Петр Михин - «Артиллеристы, Сталин дал приказ!» Мы умирали, чтобы победить Страница 11

— И где только немцы снаряды берут, никаких лимитов у них нет, — скорее для себя — не для нас озабоченно проговорил комбат, — как привяжутся, конца обстрела никак не дождешься.

Тонкий слой земли над головой не столько защищает, сколько успокаивает нас, спрятавшихся. Согнувшись в три погибели, мы сидим рядком на глиняном выступе-лежаке в темном убежище, блиндажик постоянно содрогается от близких взрывов, с потолка сыплется земля. Внезапно один из снарядов разворотил угол нашего убежища, солнечный луч врывается в сумрак землянки, высветив густой столб клубящейся пыли. Каждый из нас про себя молит бога: только не прямое попадание! Очередной сильный удар сотряс стенки нашего убежища, и в этот самый момент мой телефонист, сидящий справа от меня, торопливо, плавно, но настойчиво, толчками принялся просовывать мне под мышку свою руку. От страха, наверное, жмется мальчишка, подумал я снисходительно. Когда же его ладонь просунулась наружу, к моей груди, я с удивлением увидел, что на нее надета небольшая консервная банка. Зачем это он банку-то натянул на руку? — недоуменно думаю. Присмотрелся, а это никакая не банка, а головка снаряда — алюминиевый взрыватель! И вовсе не рука это телефониста — 75-мм немецкий снаряд, его алюминиевый взрыватель блестит, как луженая жестянка! Ужас объял меня! Я вдруг все понял: снаряд упал возле блиндажика, прошел сквозь грунт и высунулся из стенки блиндажа — прямо мне под руку! Громко в страхе я закричал:

— Быстро все из блиндажа! У меня снаряд под мышкой!

Все трое находившихся со мною в убежище, услыхав такую ошарашивающую новость, быстро, как разлившаяся ртуть, выкатились наружу. Я осторожно поднял правую руку вверх, чтобы не потревожить снаряд, упал на левый бок и выскочил следом.

Подождав немного в траншее, я все же заглянул в блиндажик. Снаряд на две трети своей длины торчал из стенки. Наверное, у него не сработал взрыватель.

Как же нам повезло! Редчайший случай, чтобы снаряд не взорвался! Нетрудно представить, что было бы, если бы это случилось. А вот и не взорвался!

Для нас, четверых обитателей блиндажа, этот случай был счастливейшим в жизни. Всех ли нас миловал тогда господь или кого-то одного, а другие остались живы благодаря этому одному — сие неизвестно.

Наши гаубицы стояли на взгорке под невысоким бугром справа от хилой рощицы. Кругом болота, и кроме этого места поставить орудия так, чтобы их не видели немцы с земли, было негде. Не нравился нам этот взгорок — как на пупу сидим на нем, пусть и под бугром. Для гаубиц и для себя ночью вырыли неглубокие окопы, насколько позволяли близкие подпочвенные воды. Замаскировали окопы с орудиями масксетками, сверху набросали свежей зелени. Но все равно наблюдателю с неба четыре равноудаленных холмика говорили об искусственности предметов.

Рано утром в небе появилась «рама» — немецкий двухфюзеляжный самолет-разведчик, появилась с утра пораньше, когда в лучах всходящего солнца особенно четко выявляют себя различные цели.

— А вот не засекает она нас, — задрав вверх голову и наблюдая сквозь отверстия масксетки, самодовольно заявил заряжающий Хапов, молодой курносый парень, бывший горьковский колхозник.

— Не каркай, может, и видит, да за мелочь принимает, поважней цели ищет, — солидно возразил ему степенный пожилой замковый Карпов.

— А мы что, не важная цель? Если бы они там, на «раме», знали, сколько пехоты мы перебили, сколько НП и КП уничтожили, да пулеметов не счесть, они бы специально охотились за нами, — подвел итог командир орудия Бобылев, высокий, стройный красавец сержант в хромовых сапогах.

Солнце уже поднялось, когда принесли нам завтрак в термосах. Я был старшим на батарее, то есть офицером, который отвечает за орудия, расчеты, точность стрельбы и является заместителем командира батареи. Сам же командир батареи постоянно находился на НП. Так как пристрелочным является первое орудие и все одиночные выстрелы делает оно, я постоянно находился при нем, поэтому и ел вместе с первым расчетом, да и время в ожидании команд на стрельбу обычно коротал рядом с ним.

Только мы расселись между станинами орудия, вроде бы как между раскинутых родных ног сидящей на полу любимой мамочки, приспособили на коленях котелки, а некоторые уже и ложки поднесли ко рту, как в вышине раздался страшной силы рев, и из-за рощицы, что слева от нас, на небольшой высоте выскочил желтобрюхий «Юнкерс» — он уже сбросил бомбы и, выходя из пике, выворачивал вверх. Свист падающих бомб потонул в адском вое мотора, рев самолета оглушил нас, и не успели опомниться, как в метре от нас, у правого колеса гаубицы, почти под лафетом врезалась в землю бомба. Весь окоп вместе с орудием содрогнулся и будто подпрыгнул от мощного удара, орудие чуть не опрокинулось, из-под нас ушла почва, в ужасе мы раскрыли рты, застыв в ожидании… — каждый успел представить, как летит вверх тормашками гаубица, как разметывает взрывной волной сидящих возле огневиков и в результате остается большущая воронка, из высоких насыпных краев которой торчат лишь станины гаубицы да руки и ноги артиллеристов… Но взрыва не последовало. Упав чуть не на орудие, бомба не взорвалась.

— Быстро в ровики! — раздалась моя команда, была вероятность, что бомба — замедленного действия.

Не успевшие прийти в себя батарейцы сломя голову бросились в ровики-усы, следом прыгнул и я. Прошло две… три минуты… — взрыва все нет. Как это понять? Мне не терпелось заглянуть в дыру, где скрылась бомба. Подползаю к отверстию на дне окопа. Шириной оно с обычное ведро. Заглядываю внутрь, но ничего, кроме темноты, не видно. Тогда вынул из нагрудного кармана зеркальце и направил луч солнца в наклонный след от бомбы. Скользнув по шершавым стенкам скважины, луч упирается в поверхность грязной воды, на полметра не доходящей до краев вмятины. Сама же невзорвавшаяся бомба скрылась в болотном грунте.

— Вы там живы? — кричат нам от второго орудия. — У нас бомба угодила под гаубицу и не взорвалась, потерь нет.

Иду посмотреть, что же случилось с остальными тремя гаубицами. Что они целы, и так видно за полторы сотни метров, а вот куда угодили бомбы, интересно. Обойдя все орудийные окопы, я увидел одно и то же: около колеса каждой гаубицы зияло размерами с ведро отверстие — и ничего более.

— Как точно засекла нас «рама»!

— А по наводке «Юнкерс», как в лунки картошку, бомбы сбросил! — обсуждают батарейцы случившееся.

— Надо же так точно пробомбить! — восхищается сержант Браилко, командир четвертого орудия. — Буквально под каждую гаубицу положил бомбу. Вот это ас!

— Взорвись они — вот такие воронки были бы, — развел руки в стороны наводчик Осецкий, — и батареи как не бывало!

Я тоже поражаюсь: каждая из четырех бомб упала точно под колесо предназначавшейся ей гаубицы. Но эти разговоры во славу немецкого летчика нам ни к чему: обязательно донесут, неприятностей не оберешься.

— Пробомбил-то хорошо, как и положено, но почему ни одна бомба не взорвалась, вот вопрос! — увожу своих солдат от ненужного разговора.

— Может, болотный грунт сработал как амортизатор?

— При чем тут амортизатор, взорваться должны, как только коснулись почвы.

— Все дело во взрывателе, ребята, — поясняю, — если бы были нормальные взрыватели, вся батарея взлетела бы на воздух.

— Может, интернационалисты на немецком или швейцарском заводе при сборке взрывателей какой шарик не положили в нужное место?

— Скорее всего так оно и есть, — подтвердил я, — достаточно одному рабочему на конвейере опустить шарик не в ту дырку — и все в порядке, взрыватель не сработает.

— Представляю, как горевал немецкий летчик, когда оглянулся назад. Ищет взрывы, а взрывов нет!

— Повезло нам. За всю войну первый раз вижу, чтобы из четырех бомб ни одна не взорвалась.

Действительно, всем нам повезло, иначе от нас ничего бы не осталось. Но — наше счастье! — у всех бомб оказались испорчены взрыватели.

В одном из боев за деревню Полунино нам не удалось выбить немцев из траншеи. Мы отползли метров на сто назад и залегли. На голом поле на нас обрушился такой огонь, что невозможно было головы поднять. Таяли остатки батальона младшего лейтенанта Глыбы. От пятидесяти человек уже два десятка осталось. Черная, густая цепь немцев выскочила из траншеи и побежала на нас в атаку. Огнем батареи я положил немцев на землю, и тут у меня перебило телефонный кабель. Лежа с комбатом в цепи остатков батальона, я с телефонной трубкой в руке жду связи с батареей, а позеленевший комбат выворачивается наизнанку в тревоге, как бы удержать своих солдат на этом рубеже.

Немцы снова окатили нас пулеметным огнем и минами. Пыль, дым, огонь и грохот. Земля вздыбилась, ходит ходуном. Взрывы поднимают в воздух тела солдат, осколки рвут на части живых и мертвых. Страшно неимоверно! Мы вжались в землю. И тут фашисты снова поднимаются в атаку. Мы отстреливаемся, но положение критическое — судьба наша предрешена. И вдруг в этом аду меня оползает какой-то щупленький солдатик — движется вперед, на нейтралку! Что за смельчак? — ревниво, с завистью подумал я, в таком тарараме не боится, опережает даже меня, обстрелянного лейтенанта. И чего ему там надо среди огня и трупов? Движимые единственным стремлением ворваться в Ржев, мы и мысли не допускали, что кто-то из нас захочет в плен уползти, да и о загранотрядах, которые, нацелив в спины нам пулеметы, лежали сзади, мы не думали.