Сергей Щербаков - Нет на земле твоего короля. Часть 1 Страница 10

— С Катей?

— Это сестренка моя.

Она улыбнулась.

— У меня тоже есть сестренка, даже две. Правда, они далеко.

— Скучаешь?

Она кивнула. Потом тряхнула головой, отгоняя грустные мысли.

— А знаешь что? Пошли, — после некоторого раздумья согласилась она, взяв его под руку. — Люба уже ускакала с кавалером, как я смотрю, не ночевать же мне на улице.

Пока Миша искал в карманах ключ, Лика подошла на цыпочках к двери и прислушалась. За дверью подозрительно шуршали.

— Кто это у вас там? — шепотом спросила она.

Миша рассмеялся.

— Да, это Марфа, наша кошка. Сейчас я тебя познакомлю с ней. Только не гладь ее, она у нас дама с характером, не любит нежностей, чужим так вообще не дает к себе прикоснуться. Может запросто покарябать.

Он повернул ключ.

— Ты проходи, не стесняйся, будь как дома.

Лика положила свою ладонь на его руку, все еще лежавшей на дверной ручке.

— Миш, только, пожалуйста, без глупостей. Договорились? Пойми меня правильно, я пришла к тебе, как к другу.

Он кивнул. Даже обиделся слегка. Могла бы и не предупреждать. Он что, похож на маньяка?

— Обещаю, что буду вести себя как джентльмен и держать себя в руках, — попытался сгладить обиду улыбкой.

Он открыл дверь, вошел и щелкнул выключателем. В ту же секунду навстречу им бросилась серая пушистая кошка с белым галстуком на груди. Она, не обращая внимания на гостью, мурлыча и подняв хвост трубой, стала тереться головой о Мишины ноги.

— Соскучилась? Загулял твой хозяин, все тебя бросили, да? — он подхватил кошку на руки.

Лика с любопытством наблюдала за ним. Ей нравилось, что Миша не скрывает своих чувств. Не гарцует перед ней эдаким мачо, не ерничает, не пытается играть не свойственные ему роли. Ей нравилась его естественность. Его прямота. В этом мальчике гармонично сочетались мужество и немного детское прямодушие. За последние годы Лика так устала от чопорности и равнодушия в отношениях, что ее душа словно согревалась около этого очага искренности.

Она скинула пальто и сапоги и нерешительно прошла в гостиную, с любопытством окидывая взглядом все вокруг.

— Пить хочешь? Может, чаю?

— А у тебя перекусить чего-нибудь найдется? — неожиданно спросила она и смущенно улыбнулась.

— Ты читаешь мои мысли! Я тоже голодный как волк. И это называется, пришли из ресторана.

— Мы слишком много танцевали, наверное. Ты же не дал мне присесть ни на минуту.

— Ничего, сейчас чего-нибудь сообразим. Хочешь, быстренько яичницу сварганю!

— Не откажусь. А сможешь?

— Обижаешь! Я же заядлый походник, и в походах такие деликатесы готовлю! Пальчики оближешь. Пока ни кто не жаловался на мою стряпню. Наоборот, только положительные отзывы. Я поневоле уже подумываю, а не открыть ли мне крохотный ресторанчик.

Она недоверчиво засмеялась. На повара широкоплечий, подтянутый Мишка никак не тянул. В ее представлении повар должен непременно быть упитанным коренастым мужичком с внушительным пузом.

— А кто это у вас живописью увлекается? Отец? — спросила Лика в изумлении, уставившись на стену, на которой висело около десятка профессионально выполненных картин — в основном городские пейзажи со средневековой архитектурой, и несколько портретов молодой девушки с длинными золотистыми волосами.

— Нет, отец погиб.

— Прости, я не знала.

— Любовь к походам — это у меня от него. Когда-то он учился в МИФИ и со студенческой скамьи увлекался альпинизмом. В горах и погиб. Мне тогда было восемь, а Катюшке три. Погиб во время восхождения на один из семитысячников на Памире. Группе, в которую он входил, из-за снежной бури пришлось заночевать на одном из промежуточных лагерей. От переохлаждения он заболел пневмонией, которая на такой высоте развивалась стремительно. В общем, когда его больного товарищи спустили вниз, было уже поздно…

— Ты очень скучаешь по нему, да?

Лика легонько коснулась его волос.

— Бывает. Хотя я его плохо помню. Пойду жарить глазунью, — перевел он тему.

— А эти картины рисовал мой брат Артем, — продолжил он, выглядывая из кухни. — Вернее, правильно надо говорить, писал. Картины не рисуют. Их пишут. Настоящие художники, естественно. А кто халтурит, те, естественно, малюют.

— Он что, у тебя художник?

— Да, он был профессиональным художником. Окончил Художественную Академию с отличием, мама очень гордилась им. Учился в мастерской самого Ильи Глазунова.

— А почему ты говоришь в прошедшем времени, был?

— Он умер. Два года назад. Ему было двадцать три, когда его убили. Пьяные отморозки к нему в парке пристали, денег на бутылку у них не хватало. Черепно-мозговая травма. Неделю в коме находился. Так и не пришел в себя.

Лика не знала, что сказать. Что-то слишком много преждевременных смертей отпустила судьба на семью Миши.

— Он замечательный художник. Прекрасные работы. Особенно пейзажи.

— Их он в Лондоне писал, когда ездил туда с любимой девушкой, — донеслось с кухни.

— Чувствуется, с любовью выполнены. Это ее портреты?

— Ага. Она тоже художница, художник-реставратор. Одно время в Питере работала в Русском музее. Талант, как говорится, от бога.

— Красивая.

— Была.

— Почему была? — Лика удивленно вскинула брови, повернувшись к нему. — Ты меня пугаешь! Неужели тоже умерла?

— Да, можно сказать, умерла. Пьет по-черному. У них ведь свадьба должна была через месяц состояться. А тут такое случилось. Лечили, кодировали, ничего не помогает. Жалко ее. Такая у них любовь была. Сейчас в одном из рекламных бюро дизайнером подрабатывает. Но это не надолго. Наверняка, выгонят за пьянку.

— Несчастная девушка.

Миша отодвинул стекло серванта и достал из-за него небольшую цветную фотокарточку.

— Вот последняя их фотография.

На снимке были изображены смеющиеся, стоящие в обнимку, длинноволосый кудрявый парень и златоволосая девушка, оба в потертых светло-синих джинсах с этюдниками через плечо. За ними виднелся Вестминстерский Мост и часть знаменитого «Биг Бена».

— Симпатичная была пара.

— Да, редкой красоты была у них любовь, — грустно сказал Миша, водворяя фото на прежнее место.

— А гжелью кто увлекается? — Лика кивнула на коллекцию гжели, которой были забиты все полки на стеллаже и в стенке.

— Это матушка ни с того ни сего начала увлекаться всякими народными промыслами, гжелью, жостовской росписью. Бзик у нее на эти штучки, хорошо чайники не собирает, а то — полные кранты. У нее подружка, Раиса Ивановна, самоварами, чашками и чайниками весь дом забила до отказа, ступить уже негде. Собирается музей чаепития открыть. Одних самоваров, наверное, штук сто.

— Куда ей столько?

— Ничего не попишешь, хобби!

Мама Миши, Надежда Васильевна, была женщиной с творческими пристрастиями. Несмотря на то, что судьба ее сложилась так, что возможности учиться специально науке искусства не было и всю жизнь она посвятила семье, детям, ее любовь к красивым вещам, изящным поделкам, тонкой ручной работе вылилась в страсть к коллекционированию. Она коллекционировала предметы народного искусства, удачные репродукции, оригиналы, когда было возможно, но больше всего ее сердце прикипело к росписи на чем угодно — на фарфоре, жести, дереве, камнях. Она настолько заразила всех этим, что любой из членов семьи или знакомых, уезжая куда-нибудь, неизменно привозили пополнение к ее коллекции. Миша планировал однажды устроить настоящую выставку ее коллекции — любой музей позавидовал бы таким редким экземплярам. А в остальном она оставалась обычной любящей матерью, прекрасно справляющейся на кухне с пирогами и безумно любящей своих детей. После потери Артема она стала как-то бережнее относится к Мише, словно инстинктивно боялась потерять продолжателя рода. Мишка отмахивался, стеснялся ее любви и заботы, но в душе обожал ее не меньше, чем она его.

— А у тебя какое хобби, если не секрет? — продолжала Лика. — Я вижу в вашей семье у всех какое-то увлечение.

— Почему у всех? У Катьки, например, ни каких. Ее ни рисовать, ни на фортепиано играть не заставишь.

Катя выросла единственной девочкой среди двух братьев. С Мишей разница у нее была в годах небольшая, и потому они частенько ругались и дрались из-за пустяков, особенно в раннем детстве. Зато с Артемом — другая история. Он являлся ее защитником, он был для нее и отцом и братом в одном лице, олицетворением мужского начала в их семье. Когда его не стало, Катя замкнулась, долгое время переживала, мать тоже переживала и не могла помочь дочери пережить тяжелый период. Потом Миша вызвал ее на долгий и открытый разговор, они поговорили и о детских обидах, и о братской любви, и о том, что теперь только они друг у друга остались, только они могут вместе преодолеть горечь утраты и облегчить матери ношу. Разговор возымел действие. И хотя Катя все еще иногда подтрунивала над братом, посмеивалась над его подругами или злоключениями в походах, все же они стали намного ближе друг другу, чем раньше. Она ничем особенно не увлекалась, в отличии от остальных членов семьи, зато тратила немало душевных сил на поддержание всеобщего настроения.