Петр Лебеденко - Навстречу ветрам Страница 10

Игнат вошел в зрительный зал минут за пятнадцать до начала спектакля и сел на свое место. Он предполагал, что сегодня его будут расспрашивать о летной школе, которую он и в глаза не видал, о причине его возвращения, об Андрее. Он и пришел сегодня в клуб главным образом для того, чтобы сразу сбросить с себя чувство, которое его постоянно угнетало.

Игнат не мог объяснить, почему он так болезненно переживает свою неудачу. Смешно ведь было и подумать, чтобы кто-нибудь мог обвинить его в этой неудаче. Ну, не прошел медкомиссию. И что? Разве он один такой? И разве товарищи не понимают, что он ни в чем не виноват?..

И все же это постоянно его угнетало, будто он и в самом деле был в чем-то виноват. Старый каменщик Иван Андреевич, когда Игнат обо всем ему рассказал, проговорил:

— Стало быть, говоришь, стыдно? Ах ты, дурья твоя голова! Стыдиться надо не этого, а того, что дури много в тебе, мил человек, понятно? Привыкли вы, что вам все легко дается, готовенькое вам на блюдечках подносят, вот и разнежились. Чуть что, уже и хнычете: ах, ах, беда какая, не буду летчиком, а буду мастером! Не штурвал в руках держать буду, а мастерок… Стало быть, мил человек, и мне стыдиться надо, что я три с половиной десятка лет заводы да дома строю, а?

— То ж вы, Иван Андреевич, — пролепетал Игнат.

А ты что — голубая кровь в тебе бежит? Слушать тошно тебя, хлопец! Аристократия чертова!

Андреич сердито засопел, отвернулся и ушел.

После этого разговора Игнату стало легче. И вот теперь, сидя в зрительном зале и поджидая Лизу, Игнат старался отшучиваться от назойливых вопросов своих приятелей.

А они наседали.

В отпуск приехал, Игнашка? — спрашивал один.

В бессрочный, — отвечал Игнат.

Нет, правда?

Правда. Самолет на капремонт поставили, а мне отпуск дали.

Эй, авиация, привет! — кричал другой. — А где же Андр Юшка?

Улетел. Скоро с Земли Франца-Иосифа белого медведя тебе пришлет.

Вдруг до Игната долетел ехидный смешок, и он услышал:

Кишка у Игнашки тонка… Пришел он на медкомиссию, посмотрели на него и говорят: «А эта худосочина куда лезет? Тоже в авиацию?» Ну, от ворот повороти — фюйть!

Игнат оглянулся и увидел рыжего помощника. Он стоял в кругу молодых строителей и, сгорбившись и опустив руки, показывал, как Игнат делал «от ворот поворот». Игната взорвало. Первым его желанием было вскочить, подбежать к рыжему и дать ему в физиономию. Но он сдержался. И в ту же минуту услышал возмущенный голос:

Молоть бы языком бросил, красноперка! Поехал бы сам да попробовал. А то мелет языком, мелет…

Это говорила Ольга Хрусталева под одобрительный смех. Игнат мысленно поблагодарил девушку за поддержку.

Наконец в проходе показалась Лиза. Она шла быстро, ища глазами Игната. Он привстал и помахал ей рукой:

Лиза, сюда!

Она уже подходила к скамейке, как вдруг услышала голос:

Летчица…

Она не обернулась, но Игнат увидел, как лицо ее залилось краской.

Плюнь на это, Лиза, — кипя бешенством, сказал Игнат.

С этим рыжим я еще потолкую.

Лиза села, сняла шапочку и проговорила;

Все спрашивают, почему ты вернулся. Не понимаю, какое кому дело?.. Некоторые сочувствуют, некоторые любопытствуют, некоторые, как этот рыжий тип…

А ты, Лиза, что отвечаешь?

Как — что? Говорю, что не приняли тебя… Не смог ты…

Игнат быстро посмотрел на Лизу:

Как — не смог? Что — не смог? И ты… Ты тоже… сочувствуешь?..

Игнат! — Она положила свою ладонь на его руку, — Игнашка, милый, не надо больше об этом говорить! Я понимаю тебя, но чем теперь поможешь. Лучше забудем об этой неудаче, и все. Хорошо, Игнашка?

Игнат молча пожал ее руку и ничего не ответил.

4

Ольга Хрусталева закрыла книгу и задумалась. Перед ней лежала меловая доска с вылепленным на ней орнаментом. Рядом — кучки цветного пластилина с отпечатками ее пальцев. На диване, на стульях, на аккуратно убранной кровати были разбросаны листы с красочными узорами: греческие орнаменты с ясным и стройным геометрическим построением, орнаменты древнего Рима с листьями лавра и гирляндами виноградных гроздьев, перевитых лентами, полуциркульные арки и аркатуры орнаментов романского стиля. Ольгины глаза перебегали с одного узора на другой, а тонкие пальцы бездумно тискали маленький кусочек пластилина. Надо было найти что-то свое, найти мотив орнамента, который больше всего подходил бы к большому залу, где она сейчас работала. Ей предлагали решить эту задачу просто: скопировать лепку какого-нибудь зала и механически перенести ее сюда. Но Ольга категорически отвергала такое предложение. Она не хотела, не могла работать механически. Ей хотелось, чтобы во всем, даже в самом маленьком, что она создавала, была частица ее души, было ее «я».

Она вспомнила свой разговор с бригадиром штукатуров Иваном Чудиным, и ей стало немного грустно. Бригада почти заканчивала отделку одной из комнат, но, как правило, работу не принимали до тех пор, пока не была готова лепка: Ольга задерживала, работая над сложным узором. Чудин злился и кричал:

Слушай, ты, небесное создание, долго ты будешь мудрствовать над своей лепней? Или ты хочешь, чтобы бригада осталась без зарплаты?

Нет, я этого не хочу, — как всегда, спокойно ответила она.

А чего ж ты возишься там? Чего тянешь резину?

Понимаете, Иван Аггеич, что-то у меня плохо получается… Ищу, ищу такой узор, чтобы…

А ты не ищи! — кричал Чудин. — Людям твои узоры нужны, как щуке зонтик в дождливый день. Подумаешь, орнамент! Я бы на твоем месте тяп-ляп — и гони деньги на бочку. «Ищу, ищу…»

«Тяп-ляп»? — Всегда спокойная, Ольга так возмутилась, что сразу не смогла даже придумать, как ответить Чудину. — По-вашему, Иван Аггеич, моя работа — тяп-ляп? Да как вы можете так говорить? Вы понимаете, что такое орнамент? Это же мотив! Мотив песни, которую поет народ. Это отражение эпохи, прошлое и будущее людей…

Ну, понеслась душа в рай! — махнул рукой Чудин и, напевая «Я враг небес, я зло природы…», вышел из комнаты.

Ольга долго не могла успокоиться. Ей казалось, что этот грубый человек жестким прикосновением своей руки уничтожил что-то красивое и нежное, что она носила в своем сердце…

Спор этот забылся, и теперь, вспоминая его, Ольга подумала: «Мало ли еще таких людей, которые «тяп-ляп — и деньги на бочку». Не для таких, наверно, создается красивое…»

5

Из зала открывался вид на море. В высокие полуовальные окна лился бирюзовый свет, днем и ночью сюда доносился приглушенный расстоянием рокот волн. Как крылья чайки, белели вдали паруса. И, подолгу глядя в далекий простор моря, Ольга наконец пришла к решению, что лепка орнамента должна соответствовать и этому бирюзовому небу, и белокрылым парусам, и рокоту волн. В своем альбоме она набросала эскиз лепки и пошла посоветоваться к производителю работ инженеру-строителю Насонову.

Насонов был один в кабинете, когда пришла Ольга. Радушно с ней поздоровавшись, инженер сказал:

А я, только вчера думал о твоей работе, Олюшка. Знаю, что ищешь, мучаешься… Но не горюй. Твоя работа — это искусство. А настоящее искусство и рождается в муках и поисках…

Ольга смотрела в его умные глаза и думала: «Какие разные бывают люди! Такие, как Чудин, говорят: «Кому нужна твоя лепня?» А вот Василий Сергеич…»

Мне кажется, Василий Сергеич, — проговорила Ольга, — что я нашла неплохой мотив к орнаменту. Хочу показать вам эскиз. Вы не очень заняты?

Инженер улыбнулся:

Если бы и был очень занят, Олюшка, все равно с удовольствием посмотрел бы твой эскиз. Наверное, что-то связанное с морем, с чайками?

Ольга не могла скрыть своего удивления.

Откуда вы знаете, Василий Сергеич? — воскликнула она. — Ведь я никому не показывала наброски.

Насонов засмеялся:

Угадал? Ну, девушка, ничего удивительного в этом нет. Я видел, как ты из окна зала часто любовалась морем. И тогда уже подумал: «Она ищет гармонию цветов и звуков». И потом… я ведь тоже такой же строитель, как и ты. Я и поставил себя на твое место. Как бы сделал я? Думаю, что сделал бы так же.

Ольга раскрыла альбом, и Василий Сергеевич внимательно стал рассматривать эскиз. И чем больше он всматривался в рисунок, тем сильнее и радовался за Ольгу, и удивлялся ее способностям.

«У этой девушки не только золотые руки, — думал он, — но и золотая голова!» Он взглянул на белокурую голову Ольги, и ему вдруг захотелось погладить ее кудряшки. Это желание возникло внезапно и смутило Насонова. Ему стало страшно, что Ольга, посмотрев ему в глаза, прочтет его мысли. Что она тогда подумает?!

Насонов вытащил портсигар и закурил. Потом снова придвинул альбом и углубился в изучение рисунка. Открывая в нем все новые и новые достоинства, Василий Сергеевич украдкой поглядывал на Ольгу. «Не может не существовать связи между красотой замысла вот этого произведения и красотой ее души, — думал он. — Разве может художник создать что-нибудь нежное, волнующее, если в душе его нет таких струн?» И он снова и снова смотрел на Ольгу, словно впервые ее сейчас увидел. В эту минуту ее лицо казалось ему необычайно красивым.