Игорь Неверли - Парень из Сальских степей Страница 11

На звук выстрелов прибыл командир эскадрона, за ним Ленька. Мы провели краткое совещание.

— Это будет нам наукой, — сказал я. — Мы движемся самотеком, вслепую. Малейшая случайность — и в этой сутолоке сразу же вспыхнет паника, а не то мы сами попадем в лапы к немцам. Вы, товарищ комэск, должны взять все в свои руки и сформировать отряд.

— Я, собственно, придан вам, — ответил командир эскадрона, парень, смелый в седле, но безынициативный и боявшийся ответственности.

— Ты старший по званию, — заметил Ленька, — бери булаву!

— Но я ведь всего лишь врач!

— Да что там, службу ты знаешь. А для того, чтобы навести порядок и дисциплину в обозе, не надо быть стратегом. Командуй!

Так в ту ночь, ночь измены, растерянности и тягостного ожидания немецких налетов, я принял командование над всем обозом, уходившим на восток.

Впереди колонны я выставил конный разъезд, на флангах крыльями распростер полуэскадроны и, прикрыв обозы танками Леньки, двинулся что было силы к Супрасли.

Однако прежде чем ты услышишь об этой переправе, я хочу, чтобы ты понял, какая произошла во мне перемена.

До тех пор я знал только одну войну — войну с болезнями, и только одно наступление — на науку. Я завоевывал эти крепости с казачьей выносливостью. Наконец я выследил своего смертельного врага в одной из разновидностей микробов и несколько лет яростно воевал с ним в лаборатории экспериментального института.

Но первый же удар сабли рассек мою жизнь надвое. Отошло в прошлое все, что составляло человека науки. Остался атаман Дергачев, который должен был вырваться из немецкой западни, начать в одиночестве партизанскую войну и которого, подобно Наполеону, ожидали свои «сто дней».

Подозрительный штабист

Перед нами была Супрасль, капризная и мелководная, как всякая молодая речушка в верхнем течении, был ее противоположный берег высокий я обрывистый, покрытый березняком, а за ним — неизвестность, притаившаяся в росистой тишине раннего летнего утра.

Мы остановились на переправе, возле прилегавшего к лесу мостика, ветхие бревна которого держались на честном слове.

Ленька, скинув кожаный шлем, раздумывал над тем, какую нагрузку сможет выдержать это сооружение: не провалится ли оно под тяжестью его танков?

Сельскую дремотную тишину рассек резкий рокот мотора. Мой гнедой вздрогнул, беспокойно повел ушами… умный конь словно предчувствовал то, что наступило потом… Но не будем опережать событий.

Из березового леска выскочил мотоцикл с прицепом.

Сержант, сидевший за рулем, затормозил прямо перед нами, а лейтенант нетерпеливо бросил из коляски:

— Бронеотряд капитана Леонида Чечуги?

— Я Чечуга, — хмуро ответил Ленька, присматриваясь к лоснившимся сапогам лейтенанта и его застывшей физиономии манекена.

— Приказ генерала Карбасова! — Он протянул зеленый конверт так, как обычно протягивают гардеробщику номерок от вешалки. — Приступайте к выполнению немедленно!

— Карбасов… — вслух подумал я. — Ведь он должен быть на севере.

— Был на севере, а неделю назад стал командующим нашей армией.

— Карбасов как раз и пишет… — начал Ленька, протягивая мне приказ.

— Совершенно секретно! — прервал его предостерегающим тоном, лощеный лейтенант.

— Я же своему командиру докладываю… — стал было оправдываться Ленька, но тот снова прервал его:

— С каких это пор врачи командуют строевиками? Немедленно выполняйте приказ! Генерал поручил мне лично проследить за его выполнением и препроводить вас на линию наступления.

Это «лично» звучало высокомерно и чванливо. «Ах ты, штабная крыса, — подумал я, — судомойка при великой стратегии…»

Ленькины танки черепашьим шагом тащились по мосту. Мост конвульсивно вздрагивал, как астматик в приступе удушья, но все же выдержал.

— Берем немцев в мешок! — успел шепнуть мне на прощание Ленька. Я должен выбить их из Колодзянки и захлопнуть ловушку.

«Семь километров, — подсчитал я, глядя вслед замыкающему, двенадцатому танку. — Через полчаса, если все пойдет гладко, я услышу отзвуки битвы, а через два часа… может, и мы двинемся за фронтом…»

— От сэ, скажу я вам, гадюка! Святым духом познав, што вы дохтур?!!

Огромный беловежец Кичкайлло сидел сгорбившись на донской лошадке, ноги его почти доставали до земли. Он продолжал смотреть на удалявшийся мотоцикл. Наверное, такое же сосредоточенное выражение лица бывало у него, когда он нападал в чаще на свежий след зверя.

— Святым духом, говоришь, узнал? И в самом деле… Откуда он мог знать, что я врач, коли я стою без пилотки, без петлиц и нашивок, в одной рубашке?

Я был поражен и самим наблюдением и тем, что сделал его именно Кичкайлло! Видно, не все в этом парне пошло в мускулы и сухожилия, и не такой уж он глупый, каким всегда казался сестре Аглае, которая в эту минуту как раз звала нас завтракать.

Завтрак прошел в мирном настроении. Мы уже не считали себя одиноким обозом, брошенным среди дороги: контакт со штабом армии был установлен, и ситуация на фронте также изменилась. Теперь не немцы нас, а мы их брали в кольцо. Затихающие отзвуки канонады свидетельствовали о том, что Ленька, выполняя приказ Карбасова, занимает Колодзянку, наглухо стягивая уготованный немцам мешок.

История непреклонного генерала

Генерал Карбасов. Это имя ни о чем тебе не говорит.

Нам же оно было хорошо известно еще до войны. Мы знали генерала Карбасова как ученого, крупного специалиста по фортификации. После войны его имя, должно быть, станет синонимом воинской непреклонности. Наверное, будут говорить: стойкий, как Карбасов или «карбасовский характер».

Ты видел за последней печуркой зеленые нары? Одни-единственные нары окрашены у нас в бараке в зеленый цвет. Наверху лежит потерявший рассудок номер 18762, бывший торговец из Аддис-Абебы.

После абиссинской войны он попал в итальянские лагеря, потом в немецкие и, наконец, докатился до ревира Майданека — ямы, куда сваливали всех больных из всех гестаповских лагерей. Здесь он умирает от болезни легких, подточенных некогда газами. Беспрерывно грозит кому-то, бредит, жестикулирует… А внизу лежит номер 18763. Проходя там, ты, наверное, видел старичка, чем-то напоминающего Ганди. Так, должно быть, выглядит мумия или святой, выкопанный спустя много столетий из известковой пещеры. И только глаза, на которые легла тень смерти, смотрят без страха, живут высоким напряжением духа. Этот гамель был когда-то человеком и назывался Карбасов, генерал-лейтенант Красной Армии.

Карбасова взяли хитростью, сразу же после измены Власова. С почестями доставили в Берлин. Ему показали автостраду, по которой беспрерывно, растянувшись от одного горизонта до другого, словно гусеницы, ползли на восток танки. Показали авиагород в двадцати восьми километрах от Берлина, заводы Гейнкеля в Ораниенбурге, где каждые пятнадцать минут выпускался самолет. Полигон в Люнебургер Хайде — величайший артиллерийский полигон Европы с тысячами тяжелых самоходных орудий. Всем этим они хотели ошеломить, сломить Карбасова.

Вечером его привезли в изысканный отель.

— Так спят у вас все военнопленные? — спросил Карбасов, указывая на ночной столик с телефоном, на шелка и пуховики.

— Ну что вы, генерал. Это только для вас…

— Разве так едят пленные в лагерях? — И он снова выразительным жестом указал на шампанское, холодные закуски и лакомства, лежавшие на блюдах.

— Да нет же, разумеется, это только для вас, генерал!

— Тогда прошу дать мне обычную пищу и одеяло военнопленного.

— Но, генерал… Это всего лишь доказательство того, что мы ценим вас, как воины воина… Наше сотрудничество, как собратьев по оружию… Вы понимаете, генерал?

— Понимаю. Как видно, объявлено перемирие.

— Изволите шутить, генерал?

— Вовсе нет. Я солдат. Мне приказано бить вас, где придется и чем придется, разве этот приказ отменен?

Немцы пробовали с ним и так и сяк, рассуждали о походе западной культуры на Москву. Горько плакали над упадком православной веры, над страшным одичанием и рабским положением русского народа… Были задеты и такие струны, как честолюбие, богатство, слава. Карбасов на все это кивал головой, — да-да, разумеется, он слышит, понимает, — и каждый раз повторял по-немецки: «Jawohl, haben sie noch einen Befehl?» [21]

Тогда они изменили тон.

— Шутить вздумал, хам!! Отталкиваешь милостиво протянутую руку вермахта? [22] Ну погоди, шваль. Увидишь, что смерть прокаженных еще не самое страшное!

Его бросили в лагерь для военнопленных. Самый старший по званию, простой и справедливый, Карбасов стал вскоре старшим в этом братстве сломанной шпаги, его моральным авторитетом.