Михаил Ильин - Ради жизни на земле-86 (сборник) Страница 11

Допросы, пытки и казни происходили в бане, на задворках. До глубокой ночи оттуда доносились стоны истязуемых, пьяные крики мучителей и выстрелы. По утрам жители села везли с проклятого двора обезображенные и окровавленные трупы, иногда обрубки человеческих тел, к прорубям на реке Ингоде или на Исусову сопку за западной околицей. На Ингоде казаки сбрасывали трупы в проруби. На Исусовой сопке складывали их вперемешку с дровами в штабеля и поджигали. Над крышами изб плыл тяжелый дым от погребальных костров, насыщенный удушливым запахом.

В маленькой баньке — три метра на четыре — за двадцать два месяца семеновской диктатуры было замучено более десяти тысяч человек.

Теснимые частями Народно-революционной армии и отрядами красных партизан, белоказачьи банды отступили из Забайкалья и Приамурья в Приморье, а потерпев там новое поражение, трусливо бежали за границу — в Маньчжурию.

Четверть века Семенов и его прихвостни состояли на платной службе у кемпейтай — японской контрразведки. Они участвовали в многочисленных диверсиях и провокациях на наших дальневосточных рубежах.

Раздобрев на чужих харчах и самодовольно поглаживая нафабренные усы и бритую до блеска голову, кровавый атаман, укрывшийся от справедливой кары русского народа под защитой самураев на далеком Ляоудунском полуострове, считал себя в полной безопасности.

Но просчитался. Руки у русского народа оказались длинные и дотянулись до его волчьей берлоги.

В сорок шестом году Военная коллегия Верховного суда СССР приговорила атамана Семенова и белых генералов Нечаева, Токмакова и Ханжина за злодеяния, совершенные в годы гражданской войны, и последующую активную борьбу против Советской власти к смертной казни через повешение.

Приговор приведен в исполнение.

Маньчжурские впечатления

Китайское население повсюду ликующими толпами встречало советские войска, вступавшие в города и села Маньчжурии — на территорию марионеточного государства Маньчжоу-Го, которым до разгрома Квантунской армии правил опереточный император Генри Пу И, последний отпрыск династии Пинь, послушный приказам японских советников, как кукла подергиваниям нитки.

Девушки и юноши размахивали красными флажками и просто кусками красной материи на бамбуковых палках, пели песни, приплясывали, подбрасывали в воздух соломенные шляпы. Пожилые люди плакали от радости, поднимали над головой большие пальцы рук и восторженно кричали:

— Ван-сюй!

— Шанго! Шанго! Шанго!

Это значило: «Да здравствует! Хорошо! Хорошо! Хорошо!» Теперь жизнь будет счастливой — «на большой палец».

У развилок дорог играли бродячие оркестры. В плохо обжитых долинах, раскинувшихся среди сопок, непривычно для нашего слуха бухали барабаны и гонги, издавали пронзительные звуки свистульки и трубы.

В деревнях на столах, вынесенных на улицу, стояли ведра и кувшины с чистой и холодной родниковой водой.

После безоговорочной капитуляции Японии 144-я стрелковая дивизия стала на охрану Китайско-Восточной железной дороги от пади Рассыпной на советско-маньчжурской границе до города Гирина. Командный пункт дивизии виадуком расположился в Муданьцзяне, в бывшем неприятельском военном городке за мостом.

Как и другие маньчжурские города, Муданьцзян, центр одноименной провинции, делился на две части — японскую и китайскую, на «белые» и «черные» кварталы. В благоустроенной, японской части были улицы, застроенные двух — и трехэтажными каменными домами, покрытые асфальтом. В вечернюю пору на тротуары падали полосы электрического света из витрин магазинов, окон баров и ресторанов. Меж тротуаров бежали, толкая вперед свои тележки, рикши и цокали копытами ухоженные лошади, запряженные в старомодные пролетки. Китайская же часть, в которой проживало три четверти населения города — сто пятьдесят тысяч человек из двухсот, — представляла собой то, что дальневосточники называли «шанхаями», — беспорядочное скопление убогих, лепящихся друг к другу фанз, утопающих в зловонной грязи отбросов. Ночью фанзовый муравейник погружался в кромешную тьму и мертвую тишину.

Трагическая нищета, в которой жило подавляющее большинство китайского населения Маньчжурии под железной пятой японских оккупантов, не поддается описанию. Беспредельное горе смотрело из каждой фанзы. Особенно страшная участь выпала на долю тех, кого японцы переселили сюда из пограничных районов, лишив крова и не выплатив никакой компенсации за оставленные там имущество и посевы. Новые жители Муданьцзяна влачили существование на грани смерти от голода, холода и бездомности. Я видел множество фанз, построенных, а точнее — кое-как слепленных из материалов, пригодных только на свалку. Например, у рыночной площади бросалась в глаза фанза, одна стена которой была сделана из обломков кирпичей, вторая — из вертикально поставленных обгорелых досок, третья — из поржавелых листов кровельного железа и, наконец, четвертая, «фасадная» — из полотнищ грубой ткани. Но даже обитатели таких фанз считали себя счастливчиками. А сотни семей ночевали на берегу реки под перевернутыми кверху дном лодками или в развалинах вокзала.

В базарные дни Муданьцзян оживляли торговые страсти. Половина взрослого населения, разложив всевозможные товары прямо на тротуарах, что-то продавала, а другая что-то покупала — от обеда из одной-единственной пампушки или крохотной мисочки вареных овощей до бобровой или тигровой шкуры. Незатейливая пища варилась, жарилась, пеклась тут же, на мангалах, в присутствии покупателей.

Не найдя себе иного занятия, многие молодые мужчины «пустились в торговлю» — с раннего утра до позднего вечера неутомимо ходили по улицам и выкрикивали:

— Сигареты!.. Шанго, сигареты!..

На лотке бродячего торговца лежало обычно не более ста пачек сигарет общей стоимостью 250–300 юаней. С трудом продав сигареты, он получал сверх «основного капитала» пять-десять юаней прибыли, которых едва хватало на скудное пропитание…

Советская Армия по-братски относилась к китайским труженикам и помогала им всем, чем могла. Беднейшее население, терпевшее жестокую нужду, получало от нее консервы и рис, одежду, обувь и строительные материалы, врачебную помощь и лекарство.

Жизнь Муданьцзяна, где наш гарнизон поддерживал строгий порядок, очень скоро вошла в нормальную, мирную колею. В одноэтажном кирпичном здании на главной улице возобновились спектакли оперного театра; На входной двери владелец театра вывесил объявление: «Советские офицеры, пожалуйста, входите бесплатно». Как-то мы слушали в этом запущенном храме Мельпомены оперу «Сон в красном тереме». Женские роли исполняли юноши. Арии и дуэты артисты пели под аккомпанемент маленького оркестра ударных инструментов, занимавшего левый угол сцены у самой рампы и сотрясавшего воздух буханьем барабанов. В кинотеатре «Синьхуа» ежедневно по три сеанса шла недублированная советская музыкальная комедия «Волга-Волга».

Бесперебойно работала электростанция. Открылось пассажирское движение по железной дороге. Начат учет русских, проживающих в Маньчжурии. Многие из них получают советские паспорта, а с ними — право вернуться на родину своих отцов и дедов.

Солдаты и офицеры Советской Армии покончили с разбойничьими нападениями хунхузов на города и села, от которых особенно сильно страдали крестьяне.

Полномочная делегация от населения Муданьцзяна в конце августа вручила командиру нашей дивизии полковнику Н. Т. Зорину приветственный адрес, в котором сердечно благодарила Советскую Армию за то, что она сбила с китайских тружеников оковы рабства и возвратила землю, захваченную японскими оккупантами.

Разгромив ударную силу японского милитаризма — Квантунскую армию, советские воины-освободители способствовали тем самым победе китайской революции и провозглашению народной республики.

Во второй половине октября наша дивизия по приказу командующего Приморским военным округом начала пеший поход на Родину.

Длинная колонна размеренно двигалась по долинам и сопкам, утратившим яркие краски осейи и ставшим тоскливо-серыми. Населенные пункты — деревни и маленькие города, опоясанные толстыми глинобитными стенами, — встречались редко. Иногда вблизи развилок дорог под шатрами черных опущенных ветвей плакучих ив мы видели невысокие четырехгранные столбы, сложенные из дикого камня и похожие на миниатюрные кумирни. Это памятники на могилах «верных жен» — женщин, покончивших жизнь самоубийством в день смерти своих мужей…

На бивуаки останавливались не в населенных пунктах, а под открытым небом, в падях, недалеко от опушек лесов, за три часа до захода солнца. Два часа затрачивали на строевые занятия, час — на подготовку к ночлегу: разбивали палатки, собирали валежник дли костров. Когда солнце пряталось за сопку и наползала темнота, в лагере вспыхивали гирлянды костров. Несмотря на позднюю осень, было еще сравнительно тепло, вода не замерзала даже ночью.