Александр Зонин - Морское братство Страница 10

Сначала в стекле были только зеленые брызги, потом гребень схлынул; проплыло серенькое сумеречное небо, и вдруг начал нарастать высокий корпус. Башня над башней щетинились развернутыми орудиями. А когда корма с буруном уплыла за рамку, во всю длину делений простерся борт крейсера с высокими мостиками, на которых, как птичьи гнезда, лепились радиорубки, зенитки, автоматы, дальномеры, антенны и трепетали флаги.

Федор Силыч, широко расставив ноги, проворно повел перископ дальше. Этот крейсер был концевым, мателотом[3] шел другой крупнейший корабль. В эту плавучую крепость ему не нужно было всматриваться. Он сразу узнал врага.

Он знал его давно, с последнего своего рейса на паруснике. Тогда буксир тащил его корабль вверх по Эльбе к Гамбургу. Был солнечный день, и команда — будущие командиры торгового флота — высыпала на палубу, с любопытством оглядывала бесконечные причалы, где швартовались, разгружались и нагружались лайнеры, сухогрузные суда, танкеры. Со стороны города доносились марши духовых оркестров и крики толпы. Где-то грянуло несколько залпов салюта.

— Почему торжество, господин лоцман? — спросил Федор Силыч.

Угрюмый немец, разжав квадратные челюсти, гордо сказал:

— Сегодня большой день германского морского могущества. Поднят флаг на сильном корабле, герр капитан. Смотрите вправо и увидите «Гросс-адмирала».

Федор Силыч вежливо поблагодарил и еще более вежливо спросил:

— Может быть, запрещается изучать силуэт этого корабля?

— О, сколько угодно, герр шкипер, сколько угодно. Новые корабли рейха неуязвимы, и никто таких не построит. Так говорят наши адмиралы и фюрер, а они знают, что говорят.

Да, крейсер выглядел внушительно, во всяком случае не менее внушительно, чем корабли этого класса у англичан и американцев. Но один уникальный корабль еще не составляет морской силы. А удастся ли Германии построить такое количество крупных кораблей, чтобы ее флот мог стать наступающей величиной и оспаривать господство на морях?

«Нет, не удастся», — решил Федор Силыч. Гитлер развяжет мировую войну раньше, чем их верфи спустят серию таких кораблей.

Может быть, эта встреча забылась бы, но клиперу довелось встретить «Гросс-адмирала» и в открытом море, и эта новая встреча имела, так сказать, символический характер. Клипер бежал под всеми парусами белоснежным красавцем, но свежий фордевинд не мог состязаться в силе с мощными турбинами гигантской стальной крепости. «Гросс-адмирал» легко обогнал парусник. Однако затем не скрылся за пенистым горизонтом, а лег на обратный курс и, перерезая путь парусника, вдруг повернул длинные хоботы башенных орудий на него. Метнулось белое пламя, с рокотом прошли высоко над клотиком гигантские снаряды.

Федор Силыч не задрал голову вверх, не посмотрел на могучие всплески разрывов в воде. Он глядел на свою молодежь. В их напряженных лицах возмущение и презрение к дикой выходке фашистов победили страх.

— Да, испытывают наши нервы, — сказал он, ни к кому не обращая своих слов, и одобрительно кивнул помощнику, щелкнувшему фотоаппаратом. А тот все же решил объяснить свой поступок:

— Может быть, в третий раз придется встретить.

Вот она, третья встреча! Но фотографа — помощника с клипера — уже нет в живых, погиб под Севастополем в море. От него на память осталась фотография с надписью, выразившей силу души советского человека. Кажется, так: «Не спустить фашисту парусов корабля социализма!»

«Не спустить, и самому идти на дно», — подумал Федор Силыч, опуская перископ. Он начал осторожный маневр, который должен был приблизить его на шесть — семь кабельтовых к цели.

Трудное занятие — маневрировать под водой, когда для контроля нельзя взглянуть на море, а выйти надо с точностью до двух кабельтовых по дистанции и уклониться можно от намеченного направления не больше, чем на три — пять градусов. Атакующая лодка должна послать торпеду к движущейся цели, чтобы угол встречи обеспечил надежный удар в подводную часть корабля врага…

В первый раз в атаку выйти не удалось. В момент, когда Федор Силыч считал, что вышел в точку и выдвинул перископ, крейсер успел отвернуть на пятнадцать градусов.

Напряженно и молчаливо ждали в носовом отсеке желанной команды. Торпеды были уже в трубах на «товсь». Надо было лишь открыть крышки и толкнуть сжатым воздухом страшные снаряды, чтобы они пошли на цель. Но команды не последовало. По убыстренному движению корабля (тяги пушек дрожали, и слышно было, как расступается и журчит вода у бортов) все в лодке поняли, что командир возобновил маневр.

С затаенным страхом перед возможностью неудачи следил помощник за Федором Силычем. Нет, довольно маневрировать вслепую! Всплыть под перископ и атаковать. Пусть расстреляют лодку, но зато враг наверняка отправится к чертовой бабушке. Лучше умереть, чем дать ему уйти…

Будто отвечая на его мысли, Федор Силыч послал к лешему и луну, и солнце, невидимое за горизонтом, но все-таки освещавшее море. Однако раздражения в его голосе не было. Он уверенно отдавал приказания рулевому. Вот снова легко направил перископ движением повисшего на рукоятках тела, удовлетворенно крякнул и подозвал помощника.

Лодка вышла в точку. Самое главное — искусный скрытый маневр — было сделано.

Подавляя возбуждение, Петрушенко отрывисто назвал пеленг, дистанцию, приказал боцману подвернуть еще на пять градусов…

— Залп! — быстро сказал он, и помощник в ту же секунду нажал ревуны первого, второго, третьего аппаратов. Как тревожные автомобильные гудки, разнеслись сигналы и возникли сильные толчки в корпусе. И сейчас же лодка, получив дополнительный балласт, повинуясь лопастям рулей, стала быстро уходить на глубину.

Шипение воздуха, вырвавшегося вслед за торпедами, было единственным новым звуком. Все так же мерно гудели проходившие наверху корабли. Мощные турбины в десятки тысяч сил давали сотни оборотов гигантским винтам, и музыка этой силы царила над всеми другими звуками. Вдруг ее нарушили два явственных, почти слитных взрыва.

— Два взрыва! — крикнул акустик.

— Третий, — сказал помощник.

— Третий не наш, — спокойно поправил Федор Силыч, — глубинная бомба.

И переменил курс.

Какими долгими были минуты напряженного ожидания встречи, потом — упорных поисков и, наконец, самого сближения! Они составили немногие часы, а казались сутками, самыми большими и долгими сутками всей жизни. Смысл тщательной работы, длительного ожидания, волнений, сложных маневров и простых, обычных движений сводился к тому, чтобы подготовить короткую секунду атаки. И вот она минула, и не верилось, что все позади, что легкое шипение воздуха, вырвавшегося вслед за торпедами, да далекие, почти слитные взрывы, да сухая запись на странице вахтенного журнала — это свидетельские показания, доказательства победы.

«Атака прошла, — должен был уверить себя Федор Силыч, — атака была успешной».

Он услышал новые глухие удары в глубинах моря — взрывы бомб.

«Сейчас некогда радоваться, надо уходить».

Да, низкие звуки от вращавшихся винтов крейсера оборвались после взрывов торпед, и торопливый гул миноносцев снова заполнил все поле слуха акустика. Миноносцы шли на подводную лодку с разных сторон. Сбрасывали бомбы и вслушивались. Вслушивались и сбрасывали бомбы.

Для Федора Силыча их курсы были ясны, и он мысленно нащупал среди пересекающихся путей узкий коридор, по которому можно ускользнуть. И, хотя после перемены курса лодку сильно тряхнули близкие взрывы, в центральном посту надеялись обмануть врага. Командир ушел в штурманскую рубку и оттуда давал помощнику указания о курсе. Командир был спокоен, а это заставляло весь экипаж верить в живучесть корабля, в победное возвращение домой.

Третья глава

В охранении неуклюжих медлительных транспортов некогда отдыхать. «Упорный» идет на противолодочном зигзаге, а все же уходит вперед и надо менять галс, идти обратно и снова вперед. И в самом деле — сторожевой пес в овечьей отаре. Недаром подводных противников, от которых боевые корабли берегут караваны, называют волчьими стаями.

Отстояв на мостике ночную вахту и передав управление кораблем Бекреневу, Николай Ильич не ушел к себе, а устроился в кресле у Кулешова. И близко, если вновь понадобится выскочить на мостик, и уютно. Нет на «Упорном» места милее штурманской рубки. Теплый свет лежит на морских картах. Мерно цокает одограф, выписывая кривые и петли пути корабля. Теплятся стрелки на приборах — показателях работы машин. Покачивается в своем мягком креплении репитор гирокомпаса. Такой спокойный ритм помогает Кулешову и штурманскому электрику уверенно и ровно работать, но он же и баюкает застывшего Николая Ильича. Веки становятся тяжелыми, как шторки, укрывают от света зрачки. Дремлется, но к бодрствованию возвращает то далекий разрыв глубинной бомбы, то повизгивание запущенного эхолота, то звук отдраенной двери. Впрочем, немного нужно для отдыха моряка в походе. В тепле возле горячей батареи Долганов согрелся, кровь побежала быстрее, можно опять работать в полную силу.