Владимир Першанин - Штурмовая группа. Взять Берлин! Страница 11

— Поэтому будем сначала башню брать. С нее прорыв поддержим.

— Башня… она как скала торчит. А если не возьмем?

— Знаешь, Николай, — вконец разозлился Ольхов. — Спасибо за сто граммов, но помолчи и дай мне отдохнуть.

Ординарец вздохнул и грустно покачал головой:

— Эх, Василий Николаевич. Не верю я, что до победы доживу. Берлин уже на горизонте, а тут этот проклятый замок-ловушка. Ешьте вы тушенку, а я автомат вам почищу и смажу. Небось опять в гущу полезете?

— Куда-нибудь полезу. Да не кисни ты, Николай. Бывали и хуже переделки. Выкарабкаемся.

— Всем бы такую уверенность. А то некоторые уже письма прощальные домой пишут.

— Ну и зря. Только жен и матерей тревожить. Ты хоть этой дурью не майся.

Ординарец ничего не ответил. В удачный исход ночного боя он верил мало.

Савелий Грач был ровесником Василия Ольхова. Двадцать шесть стукнуло в марте. Оба родились в тысяча девятьсот девятнадцатом году. Тогда людей гораздо больше умирало, чем рождалось. Гражданская война, голодуха, тиф.

Савелия жизнь крепко потрепала, впрочем, как и все то поколение. Едва не помер в двадцать первом году, когда в Поволжье начался невиданный до того мор. Неурожай, не засеянные после войны поля, вспыхнувший с новой силой тиф уносили людей сотнями тысяч.

Савелия спасло то, что мать, красивая и решительная женщина, пошла в помощницы (да и в любовницы) к хозяину мельницы. Хлеб ценился дороже всего. Отдавали за пакет муки семейные драгоценности, золото, последние сапоги.

Мельник раздулся от такой жизни, как паук. Возле него выжила мать Савелия и сестренка со старшим братом Иваном. Только удачи это золото да ценности мельнику не принесли. Заезжая банда перетрясла мельницу, дом и все амбары снизу доверху.

Убили мельника, его старую жену и мать Савелия. Детей пощадили. Выросли все трое в разных приютах. Иван, старший, когда пошел работать, забрал к себе сестренку Таню и сопливого еще Савку. Считай, поднял на ноги.

Савелий с четырнадцати лет работал в Сталинградском порту. Вначале мальцом на побегушках, а спустя года полтора был принят в бригаду грузчиков. Грузили и разгружали все подряд, но особенно тяжелой была разгрузка мешков с мукой и солью.

Чувалы весили четыре пуда, почти шестьдесят пять килограммов. Когда взвалили на плечи первый раз такую тяжесть, Савелия повело в одну-другую сторону, но выдержал день до вечера.

Вечером сводило руки и поясницу от боли. Бригадная стряпуха Даша натерла его какой-то мазью, оставила ночевать в сторожке. Среди ночи Савелий проснулся, покосился на спящую женщину и, сглотнув от возбуждения слюну полез к ней.

— Ты чего! — вскинулась было Даша, баба старше его лет на семь, но шум поднимать не стала. Поупиралась для порядка и, охнув, обмякла. В бригаде с ней почти все спали.

Забыв про больные кости, тискал, ласкал стонущую подругу. Так и не заснул больше, не дав поспать и Даше. Но утром присоединился к бригаде, бодрый, уверенный в себе.

— Что, Дашка сил прибавила? — ржали грузчики. — Мы думали, пластом валяться будешь, а ты как огурчик.

Привык к тяжелой работе. Платили так себе, но хозяева прибавляли за старание рубль-другой. Выделяли харчи на обед, особенно когда требовалось что-то срочно загрузить-выгрузить.

Года за два плечи и руки обросли жесткими крепкими мышцами. Походка стала, как у всех грузчиков, враскачку, увалистая. Кисти рук сделались тяжелые и цепкие, способные удержать любую тяжесть.

В тридцать восьмом, когда подоспело время призыва в армию, Савелия вызвали на военную медкомиссию, но признали к службе негодным — был искривлен позвоночник и плоховато видел левый глаз.

— Это я-то негодный? — удивился Грач. — Поднял одной рукой тяжеленные напольные весы, на которых взвешивали новобранцев, подержал и медленно опустил на пол. — Вы динамометр гляньте, больше меня никто не выжал.

— Ладно, иди, — отмахнулся от него военком. — Через год посмотрим.

Но спустя год Савелий Грач уже ходил по Волге и Каспию матросом на старом пароходе с диковинным названием «Пролетарский народный герой товарищ Камо». Легко женился и легко развелся, потому что жена загуляла, не выдержав его долгих плаваний.

В армию Савелия забрали осенью сорок второго. Время было такое, что на глаз и кривой позвоночник внимания уже не обращали. Вначале служил в пехоте, а вскоре взяли в разведку.

Набрался опыта, окончил трехмесячные курсы младших лейтенантов. Был дважды ранен, а за смелость и умелые вылазки во вражеский тыл имел орден и две медали.

Погиб на Карельском перешейке старший брат Иван и завалило бомбами в Сталинграде сестру Таню вместе с грудной дочкой. Один остался Савелий Грач на белом свете. Вернее, вдвоем со своей злостью к немцам и умением бывалого разведчика. Опасного, верткого, умеющего бесшумно преодолеть любую преграду.

Однажды в поиске двое напарников были ранены на нейтралке, и Савелий отправил их обратно.

— Сам справлюсь.

В одиночку много не навоюешь. Но столько ненависти накопилось в нем (про силу и говорить нечего), что полез к черту в зубы без прикрытия. Был уверен, что свернет любому шею.

Скользнув бесшумной тенью в траншею, задушил часового и осторожно уложил тело в нишу. Рядовой пехотинец, как «язык», мало чего стоит. Надо искать офицера.

С офицером не получилось. Подстерег фельдфебеля с помощником, обходившего посты. Помощнику вогнал под ребра финку а фельдфебеля, слегка придушив, дотащил к своим.

Добычу в штабе оценили. Фельдфебель героем не прикидывался и выложил немало интересного, спасая свою жизнь. Знал, что молчанка закончится выстрелом в затылок, а перед этим печенки отобьют, выколачивая сведения.

Поэтому и поставили Грача взводным в роту дивизионной разведки, несмотря на малое образование и подслеповатый левый глаз. Зато правым за двоих видел.

У основания башни стоял в каменном окопе крупнокалиберный пулемет на треноге. Возле него сидел дежурный стрелок. Не спал, смотрел внимательно на дорогу, противоположный склон, а временами на звездное небо. Вполне можно было ожидать русских парашютистов. С земли эти укрепления трудновато взять.

Неподалеку медленно прохаживался часовой. Уже в возрасте, под сорок. О парашютистах он не думал, а узел обороны не казался ему таким уж неприступным. Сунутся русские, получат по рылу, оставив как всегда горящие танки и кучу трупов, а затем подтянут тяжелые гаубицы.

Будут долбить без устали. Снарядов у них теперь хватает. Покажется мало, забросают сверху бомбами. Растечется горящий фосфор, выжигая все живое среди развалин — приходи и бери голыми руками. Разве какая-то старая крепость остановит русских?

Но больше всего ефрейтор-часовой переживал за семью. Две дочери семнадцати и девятнадцати лет.

Русские мимо них не пройдут, прячь не прячь. Азиаты, звери… пощады не жди. Сам ефрейтор как-то подзабыл то, что происходило в России.

И девок хватали, тащили, отпихивая прикладом матерей. Когда одна из мамаш вцепилась ногтями в приятеля ефрейтора, тот возмутился и выстрелил ей в живот. Когда уходили, она еще шевелилась. А дочь, пытаясь остановить кровь, грозила им маленьким кулачком и обещала, что Красная Армия за все отомстит.

Поразмышляли и добили бабку, заодно застрелив и дочь. Начальство не любило такие вещи, вот и избавились от свидетелей. Но это мелочь. Эсэсовцы евреев в каждом городке сотнями отлавливали и стреляли в карьерах, где земля помягче. Пока сто или триста человек закопаешь, целая морока.

Ефрейтору послышался шорох. Он замер, снял с плеча карабин и обернулся. От каменной стены башни отделилась тень, и одним прыжком накрыло его. Кортик, доставшийся Савелию в Крыму от румынского офицера, вошел постовому в солнечное сплетение. Смертельный удар, который сразу перехватывает дыхание и пронзает брюшную аорту. Только ударить надо точно. А точности в таких делах Савелий уже давно научился.

Осторожно, чтобы не брякнуть оружием, опустил грузное тело ефрейтора на каменные плиты. Помощник лейтенанта, младший сержант, бежал к пулемету. Здесь шума получилось немного побольше. Зенитчик встрепенулся, крутнул пулеметный СТВОЛ:

— Кто здесь? — и с запозданием, не слишком громко, выкрикнул: — Пароль!

Немцу недавно исполнилось восемнадцать. Сообразить он ничего не успел. Надежной защитой казался ему хорошо смазанный «машингевер» калибра 13 миллиметров, послушный и легкий на развороте.

Младший сержант Степан Банников, воевавший с весны прошлого года, дело свое тоже знал. Пробитое ножом тело сползало с сиденья, продолжая цепляться за пулеметную рукоятку. Разведчики по одному ныряли в темный проход башни. Пахло плесенью и остывшими углями.

На втором этаже тишину прорезала автоматная очередь. Наблюдатель на площадке, услышав быстрые шаги, среагировал мгновенно. Пробитый несколькими пулями разведчик еще не успел упасть, а постовой уже кричал: «Аларм! Тревога!» Хоть и забыл сгоряча включить сирену, но шум поднял.