудь мозг, я пересчитал проведенные в этой дикой стране дни. Меньше месяца.

После завтрака ротный собрал офицеров.

— Солдат нужно чем-то занять. Чтоб не бездельничали, пусть строят ячейки для стрельбы лежа, еще СПСы для круговой обороны и по очереди чистят оружие.

Я пошел по взводам. Поговорил с молодежью. Многие боятся, устали. Как и я, плохо представляют, что может случиться в любой момент.

Зам. командира роты Сергей Грошиков позвал к себе в гости. Он сидел выше нас и хорошо устроился с прапорщиком Голубевым. Они играли в карты, а третьего, видно, не хватало.

— Ник, в «кинга» сыграем? — предложил Сергей. — А то мы двое старых контуженых воина скучаем, как два дурака, умного не хватает.

— А как тебя контузило?

— Старая история. В Панджшере это было еще в прошлый год. Шли на вершину, а тут камушек из-под моей ноги выскользнул, скотина! Лечу по гладкой стене вниз головой, лицом вверх, как Иисус Христос, руки в разные стороны. Пятками и ногтями пытаюсь тормозить, метров тридцать скользил в ущелье, пока голова на какой-то валун не наткнулась. Ни как меня нашли, ни что дальше было — ничего не помню. Когда через полчаса или час вытащили и промедола (обезболивающего) два шприц-тюбика вкололи, очухался и ржу, прямо как идиот. Твой предшественник думал, что я от страха тронулся. А меня заклинило, я ведь на голове стоял полчаса. Руки не работают, ноги не идут, голова «не варит», одежда в крови, лицо в крови. Вертушкой вывезли в Кабул, оттуда в Ташкент. Оказалось, сотрясение мозга и трещина черепа, маленькая-маленькая, компрессионный перелом позвоночника, хорошо без смещений. Вот что значит голова дубовая — все выдержала! — и Сергей раскатисто засмеялся.

— А на меня стена дувала рухнула от взрывной волны. Присыпало очень хорошо, очнулся — ничего не слышу. Водку пить запретили. Три месяца терпел, а тут еще, когда понемножку начал кирять, борьбу за трезвость начали. Вот уж, действительно, пришла беда, отворяй ворота, — грустно вздохнул Голубев.

Грошиков финал рассказа прапорщика вновь сопроводил раскатистым смехом.

— Ты еще с Колобком плохо знаком. Тот дважды контужен, и у него вместо мозгов одно сплошное мозговое месиво, — подытожил Сергей.

Как же не знаком — знаком. На третий вечер приезда в полк и на второй день загула, после рейда дверь нашей ротной офицерской комнаты в общаге распахнулась от сильного пинка. На пороге стояли, обнявшись, Сергей и Колобков, в тельняшках и трусах. В руках по бутылке водки. Врубили музыку на всю катушку, и начались дикие пляски аборигенов. Ах, ох!!! Схватили каждый по трофейной сабле и давай фехтовать, а затем рубить металлические дужки коек. Когда умаялись, рухнули на койки и уснули. Мои глаза стали квадратными, потом круглыми и нормальную форму приняли не скоро. Я просто обалдел от этого «представления».

— Ну, ладно, давайте играть, — сказал я.

Подбежал солдат с радиостанцией к нашему укрытию.

— Товарищ старший лейтенант! Командир роты!

— Второй слушает!

— Внизу родник, можешь сходить за водой. Прикрытие твое.

— Понял. Выдвигаюсь.

— Ник, за водой пойдем? Голубев будет здесь прикрывать, а мы водички попьем. Пойдешь? — предложил Сергей.

— Пойдем! От родника я на КП роты вернусь.

Три бойца собрали фляжки со всего взвода и, поставив для прикрытия пулеметчика на вершине, спустились к роднику.

Бойцы наполняли фляжки, умывались. Мы тоже умылись. Серега, глупо и нагло улыбаясь, вдруг заявил:

— Не люблю замполитов, хочешь сейчас тебя грохну? Из этого автомата?

Я понял, что это его очередная идиотская шутка, и поддержал игру.

— Стреляй, псих, — сказал я как можно равнодушней. Он отсоединил магазин и направил на меня автомат.

— Испытание замполита на пуленепробиваемость! Стало неприятно и как-то не по себе.

— Хватит глупостей, придурок!

Но Грошиков, ухмыляясь, нажал на спусковой крючок, раздался выстрел. Серега посерел в одно мгновение, потом побелел как лист бумаги, руки у него задрожали, автомат упал в ручей.

— Я ж-ж жив? — с трудом выдавил я из себя.

— Ник! Прости болвана, дурака, я не понял, как получилось, что патрон был в патроннике!!! Идиот! — И он врезал себе в лоб кулаком-кувалдой. — А что ты жужжишь?

— Да как говорится, сама б-б… и шутки б-б… ские. Спасибо, что не попал.

— Хорошо я взял выше плеча! Ну, дурак, ну дурак. — Он продолжал находиться в шоке, как и я.

— Видел дураков, но ты дурак самый отменный!

— Как я не попал?! Как я не попал? Боже!

— Переживаешь или жалеешь, что промазал? — спросил я, мои руки и ноги при этом подергивались мелкой дрожью, сердце стучало, как молот, но вида не подавал, что страшно.

Бойцы сидели как вкопанные и ошалело смотрели на нас. Было тихо, словно на кладбище, лишь недалеко журчал ручей. Пауза затянулась.

— Ротный на связи, — вымолвил солдат с радиостанцией и протянул наушник Грошикову.

Дрожащими пальцами Сергей взял наушник, ответил в ларингофон:

— Второй на связи! Выслушав ротного, сказал:

— У нас все нормально, поднимаемся! И уже мне крикнул:

— Поднимаемся через КП.

Нагруженные флягами, солдаты медленно брели вверх по склону.

— Никифор, прости меня. Я хотел пошутить, глупо получилось. — Серега обнял меня за плечи, сжал руку. — Прости, честное слово, все получилось глупо. С меня по возвращению накрытый стол.

— Да пошел ты, отвали.

— Как будто тебя каждый день расстреливают! Это же событие! Ну, все забыли, хорошо?

Наверху стоял ротный, усмехаясь, смотрел на нас, руки в карманах, лицо злое-презлое.

— Что было?

— Да я нечаянно замполита чуть не убил. Патрон в патроннике оказался. Глупо вышло.

— Мозги через дырку в башке все вытекли? Или чуть-чуть еще есть?

— Ну, я пошутил, глупо получилось.

— Вижу, что не умно, на редкость не умно. В полку между рейдами все караулы будут твои. Чтоб дурь не кипела.

— Понял. Разрешите идти к себе, товарищ капитан?

— Давай, давай, и быстрее, а то еще в меня пальнешь, — насмешливо, все так же недобро глядя, произнес Кавун.

Ротный взглянул мне в глаза и вздохнул:

— С кем воюем, ну и офицеры: зеленые мальчишки и идиоты. Пойдем чай пить. Вояка… Как самочувствие?

— Да ничего, терпимо, могло быть и хуже.

— Могло… Списали бы на снайпера. Вот так. Как все было?

— Аи, глупость, глупая шутка. Идиотизм какой-то. Первый рейд — и погибнуть от пули своего же ненормального офицера.

— Кстати! Убивают, как правило, в основном новичков в первые месяцы и заменщиков, а также перед отпуском и после отпуска. Концентрации нет. Ну, вот мы с тобой в равном положении: и ты, и я в периоде повышенной убиваемости. Да только я об этой войне все знаю: знаю, когда пригнуться, когда упасть, где упасть, куда наступить, и мне всего месяц-другой остался, а тебе еще… Кто знает, что тебе предстоит? Эх, послужишь с мое, все испытаешь.

— А что было у тебя, Ваня? Самое жуткое?

— Самое жуткое? Я тогда был ротным в третьем батальоне, стоял на дороге к Джелалабаду. В зону нашей ответственности ввели спецназ из Союза. Удали, самодовольства, самоуверенности много, а мозгов и опыта мало. Они вошли батальоном в одно из ущелий, а поверху пустили лишь взвод. Взвод зажали, перебили за полчаса, а затем взялись за передовую роту. Мой пост был очень близко, ближе всех. На четырех БМП я примчался туда, но пробиться в ущелье не получилось: не было дороги. Когда мы подошли, бой еще шел, к нам выбрались несколько человек. Потом подоспели еще спецназовцы, и мы полезли в ущелье, но уже с хорошим прикрытием, да и вертушки помогали. Войти вошли, а добраться до них смогли только на следующий день. Вытаскивали их еще трое суток, одни трупы выносили, да еще под огнем, раненых почти не было. И вот, когда спасаешься, прикрываясь покойником, и с другой стороны лежит такой же убитый пацан мордой в песок, и пули свистят со всех сторон, тогда и маму вспомнишь, и бога позовешь. А, когда жрать хочешь, то жрешь, привалившись к мертвому телу, и банку для удобства на него поставишь. Вот так-то. Первые седые волосы в моей рыжей шевелюре я после этого обнаружил.