Владимир Петров - Единая параллель Страница 11

— Федот, да не тот, — опять глухо, в бороду сказал Корытин. — Он, видите ли, заявление имеет. Ну говори, чего зенки таращишь! — Корытин подтолкнул возчика в спину, но тот лишь качнулся — стоял крепко, с моста не шагнул.

— Вы меня не пихайте, — огрызнулся парень. — И вообще, грубость есть пережиток капитализма. А молодежь надо воспитывать добротой и лаской, а также пламенным словом. Правильно я говорю, товарищ Денисов?

— Ну, ну, — усмехнулся тот. — Ты дело говори, не ерничай. И руки из кармана вынь.

Волосы у парня были удивительно белые, даже казалось, какого-то неестественного, неживого цвета. Будто пук пряжи, вымоченной в известке. Уж не химичит ли, подумал Денисов. Они ведь сейчас и завивку, и окраску делают. Вон дочка накурчавилась под барана на целых шесть месяцев.

— Давай высказывай, мы тебя слушаем.

— Один момент, сперва обмозговать формулировку надо. — Полторанин картинно дрыгал ногой и морщил лоб, изображая «работу мысли». Откровенно рисовался, наглец. Потом поплевал на пальцы, пригладил соломенный чубчик-челку и начал со счета: — Заявляю первое: этих лошадей убивать не имеете права. Их надо лечить. Заявляю второе: ежели лошадей убьете, напишу в Москву справедливую жалобу лично товарищу Ворошилову. И третье: отдайте всех этих лошадей мне. В просьбе прошу не отказать. Все.

Посмеиваясь и по-прежнему дрыгая ногой, Гошка обвел взглядом членов комиссии, дескать, ну что, выкусили? Пожалуй, особенно его забавлял дед Спиридон, сидевший с разинутым от изумления щербатым ртом.

— Балаболка худая! — раздраженно сплюнул Корытин. — Из-под какого шестка такой герой выскочил? И еще пугает. Валяй-ка отсюда на полусогнутых и не разыгрывай дурачка, Полторанин! Не твоего ума дело.

— Хамство не украшает большого руководителя! — громко сказал Гошка и сделал оскорбленную рожу.

— Чего-о?! — взъярился Корытин, грудью попер на возчика. — Ты как разговариваешь с нами, молокосос?

Пришлось вмешиваться, успокаивать Денисову.

— Хватит! — Он поднялся со стула, с трудом распрямляя затекшую поясницу. Закашлялся, потом спокойно обратился к Гошке: — Зачем тебе кони, Полторанин? Что будешь делать с ними?

— Лечить. — Парень пожал плечами. — Что еще с ними делать? Отдадите, погоню табун к деду Липату на Старое Зимовье — он травы знает. Пущай отдохнут, нагуляются на воле. А потом возверну их вам. Рысаками верну.

— Болтаешь, балагуришь? — усомнился Денисов.

— Не, я на полном серьезе.

— А ежели загубишь лошадей?

— Так они же все равно к смерти приговоренные. Вам же лучше — не стрелять. Да вы не бойтесь, все будет в норме. Сказал: поставлю коней на ноги. Может, забожиться по-ростовски?

Гошка, конечно, куражился — это видели и понимали все. Однако понимали и другое: парень, при всей своей несерьезности и бесшабашности, предлагает единственно разумный выход. Даже фельдшер Грипась не пытался возражать, тем более что с него лично снималась значительная доля ответственности. Хотя он мог, имел полное право не разрешить: инфекция…

— А с работой как? — с насмешкой спросил Корытин. — Поди немедля уволишься?

— Уж это никак нет! — присвистнул Гошка. — Увольнять меня закон не разрешит. Беру лошадей только с сохранением оклада-жалованья. А как же: я не для, себя, для государства стараться буду. Надо помнить, граждане-товарищи.

— Ладно, Полторанин, — сказал парторг Денисов. — Бери лошадей. Попробуй, а мы постараемся помочь. Что тебе потребуется?

— Да ничего! — рассмеялся Гошка. — Давайте мне моего Кумека да инвентарь положенный.

Он небрежно бросил на плечо пиджак и, дымя папироской, направился в дальнюю конюшню седлать своего мерина. Члены комиссии молча проводили его взглядами, переглянулись: парень, как ни крути, прав. На все сто процентов.

7

Коз в Черемше не было — проку от них мало, к тому же большинство хозяев держали коров. А козел был — единственный в селе, беспутный бродяга и алкоголик. Звали его Ромкой.

В черемшанское высокогорье Ромка попал случайно, крохотным пушистым козленком, которого привезла с собой жена бывшего начальника строительства Петухова — большая любительница всякой живности. Через год она уехала (здешний климат оказался вредным для ее здоровья), а козленка бросила, оставила в рябиновом палисаднике коттеджа. Инженер Петухов сутками невылазно торчал на стройке, ему было не до экзотического козла, крайне избалованного, привыкшего по утрам жрать шоколад. Он попросту отделался от козла, сплавив его на конный двор, на руки услужливому Евсею Корытину. Так Ромка стал ничейным, общественным козлом.

Очень скоро он забыл про шоколад, жизнь приучила его к овсу, жесткому сену и черствой корочке хлеба. А мужики-возчики приучили к водке: уже к осени Ромка запросто выпивал четвертинку, которую под дружный гогот ему вливал в горло кто-нибудь из возчиков. Потом, оправдывая свое происхождение и породу, он начинал козлить: брыкаться, бодаться, мекать, всячески куражиться, как и подобает пьяному козлу, на потеху не менее пьяным возчикам и конюхам.

По субботним дням, когда обычно приходил очередной обоз снизу, из города, Ромка уже с утра делался крайне беспокойным, назойливым и агрессивным. Он являлся к открытию сельмага ровно к восьми, занимал свою привычную позицию справа от крыльца и, не моргая, следил дерзкими ореховыми глазами за каждым покупателем: его интересовали водка и сладости. Насчет выпивки тут редко везло, зато перепадали леденцы, кусочки сахара или жгутики слайки — вяленой бухарской дыни, которую Ромка любил до умопомрачения. С козлом предпочитали не связываться, давали ему, если просит, кидали какую-нибудь подачку. Ромка отказов не терпел, нахально бежал рядом и мекал, а то, разозлившись, случалось, давал под зад — рога у него были хоть и ломаные, по довольно крепкие.

В очередную субботу Ромке не особенно везло, солидных покупателей не видно, так — одна мелюзга. Ребятишки-пацаны, забегавшие, чтобы истратить заповедные копейки на хлебный мякиш для приманки гальянов, а то и на пачку папирос. Ежели кто из них и дразнил кусочком рафинада, Ромка не реагировал— этих стрекулистов не просто догнать.

И вдруг Ромка тревожно поскреб копытом и принял боевую стойку; из дверей магазина показалась огромная дебелая женщина в черно-оранжевом платье, обвешанная сумками с разнообразной снедью. Козел потянул носом и удовлетворительно мекнул: он уловил знакомьте соблазнительные запахи.

Бродяга бросился к крыльцу, преградил дорогу и просительно склонил свою грязно-белую голову. Однако покупательница через кульки и пакеты, прижатые к пышной груди, презрительно поглядела на странного попрошайку и прошла мимо. Тогда Ромка забежал вперед и снова появился на пути, на этот раз — с угрожающим меканьем.

Он неожиданно получил такой пинок, что перевернулся, отлетел к обочине. А покупательница пошла по дороге, и могучие ее бедра колыхались, обтянутые сатином тигриной расцветки, словно предупреждая: сильный опасен. Впрочем, это только еще больше разозлило козла, он разбежался и пошел на таран, с яростью направив рога в пухлый полосатый полукруг…

Удар был потрясающий — Ромка сам, как мячик, отлетел назад, а покупательница всей своей монументальной мощью шлепнулась оземь, прямо посередине пыльной улицы. Посыпались ириски, карамельки, пшено и макароны, полилось из бидона пахучее подсолнечное масло. Козел же кинулся к слайке, отлетевшей далеко в сторону.

Несколько минут, ползая на карачках, покупательница собирала рассыпанное добро. Она решительно отказалась от помощи пацанов, галдевших на обочине (половина конфет могла бы запросто оказаться у них за пазухами).

Наконец выпрямившись, красная от натуги, она подняла над головой увесистый кулак и сказала басом:

— Ну погодите, чертовы скобари, окаянные сермяжники! Я вам покажу вместе с вашим вонючим козлом!

Угроза прозвучала очень серьезно, потому что пострадавшая дама была не кто иная, как Леокардия Леопольдовна — хозяйка дома, экономка самого начальника строительства товарища Шилова.

Уже к. вечеру вся Черемша знала о скандальном происшествии, и все понимали, что на этот раз над беспризорным непутевым козлом нависла реальная опасность: начальник Шилов мог запросто отправить Ромку в котел орсовской столовой (уже не говоря о том, что Ромка, если разобраться, принадлежал ему лично как собственность бывшего начальника стройки).

Прибывшие с обозом возчики, жалеючи, напоили Ромку до беспамятства, до положения «рога в землю», а потом возбужденной гурьбой отправились к завкону Корытину: «Ни в коем разе не дадим в обиду любимого общественного козла!»

Пришлось Корытину покупать в буфете бутылку дорогого коньяку и идти вечером на мировую к начальнику строительства.