Антон Деникин - Старая армия Страница 11

Вы говорите, что Алексеев 16 июля не сказал того, что следовало бы, потому что побоялся, услышав, как Керенский обрушился на Рузского… Это не верно. Кроме нездоровья, между прочим, была еще одна причина, о которой мне сказал Алексеев и о которой упоминаете и Вы (в «Воспоминаниях»): что я в своем подробном докладе исчерпал все его темы, и ему трудно было сказать что-нибудь новое. Но об этом я могу написать в частном письме, а никак не в своей книге (в этом — весь Деникин! — А.К.).

Вы упрекаете Алексеева за то, что он якобы мог сделать, но не сделал: заставить государя пойти на реформы и подавить «петроградское действо». Нет, не мог — по слабости своего характера и по неустойчивости государева характера. Наконец, Вы же сами пишете (стр[аницы] 22 и 23), что «подавить революцию силою оружия» нельзя было и… «это могло бы временно приостановить революцию, но она, конечно, вспыхнула бы с новой силой»{112} и т. д.

А кто мог, кто сделал? Кто даже из тех, которые, стоя на крайнем правом фланге русской общественности, и до революции, и теперь, на исходе ее, боготворят и идею, и династию?.. Кто ударил пальцем о палец, чтобы хоть выручить несчастных людей из застенка и спасти их жизни? А ведь это было возможно и не так уж трудно»…

…Приведенный обмен репликами интересен не только своим содержанием и теми дополнениями, которые он дает к самым, быть может, спорным главам «Очерков Русской Смуты». В нем чрезвычайно рельефно предстают оба собеседника — осторожный Лукомский, даже защиту Императора выстраивающий как будто по принципу «не поздоровится от эдаких похвал» (Антон Иванович впоследствии напомнит ему о небезупречности позиции, которую занимал Лукомский в февральские дни 1917 года: ведь тогда он выступал решительным сторонником отречения Государя, фактически предложив в качестве инструмента давления — угрозу безопасности Царской Семьи{113}), — и Деникин, отнюдь не лишенный авторского самолюбия и не склонный безропотно пасовать перед критикой, но открытый для замечаний («я всегда признателен Вам за откровенную критику моей книги и воспользуюсь ею, если придется возобновлять издание, как для исправления некоторых фактических ошибок, так и для уточнения тех мест, которые могут быть неправильно истолкованы»{114}), и — что очень важно! — почти всегда не приемлющий стремления собеседника читать между строк, искать скрытые намеки и додумывать за автора: на бой и на суд («выхожу на суд читателя, заранее готовый ко всякому злому глаголу»{115}) Деникин неизменно идет с открытым забралом.

«Я задержал несколько ответ, — пишет он Лукомскому, — в предположении, что Вы прочтете (возможно, имелось в виду «перечитаете». — А.К.) книгу на досуге и тогда, быть может, многое в ней покажется Вам в другом свете. Вы отнеслись к ней с большим интересом, что весьма приятно автору, и вместе с тем во многих случаях с большой страстностью. На мой взгляд — где слова и факты, там можно спорить; где вопрос касается мыслей и восприятия автором факта — там область догадок, весьма субъективная и скользкая. К фактам я относился весьма осторожно: много исторически важных и интересных не приводил только потому, что было маленькое сомнение (по смыслу — в подлинности факта или достоверности источника. — А.К.). И при таком отношении от ошибок трудно уберечься — Вы сами это знаете хорошо»{116}…

Так же будет подходить генерал Деникин и к следующим своим работам.

Причины, по которым Антон Иванович через несколько лет после завершения «Очерков Русской Смуты» снова обращается к активному литературному труду, сложно установить со всей определенностью, но правдоподобным выглядит предположение, что это было связано с известным разочарованием в общественно-политической и публицистической деятельности. Осенью 1926 года он приходит к выводу о наличии широкомасштабной советской провокации против боевой организации генерала А. П. Кутепова{117}, и эта уверенность не только должна была повлиять на взаимоотношения двух старых соратников (Кутепов, по-видимому, обращался к Деникину за консультациями), но и в значительной степени сводила на нет работу Деникина в «одной интимной противобольшевистской организации», сплотившейся вокруг мельгуновского журнала «Борьба за Россию» (где сотрудничал и Антон Иванович), но далеко не ограничивавшейся литературными задачами и, по некоторым указаниям, причастной даже к планированию актов возмездия в отношении советских главарей{118}: теперь использование кутеповских каналов становилось немыслимым.

Трудно было найти и трибуну для публицистических выступлений — милюковская газета «Последние Новости» отталкивала Деникина пренебрежением к понятию «национальный» и «полупризнанием» Советской власти, а более «правое» «Возрождение» — тем, что иные из его авторов допускали уступки русской территории будущим союзникам в борьбе против большевизма{119}; кроме того, очевидно, существовали и противодействующие «подводные течения» — так, Ильин, выступая фактически против создания широкого фронта антисоветских сил, писал влиятельному сотруднику «Возрождения», бывшему члену Государственной Думы и участнику Первого Кубанского похода Добровольческой Армии Н. Н. Львову: «комбинация Струве — Рысс— Мельгунов — Деникин… — это будет уже не белая, а розовая комбинация…»{120} Поэтому вряд ли случайно, что Антон Иванович (как будто в ответ на сделанное семь лет назад замечание Руднева: «На палитре ген[ерала] Деникина нет ярких красок для характеристики порядков дореволюционной армии»{121}) вновь обращается к области, где его опыт мемуариста — участника событий сочетается с желанием дать пусть и не всеобъемлющую, но достаточно развернутую картину «дел давно минувших дней»… причем «давность» до некоторой степени подчеркивается самим заглавием — «Старая Армия», под которым два сборника деникинских очерков увидели свет в 1929 и 1931 годах.

Реакция на книги вновь оказалась неоднозначной. На их страницах как бы воскрес молодой офицер «Ночин», живо и критически воспринимавший недостатки современной ему армейской жизни, неустанный правдоискатель и обличитель, — и израненные души многих русских военных эмигрантов, нередко склонных воспринимать былое в ностальгически-приукрашенном виде, испытали чувство недоумения и даже неприязни к автору и его труду. Еще строже оказывались критики «с идеологией», считавшие правду, подчас горькую, о старой России и ее Армии — «несвоевременной» и вредной для поддержания боевого духа и воспитания эмигрантской молодежи. Показательно сравнение, которое провел в рецензии на вышедший в Париже в 1933 году роман А. И. Куприна «Юнкера» генерал П. Н. Краснов — недруг Деникина в годы Гражданской войны (несмотря на общую цель — борьбу против большевизма) и, как можно судить по его сочинениям, личный недоброжелатель Антона Ивановича (неприязнь, впрочем, была взаимной).

Восхищаясь «прелестным романом» Куприна — «…Роман «Юнкера» — песня, поэма в прозе, звучная, стройная песня о далекой нашей молодости, о прекрасной, покойной поре, о домовитой, крепкой в любви и привязанности, семейной, радушной, гостеприимной и патриархальной Москве», — Краснов, даже отмечая некоторые фактические неточности, утверждал: «Этот роман — история недавнего прошлого. Милого, спокойного прошлого, увы, ушедшего от нас; история такая точная, сильная, яркая, подробная, что может служить документом…» И на этом фоне суждение о книгах Деникина, в заключительных пассажах возвышающееся, пожалуй, до обличительного тона, звучит еще более уничтожающим: «В очерках ген[ерала] А. И. Деникина — «Старая Армия» — Русская армия в лице ее старших представителей изображена безотрадно черными штрихами. Но, читая эти очерки, поражаешься, как или не везло их автору, и он постоянно натыкался на непорядки, хищения и гнусности, или по складу своего характера он умел и хотел подмечать, запоминать и изображать только теневые стороны, опуская светлое. Как же мог тот темный, мрачный армейский режим, какой отразился в «Старой Армии», воспитать, обучить и одухотворить ту удивительную 4-ю стрелковую дивизию — «железную» дивизию, которая дала первую славу ген[ералу] Деникину и его Георгиевский Крест (Антон Иванович заслужил во главе «Железных стрелков» IV-ю и III-ю степени Ордена Святого Георгия; кроме того, он был награжден Георгиевским Оружием и «Георгиевским Оружием, бриллиантами украшенным»{122}. — А.К.) и которая надолго снабдила его доблестнейшими его сотрудниками и победоносными начальниками славной Южной Добровольческой армии? Откуда же взялись те чудо-офицеры, перед которыми преклонился А. И. Деникин и которые положили и самое основание Добровольческой армии и святой белой идее? Ведь не все там была молодежь, созданная Временным Правительством, но основу ее положили старые офицеры: — Кутепов, Врангель, Марков, Дроздовский, Покровский, Эрдели, за Россию вступились Юденич, Колчак, Миллер, Родзянко, гр[аф] Пален, Арсеньев, Дитерихс и т. д., все представители «старой» армии, все выкованные в той «неприглядной действительности», в которой было, пожалуй, много больше героизма и жертвенной любви к Родине, чем это теперь думают»{123}.