Богдан Сушинский - Жребий вечности Страница 11

– Мне иногда кажется, что миллионам мужчин по-настоящему страшно станет только тогда, когда они поймут, что прозвучал последний залп войны и им навсегда придется расстаться с оружием.

– И как они пожалеют тогда, что, стремясь к убийству, так мало думали о любви.

– А когда все же предавались любви, никак не могли отречься от сознания того, что, вольно или невольно, становились убийцами.

Багрово-серебристая луна восходила как озарение, способное вывести из мрачных мыслей и еще более мрачных предчувствий. Это восходила луна войны, и признавала она только войну и любовь.

Все остальное, что творилось в ее подлунном мире, не стоило ни таинственного мрака ночи, ни ее упоительного света. Оно вообще ничего не стоило, поскольку не подлежало ни войне, ни любви.

– …Ни войне, ни любви, – забывшись, произнес он вслух.

– Это вы о чем, наш обер-диверсант? – насторожилась Фройнштаг.

– Да так, некая непостижимая философия жизни.

– Вот видите, и вы тоже начали размышлять о философии жизни, а воину следует размышлять только о философии войны. Иначе он перестает быть воином. Опять вы маетесь, Скорцени! А все ваши метания происходят оттого, что совершенно забыли обо мне. Совершенно, а главное, очень не вовремя.

– Наоборот, начинаю грезить тобой, – нежно дотронулся пальцами до ее груди. Самой красивой груди, какую только способна была создать природа на всем пространстве от оставленных врагу прибрежных рубежей Нормандии до так и не возведенного воинским гением где-то в безбрежных степях Поволжья Восточного вала.

Самой прекрасной груди из всех, которые когда-либо удавалось заклеймить и вознести на свой костер безбожной инквизиции, судьи которой так никогда толком и не научились ни любить, ни ненавидеть.

9

В своем белом одеянии вождь вождей аль-Сабах был похож на римского патриция.

Вряд ли ему перевалило за сорок, однако пустыня не щадила шейха: жара, песок и знойные ветры иссекли его лицо, превратив в загрубевшую, испещренную морщинами ритуальную маску.

– Я приветствую тебя, великий воин пустыни! – произнес он по-немецки, жутко коверкая при этом слова.

– И я приветствую вас, шейх, – Роммель терпеть не мог дипломатических церемоний, но прекрасно понимал, что сейчас без них не обойтись.

Приказав адъютанту принести бутылку вина, он усадил Сабаха за низенький, щедро инкрустированный драгоценными камнями походный столик.

– Какая благородная вещь! – сразу же восхитился вождь вождей, протирая куском своего пустынного балахона узоры на поверхности столика. – Сколько в ней высокого благородства!

Фельдмаршала поразило, что, при всем своем очевидном незнании германского языка, вождь умудрялся находить очень точные выражения. О журнальном столике, который разделял их, нужно было говорить именно так: «Сколько в нем высокого благородства!»

Только теперь, когда, не удержавшись, шейх провел рукой по поверхности столика и жадным взглядом прошелся по его росписям, фельдмаршал по-настоящему поверил, что перед ним – действительно произведение древних мастеров и что камни в этих инкрустациях подлинные. Именно поэтому он не спешил отрывать аль-Сабаха от созерцания столика, сейчас он чувствовал себя коллекционером, которому удалось поразить одним из раритетов своего многоопытного коллегу.

Этот столик добыл его «спецотряд по сбору драгоценностей», как теперь деликатно именовалась зондеркоманда, возглавляемая подполковником фон Шмидтом и в задачу которой входило то, что уже в открытую называлось «созданием сокровищ Роммеля».

Вино оказалось теплым, ибо о запасах льда здесь приходилось лишь мечтать, однако вождь почти залпом опустошил свой бокал, хотя по опыту Роммель знал, что обычно арабы от спиртного отказываются.

– Жидкость, – лаконично объяснил вождь, перехватив его удивленный взгляд. – Жажда. – И тотчас же вожделенно взглянул на фигурную бутылку бордо.

– Что привело вас ко мне? – на сей раз уже не спешил браться за «источник жизни» Роммель. – И кого, каких людей, какие силы вы представляете?

– В моем подчинении находятся пять племен.

– Вот как? – безынтонационно произнес фельдмаршал, берясь рукой за бутылку вина. – Что из этого следует? В чем выражается эта подчиненность? Вы пытаетесь создать свое независимое государство? Возродить древнюю империю? Объединить несколько племен в единый народ, пусть пока что и без своего собственного государства? Наконец, сотворить новый Карфаген?

– Это значит, что по существу я – вождь вождей этих пяти племен, – шейх выдержал паузу, наблюдая за тем, какую реакцию вызовет его сообщение у фельдмаршала. Но тот сделал вид, что вообще не обратил внимания на названное им количество племен. И «вождь вождей» вынужден был продолжать: – Мы хотим знать, что произойдет после того, как германская армия победит не только в Европе, но и здесь, в Пустыне Пустынь.

Роммелю уже не раз приходилось слышать, как Ливийскую пустыню уважительно называли Пустыней Пустынь, и если ему это название и нравилось, то только потому, что сам он в фольклоре бедуинов должен был представать в облике завоевателя Пустыни Пустынь. Или же Великого Воина Пустыни Пустынь. Что его вполне устраивало. Слишком свежи были в его памяти стремление рейхсминистра пропаганды Геббельса создать из него образ непобедимого, истинно народного маршала. Когда почти все германские газеты пестрели с его фотографиями, снабженными подписями: «Yolksmarschall Erwin Rommel».А все военные сообщения начинались с «африканских сводок» о победных боях Африканского корпуса Роммеля с английскими войсками.

«Роммель атаковал английские позиции в районе Мерса Брега!» «Войска германского Африканского корпуса захватили Бенгази!» «Батареи 88-мм орудий Роммеля, врытых в дюны, истребляют крейсерские английские танки!» Да, это были времена его полководческого восхождения к вершинам славы. Но затем пришли поражения: под Киренаикой, под Тобруком, под Эль-Аламейном. И был героический, но в то же время бесславный рейд по тылам англичан в районе хребта Аллам Халфа, когда его войска оказались без какого-либо снабжения и выживать приходилось исключительно на трофеях.

Поначалу, когда Восточного фронта еще не существовало, вся Германия радовалась тому, что войска Роммеля перемалывают военную мощь Англии на далеких африканских берегах Средиземноморья. Но уже к поздней осени сорок первого о Роммеле почти забыли, причем забыли все: газетчики, министерство пропаганды, армейские снабженцы, ставка Верховного главнокомандования, фюрер! Всем было «не до какого-то там Роммеля!» Германия жила войной с русскими, и эта война постепенно поглощала все ее силы.

– Так зачем вам понадобились эти сведения, позвольте узнать? – поинтересовался фельдмаршал, после того как разрешил аль-Сабаху еще какое-то время полюбоваться узорами столика.

– Вот именно, – подался вперед адъютант, доселе довольно безучастно дремавший в кресле у выхода из шатра. – Кому нужны эти сведения?

Шейх лишь слегка скосил взгляд на полковника, чье присутствие его явно не вдохновляло, и вновь уставился на бутылку бордо.

– Когда мы будем знать, что собирается предпринять Великий Воин Пустыни, тогда мы будем знать, как нам к нему относиться и чем мы можем помочь ему уже сейчас.

Чувствовалось, что шейх действительно обладает довольно большим запасом германских слов, но тем страннее выглядело то, как безбожно он их коверкал. Можно было подумать, что учителем его был человек, который сам тоже имел довольно смутное представление о берлинском или каком-либо ином истинно германском произношении.

– Сколько всадников вы можете выставить? – Только теперь фельдмаршал вновь взялся за бутылку и наполнил бокал «бедуина бедуинов».

Сделав несколько глотков, Сабах поставил бокал на столик и, молитвенно вознеся руки, проговорил:

– Почти тысячу сабель.

– А если по правде, – пробубнил адъютант, – то едва наберется пять сотен.

– Во всяком случае восемьсот я могу созвать хоть сейчас, – решил подстраховаться Вождь Вождей, почти злобно взглянув при этом на Герлица. Наверное, он так и не смог понять, кто этот человек на самом деле, и если он действительно всего лишь адъютант, то почему фельдмаршал позволяет ему вмешиваться в их разговор. – Правда, ружей у нас наберется не более сотни.

– Да и те старые, – продолжал комментировать Герлиц. – Мушкеты времен короля Людовика ХV, собранные по провинциальным театрам, – вот что это за ружья!

– И очень мало патронов, – почти с вызовом продолжил свой рассказ шейх. – В той войне, которую ведете сейчас вы, господин фельдмаршал, и англичане, мое войско действительно ровным счетом ничего не значит. Но мы и не собираемся принимать участие в этих боях.

– А я-то думал, что мне удастся использовать вашу верблюжью конницу в боях против английских танков! – иронично улыбнулся Роммель.