Сергей Аксу - Неотмазанные. Они умирали первыми Страница 10

28-го перешли в наступление. Накануне штурмовики и «вертушки» бомбили противника. В полдень бойцы бригады оперативного назначения вошли в станицу. На въезде им попался покореженный сгоревший москвич-«пирожок», дверцы нараспашку, внутри приваренный станок АГСа. Видно того самого, из которого ночью по их позициям из ночной степи велся безнаказанный, можно сказать, наглый огонь. Где-то рядом за селом, словно переругиваясь, одиноко стучали пулеметные очереди.

Глава десятая

Первые дни октября особенно выдались жаркими. Осеннее солнце напоследок припекало, плавило заплаты битума на асфальте, как бы прощаясь. Ромка и Чернышов раздетые до пояса стояли у «водовозки», наполняли бачки водой. На обочине проходившей рядом дороги остановилась военная колонна. Отделившись от колонны, к площадке подрулили несколько «Уралов» набитых «контрабасами». Первым выпрыгнул загорелый старший прапорщик в пропыленном «комке» с «акаэсом». Следом за ним из кузова посыпался как горох служивый народ. Слегка припадая на правую ногу, контрактник подошел к пацанам.

— Здорово, мужики!

— Здорово, земеля!

— Водицей не угостите?

— Отчего же не напоить хороших людей! — бодро отозвался Ромка Самурский, окидывая внимательным взглядом контрактника.

— Откуда будете? — полюбопытствовал Чернышов.

— Из Тоцкого!

— Из-под Оренбурга?

— Ага.

— Из оренбугских степей на курорт потянуло? — съязвил напарник.

— Да, вот решили развеяться, чеченским абрекам холку начистить, уж больно они обнаглели!

— Что, помоложе у вас там никого не нашлось? Древних пенсионеров набираете! — Ромка Самурский, присвистнув, кивнул на одного из «контрабасов», здоровенного мешковатого мужика с запорожскими усами, увешанного как новогодняя елка оружием и боеприпасами, который не без посторонней помощи с трудом спускался с машины.

— Этот дедушка в свое время Афган прошел! — криво усмехнулся в ответ старший прапорщик. — Вы еще под стол ходили, а он уже две Звезды за спецоперации имел. Не один «духовский» караван с оружием раздолбал. Не смотрите, что он с виду такой домашний. Наш пенсионер еще себя покажет в деле, такие, как он, тридцати гавриков, как вы, стоят!

— Сидел бы дома да внуков нянчил, зеленые сопли им смахивал да засранные подгузники стирал! Понесла дедка нелегкая в тьму таракань за приключениями на свою жопу!

— Посидел бы ты на его нищенскую зарплату с кучей голодных ребятишек, глядишь, и не туда бы занесло!

В толпе среди прибывших мелькала, то здесь, то там, разбитая, сильно поцарапанная, с темным фингалом под глазом, физиономия одного из бойцов.

— Чего это пулеметчик у вас такой разрисованный как индеец, вышедший на тропу войны; мода что ли нынче такая или маскировочный макияж навел?

— Подскользнулся на арбузной корке, — улыбнулся в ответ приезжий в усы.

— А я слышал, что у контрактников дедовщины не бывает? — продолжал подтрунивать над ним Ромка, не обращая внимания на Танцора, который настойчиво толкал его в спину.

— Я раньше тоже так думал, — беззлобно отозвался старший прапорщик и, наклонившись над кишкой, жадно припал губами к ленивой теплой струе. Вокруг «водовозки» столпились покрытые пылью молчаливые бойцы. Молодых лиц среди них встречалось мало. В основном это были зрелые мужики, лет по тридцать, сорок.

— Да, братцы, вода здесь дерьмо, вонючая какая-то! С сероводородом, — сказал контрактник, поднимая лицо и сплевывая. — Наша вкуснее!

— Спору нет, Михалыч! Наша, конечно, лучше! Особенно родниковая! — послышались со всех сторон возгласы.

— Мужики! Объявляю двадцатиминутный перекур!

Дождавшись, когда приехавшие «контрабасы» вдоволь напьются, Ромка и Танцор наполнили бачки водой подзавязку и, взвалив на спину, потащились к себе в лагерь.

Глава одиннадцатая

Через полчаса колонна ожила: заревели движки бронетехники, выплевывая вонючую гарь, заурчали монотонно грузовики, бойцы разползлись по машинам. Вишняков сначала помог могучему Любимцеву забраться в кузов, потом уж вскарабкался сам. Устроившись на своем месте, постучал кулаком по кабине водителю:

— Виктор! Трогай!

«Уралы» вслед за головным БТРом вывернули на разбитую дорогу.

Старший прапорщик вновь погрузился в свои, прерванные остановкой, воспоминания:

«Что-то в их отношениях произошло. Нина за последний год сильно изменилась. Может быть, отпечаток наложила ее ответственная скрупулезная выматывающая работа. Может быть, всему виной новая начальница-самодурка. Стерва, ушедшая с головой в работу, будто комсомолка тридцатых, псотоянно капающая на мозги, не дающая подчиненным ни на минуту расслабиться. А может быть — ее дети, два ленивых избалованных шалопая. Вместо того, чтобы беречь и помогать матери, эгоисты треплют ей нервы своими капризами и постоянными мелочными разборками; так и чешутся порой руки, раздать налево и направо оплеух и подзатыльников. Может быть, их совместная жизнь стала похожа на обычную семейную, полную рутины, обыденных забот. Наверное, и первое, и второе, и третье. Вероятно, это правда, что пишут о любви. Что в среднем она живет около трех-пяти лет. Потом вся восторженность, нежность, влюбленность притупляются и пропадают безвозвратно. В лучшем случае остается уважение, дружба, а в худшем непримиримая вражда.

Когда он появлялся у нее, она уже не встречала его сияющая как прежде у порога, обнимая и целуя, а покоилась в кресле перед включенным телевизором или, стоя в кухне у плиты, поворачивала голову и отзывалась как-то без эмоций, сухо: «Привет!» И не старалась обернуться и прижаться, как бывало раньше, когда он обнимал ее сзади и целовал в шею под копной волос. Куда пропала эта пылкая восторженная женщина? Откуда ее, участившиеся в последнее время, упреки, нервные срывы. Он понимал, что сам не меньше виноват в случившемся, которое, постоянно, точит, гложет и выматывает его. У Нины в отличие от Александра была хорошая зарплата. Он все время ощущал себя нахлебником, эдаким «альфонсом», так как ему постоянно приходилось выкраивать, экономить, занимать деньги, во многом себе отказывая. В некоторых ситуациях он выглядел просто глупо и чувствовал себя униженным, иногда полным болваном, ничтожеством рядом с этой женщиной. Принца, увы, из него не получилось. Ему приходилось содержать старую больную мать и взрослого сына-инвалида. Денег катастрофически не хватало. Цены росли не по дням, а по часам, зарплата оставалась прежней. Надо было что-то делать. А не сидеть «сиднем» как Емеля на печи и чесать «репу». Сплошные наступили в жизни черные полосы. Прямо, тельняшка какая-то».

Александр, чтобы отогнать неприятные мысли, достал из кармана сигареты. Сразу же потянулись к пачке руки, сидящих рядом вдоль борта, бойцов.

— Халявщики! Твою мать! — рассмеялся он, качая головой. — Как трудовой подвиг совершать — их нет! А, как на халяву, они тут как тут! Ну, и жуки!

Затянувшись сигаретой, он вновь окунулся в прошлое.

— Милый мой, Гаврошик. Сокровище мое, — шептал он, теребя и покусывая

мочку уха, купаясь лицом в завораживающем аромате темных волос.

— Нет, это ты мое сокровище, — слышался в ответ ее тихий шепот.

Он ласкал ее спину, шею, бедра. Нежно щекотил усами и кончиком языка шею, возбужденные упругие соски, живот. Щеки ее зарделись, она пылала жаром, горячими губами в полумраке жадно ловила его губы. Его ладонь, задержавшись на одном из холмиков шелковистой груди, изменив траекторию, продолжила свой путь, спускаясь все ниже и ниже к заветному треугольнику. Дрожь волнами пробегала по ее телу. Вдруг она вся затрепетала, выгнулась и стремительным рывком оседлала его, стискивая в своих объятиях…

Сбросив с себя одеяло, они утомленные лежали, обнажив разгоряченные тела. Потом она, притихла у него на плече, пальцами перебирая на груди жесткие завитки волос, поблескивая в темноте счастливыми глазами.

— Ты ничего не хочешь мне сказать.

— Что, мой Козерожек? Что, Шелковистая, — спросил он, ласково чмокая ее в макушку.

— Расскажи, как ты меня любишь…

Неожиданно «Урал» подбросило на ухабе так, что всем пришлось судорожно вцепиться руками в пыльные обшарпанные борта. Раздался несусветный мат, костерили на все лады нерадивого водилу, Витьку Мухомора.

Тут Александр поймал на себе насмешливый взгляд «Пиночета», прапорщика Курочкина, который сидел напротив и, улыбаясь во всю ширь скуластого монгольского лица, смотрел на него своими васильковыми, невинными глазами, в которых играли бесенята. По всему его сияющему виду было понятно, что он в курсе того, где только что побывал и чем занимался их командир.

Вишняков нахмурился и, отвернувшись, стал смотреть на мелькающие пожелтевшие посадки. Теплый ветер обдувал лицо, бабье лето было в разгаре. Вспомнилось, как он прибыл в Тоцкое за своей командой. Первое, что ему захотелось, когда представили подопечных, сломя голову, бежать подальше и без оглядки от этих «сорви-голов». Контингент подобрался отнюдь не сахар. О дисциплине никакой не могло идти и речи, кругом царила махровая анархия. Матерые мужики, сплошная крутизна, прошедшие огонь и воды, а может быть и что-нибудь похлеще. И ему пришлось собрать всю свою волю и терпение в кулак, чтобы навести порядок вверенной ему команде. Кое- кому, кто долго не понимал, даже начистить «пачку».