Александр Великанов - Степные хищники Страница 10

А у Серова: коммунистов вывести — согласен, потому что насолили ему большевики предостаточно. Нужен был им Серов — почет и славу оказывали. Кончилась война, — удаль Серова, его способность вести людей на бой, его бескорыстие, готовность к жертвам стали больше не надобны, и можно Серова под зад коленкою…

Морем нахлынули воспоминания… Рос Василий отчаюгой, заводилой среди парней, которого знала и опасалась родная Куриловка. Без проказ не проходило дня: то почтовый ящик перевесят от волостного правления на верхушку высоченного тополя, то полицейского стражника Крученого в послеобеденную пору привяжут за ногу к столу, а привязав, заорут благим матом: «Крепость-Узень горит!» А в Крепость-Узене, соседнем селе, жила стражникова теща. Рванулся спросонья Крученый бежать на помощь и ногу вывихнул.

Рос Василий, забавлялся, а жизнь с ним шутки не шутила. Ради черствой корки хлеба батрачил Васька у кулаков, рвал молодые жилы на постылой работе. Дальше — война с немцами, окопная грязь пополам с кровью, вши, скука. Два ранения, два георгиевских креста, чин старшего унтер-офицера. Февраль со слюнявыми речами. Суровый Октябрь. Мир. Демобилизация. Навсегда запомнился тяжкий путь домой, промерзлые теплушки, битком набитые солдатами, бессонные ночи, голодные дни, бесконечные ожидания на крупных станциях, похожие на штурм неприятельской крепости посадки в поезда, ведра выпитого кипятку и наконец последняя станция Новоузенск, а в тридцати километрах от нее родимая Куриловка.

В тот же день вечером Василий с женой Натальей были в гостях у старшего брата Ивана. Бутыль вонючего самогона развязала языки.

— Как жить думаешь? — спросил тогда Иван.

— По-новому: землю поделим, семена, скотину у богатеев отберем, раздадим по бедноте. Неужели же допустим, чтобы жизнь по-старому пошла!

— Это правильно. Ну, а дальше что?

— Как что? Жить будем, пользоваться.

— Значит, по-твоему, революция это — дележка? — насмешливо (переспросил Иван: — Возьмем, дескать, у богатеев, разделим по крестьянству и будем жить-поживать, добра наживать, кто сколько сможет. Так?

— А как же еще? — от души удивился Василий.

— Большевики говорят, что надо не каждому, а всем вместе, сообща строить хорошую жизнь и опять-таки для всех, а не так, как кому удастся!

Василий смутился:

— А как ее народом построишь новую жизнь? Один в лес, другой по дрова… Давай лучше выпьем!

— На то существует организация, партия большевиков. Она и поведет людей к добру, — сказал Иван, наливая стопки.

— Что ж, большевики, так большевики, — согласился тогда Василий.

Окунулся Серов в кипучий котел жизни послереволюционной деревни и вскоре стал крупной фигурой — командиром организованного им отряда Красной гвардии. Возвратившиеся домой солдаты-фронтовики переизбрали волостной Совет и провели туда представителей бедноты. Совет нового состава обложил контрибуцией богатеев-кулаков, заставил ссыпать семена для посева и организовал супряги. Весна была не за горами.

Приблизительно то же самое происходило и в других селах Новоузенского уезда и вызывало бешеную злобу кулачества. Все чаще взоры богатеев обращались за реку Большую Узень, где по станицам, по хуторам казачьим накапливались черные силы реакции, формировались взводы, сотни, полки, с тем, чтобы весной ударить по мужичьей власти, стереть ее прочь с лица земли. Контрреволюция готовилась к смертельной схватке.

В эти тревожные предгрозовые дни судьба свела Серова с Александром Сапожковым. После одного из совещаний в Новоузенске Сапожков, бывший тогда председателем Новоузенского уисполкома, пригласил Василия на квартиру и там во время небольшой товарищеской пирушки покорил Серова простотой обхождения, смелыми замыслами (создание Заволжской автономной губернии) и любезными сердцу Василия взглядами (все наше, — бери и пользуйся!). Впоследствии, когда начались бои с белоказаками, зародившаяся дружба окрепла. Сапожков стал командиром бригады, Серов — командиром Орловско-Куриловского полка; начальник и подчиненный по-прежнему были довольны друг другом. Сапожков не прижимал с дисциплиной, сквозь пальцы смотрел на проделки Серова и его полчан, а Василий, чья лихость, бесшабашность гремели по дивизии, старался угодить комбригу…

Серову вспомнился комиссар Орловско-Куриловского полка Иван Васильевич Букреев. Парнями они дружили, в полку же дорожки у них разошлись. Серов не узнавал Ивана Букреева. Придет комиссар утром и начнет зудить:

— В полку за ночь было три изнасилования и семь грабежей. До каких пор это будет продолжаться? Уж и так мужики говорят: белые грабили, сильничали, красные грабят, сильничают. Какая же разница?

— Это кулацкие разговорчики, — яро защищал Василий полковую братву.

— Не понимаю я тебя, товарищ Серов. Как можно потакать разным негодяям, позорящим звание красного воина, оставлять безнаказанными насилия, грабежи… В конце концов… — Букреев, когда волновался, то, вбирая воздух в легкие, коротко всхлипывал, — давала себя знать старая контузия.

— Ты, комиссар, хлюпай не хлюпай, а своих людей я в обиду не дам. Запомни раз и навсегда! — враждебно говорил Серов.

Букреевских рук дело, Серова тогда отстранили от командования полком, а на его место прислали бывшего царского офицера полковника Иванова. Зубами скрипел Василий. Он, Серов, создавший этот полк, громивший с ним белую сволочь, примет батальон и будет подчиняться какому-то золотопогоннику! Ни за что на свете! Страстно, безумно хотелось, выхватив маузер, одну за другой загонять пули в холено-барскую морду офицерика, но… лезть на рожон друзья-приятели отсоветовали, — лучше провернуть дело тихой сапой.

Именно тогда в полку поползли нехорошие слухи: «Наверху в штабах засели генералы с партбилетами, шлют к нам офицерье, хотят продать революцию. Беднякам, простому народу снова нет хода, — сняли нашего Ваську Серова, поставили полковничка». Ползли слухи, множились, клевета распускалась махровым цветом, от яда ее начинали бродить в головах мятежные мысли. Для недовольства было много причин; усталость от боев, трудности похода, перебои со снабжением, ко всему этому недобрые вести из дома: разруха, нужда, что ни день, то в подводы наряжают, соли нет, спичек нет, керосина нет, всем селом «вечный огонь» под золою сохраняют, друг к дружке за жаром бегают.

Вспомнил Серов и то, как вызвал его Сапожков и шепотом приказал: «…Завтра ночью Мусульманский полк арестовывает комиссаров и коммунистов… Приказов Дементьева[18] не выполнять!.. Наступать не пойдем. Белые два месяца стоят спокойно, им война тоже не всласть. Может быть, добром о мире договоримся. Понимаешь? Еще вот что: сам ни во что не вмешивайся, пусть орудуют другие, а твое дело сторона.»

Серов созвал «своих» ребят и передал им слова Сапожкова. Наскоро посовещались и решили в первую очередь «убрать» комполка Иванова, комиссара Букреева, замкомполка и некоторых других.

10 января в шести полках 22-й дивизии вспыхнул мятеж. Ручьями полилась кровь. В Орловско-Куриловском полку были убиты Букреев, Чертков и оказавшийся здесь случайно политиком штаба 4-й армии Челыхаев. Иванову удалось спастись: то ли его кто-то предупредил, то ли по чистой случайности, но накануне он уехал на станцию Деркул и не вернулся.

Утром куриловцы собрали митинг и с большим трудом «упросили» Серова принять командование полком.

И еще одна беседа с Сапожковым так же с глазу на глаз, заговорщическим полушепотом. Мятеж, вопреки ожиданиям, не разгорелся буйным пламенем, а начал чадить, шипеть, дымить, как костер под проливным дождем, и Сапожков приказал:

— Со своим полком, товарищ Серов, обезоружишь изменивший революции 193-й полк. Тебе помогут новоузенцы. Допрежь того арестуй у себя зачинщиков мятежа и держи под крепким караулом!

От удивления у Серова округлились глаза, и Сапожков, заметив это, добавил:

— Из восстания пока ничего не вышло, но отвечать за него своими головами нам нет расчета, — лучше пусть другие поплатятся.

После недолгого раздумья Серов выполнил приказ.

— Что же ты друзей предаешь? — в упор спросил тогда Василия один из арестованных и плюнул прямо в глаза.

Чтобы отогнать неприятные воспоминания, Серов оглянулся на растянувшийся по дороге бывший 8-й казачий полк.

«Уральские казаки. Эти знают, на что идут, зачем идут. У каждого была усадебка, лошади, быки, овцы, на худой конец десятин двадцать посева, от зерна закрома ломились, и рядом дешевые батраки — новоузенские, николаевские… Впрочем, и у казаков есть неимущие. Вон едет мергеневский казак Полуянов. Какое у него богатство? Пара рук с мозолями. А ведь заодно с толстосумами! Таких полуяновых в полку много, и надо полагать, что драться они будут шаляй-валяй, с прохладцей, при неустойке сразу ручки поднимут. Гм! Тычется народ во все стороны на манер слепых котят, и я тоже. На что нужен мне этот мятеж? Рассчитаться с коммунистами? Неплохо. А еще что? На кой ляд сдалось мне мужичье царство? В земле ковыряться, дерьмом мазаться, быкам хвосты крутить?»