Богдан Сушинский - Жестокое милосердие Страница 11

— Почему не здесь?

— Потому что здесь ты будешь отвлекать часового, — едва заметно улыбнулся Андрей.

Как бы он ни старался урезонить эту девушку, каким бы несвоевременным ни казался ее флирт, все-таки она не могла не нравиться. Даже в этих мешковатых брюках, неуклюжих сапогах и тесноватой мальчишеской спортивной куртке.

— С чего ты взял, что я собираюсь его каким-то образом отвлекать?

— Я пекусь не о нравственности твоей, а о нашей общей безопасности.

— Жаль… — Беркут так и не понял, к чему относилось это ее «жаль», а посему промолчал. — А ведь если бы не было войны, если бы не боязнь того, что завтра сюда нагрянут немцы, я бы, наверное, никуда из этих мест не уезжала. Оставила бы с собой кого-то из вас двоих: тебя или Звездослава, но не ефрейтора, конечно, женила на себе…

— Если бы не война, хозяин этого хутора еще хорошо подумал бы, прежде чем пустить тебя, а вместе с тобой — и нас, на порог. Но есть один человек, который наверняка принял бы твое предложение и не захотел бы уйти отсюда, жаль только, что он остался в Украине. Кстати, тоже поляк.

— Это ты о ком? — недоверчиво уставилась на него Анна.

— О поручике Владиславе Мазовецком, бойце моего отряда. Это он страстно мечтал побывать в своей Польше. Я же попал сюда по воле злого рока. Если только сумеем добраться до тех мест, где мы базировались; если Владислав окажется жив, и если… — Запутавшись в этих почти безнадежных «если», Беркут в конце концов махнул рукой и начал спускаться с холма, но все же на ходу договорил: — Словом, если все это случится, то обязательно познакомлю тебя с ним! Все-таки родная кровь, возможно, вы даже земляки…

— Значит, все-таки возьмешь с собой! — подхватилась Анна.

— А куда тебя денешь? — пожал плечами Андрей. — Все равно ведь не отстанешь.

— Ну, ты сам посуди: куда мне теперь без вас? Ведь, кроме вас, у меня теперь вообще никого нет. Не только в Польше, но и во всей Европе — никого!

11

Нет, это уже был даже не сон, а настоящее возвращение в прошлое. Перенесенный во времени, Беркут снова оказался в доте, на склоне днестровской долины, и все, что он видел — изгиб реки, каньон, дот на вершине утеса, лодки с вражеским десантом, цепи немцев, — все это открывалось ему через прорезь амбразуры, все было вполне осязаемым и совершенно реальным.

Он явственно ощущал запах гари, слышал взрывы снарядов, которыми немцы прикрывали с того берега свой десант, прислушивался к голосам бойцов из соседнего отсека, и вновь видел рядом с собой Крамарчука, Газаряна, Абдуллаева, медсестру Марию…

Вот почему, услышав крик Корбача: «Лейтенант, немцы!», он, прежде чем окончательно проснуться, скомандовал: «Дот, к бою! Пушкари, к орудиям!», и только тогда увидел удивленно уставившихся на него Арзамасцева и Корбача. В соседней комнате возилась с одеждой Анна, которой постелили на единственной сохранившейся лежанке.

— Не понял… — растерянно проговорил Беркут, медленно поднимаясь и сходя с устроенного им на полуразрушенной печи сеновала. — Мне что — приснилось, будто кто-то крикнул?…

— Не приснилось, я кричал, потому что в долине действительно немцы, — зачастил Корбач. — Две машины и мотоцикл. Приближаются к хутору.

— Если немцы — это не страшно… Было бы сложнее, если бы вдруг нагрянули польские партизаны: в этих мундирах — хоть стреляй, хоть объясняйся с ними, результат один. Где пулемет?

— На холме.

— Убрать! Отходим к ельнику, поближе к машинам. Уехать мы уже не успеем.

— Заметят, — согласился Корбач, — а дорога плохая. И немцы уже рядом.

— Потому и говорю: к ельнику, пусть еще поблаженствуют.

Они залегли за гребнем едва заметной возвышенности, между холмом и ельником, выложив при этом весь свой арсенал: пулемет, автоматы, по две гранаты на каждого и запасные магазины.

— А ведь еще можно драпануть, — напомнил Арзамасцев, когда, оторвавшись от машин, мотоциклисты въехали во двор, чтобы осторожно осмотреть дом и полуразрушенные пристройки. — Без машин, по-тихому; лес — вот он, рядом.

Он лежал между Беркутом и Анной, — которая, на удивление, спокойно готовилась к бою, правда, гранаты как-то опасливо отодвинула от себя, — и Андрей видел, как, излагая план отступления, Кирилл мелко вздрагивал. Лейтенанту странно было видеть такое, но Арзамасцева действительно бил такой озноб, словно он раздетым лежал на снегу. А ведь день выдался по-июльски теплым.

— Уйти еще можно — в этом ты прав, — согласился Андрей, положив руку ему на плечо. — Бросить машины и уйти…

— Тогда почему не уходим? — раздраженно спросил Кирилл, выждав несколько минут. — Если можно, то чего ждем?

— Немцев, — спокойно ответила за Беркута Анна. — Пока остальные подъедут.

— Вот именно, — согласился лейтенант. — Дадим бой — и уйдем. Если, конечно, позволят обстоятельства.

«В общем-то, он прав, — подумал Беркут, наблюдая, как два мотоциклиста (третий с мотоцикла не сходил), обследовав чердак и кусты, принялись внимательно всматриваться в ведущую к дому дорожку. — У нас еще действительно была возможность "уйти по-тихому", и это было бы благоразумно. Видно, во мне все еще сидит комендант пограничного дота: "Без приказа не отступать!", "Дот не оставлять, пока не иссякнет боевой ресурс гарнизона!", "Сражаться до последней возможности!"».

— Ой, кажется, они заметили следы колес! — вдруг подала голос Анна. — Так и есть, пошли по следу. Остановились и пристально всматриваются в нашу сторону.

Она замолчала. Все четверо замерли в напряженном ожидании. Солнце слепило немцам глаза, особенно тому, в очках. Он заслонялся от лучей поднятым вверх автоматом и показывал рукой на лес. Беркут не мог слышать, что именно он говорит, но по тому, как его сослуживец спокойно пошел за холм звать остальных, понял: немцы решили, что машина и мотоцикл ушли в лес. Интерес фашистов к следам во дворе как раз тем и вызван был, что они искали исчезнувшие машину и мотоцикл.

— Ефрейтор, — вполголоса проговорил Андрей, — передай Корбачу: из пулемета огонь по кузовам. Пока немцы не успели сойти и расползтись. И пусть постарается повредить моторы обеих машин. Сам отсекай их от дома, а ты, Анна, — от высотки, у въезда во двор. Я буду на ней…

Прихватив две гранаты Ягодзинской, лейтенант осторожно подполз к небольшой ложбинке, пробежал по ней к подножию холма и залег там. Взобраться на вершину незамеченным он сумел бы только тогда, когда бы машины въехали во двор и все немцы оказались по ту сторону холма.

Как только борт задней машины исчез за гребнем, Андрей взбежал наверх и, еще толком не осмотревшись и не видя машин, метнул во двор одну за другой две гранаты. Не успел отгреметь взрыв второй из них, как открыл огонь Корбач. За ним, чуть с опозданием, — Арзамасцев и Анна.

Приподнявшись у сосны, Громов увидел развороченный борт задней машины и пламя на капоте передней, мечущиеся по двору фигуры немцев, очевидно, решивших, что они окружены; и теперь уже прицельно метнул третью гранату, положив ее между первой машиной и мотоциклом. В ответ из сарая кто-то швырнул гранату на холм, но она взорвалась метрах в десяти от вершины; кроме того, Беркута прикрыл толстый ствол старой сосны.

Понимая, что как только немцы придут в себя, они сразу же попытаются сбить его с высотки, последнюю гранату лейтенант метнул за машины, где у руин сарая залегло человек десять гитлеровцев, и, подкрепив ее несколькими длинными очередями по окнам дома и руинам, побежал к своим.

Уже у оврага в спину ему вдруг ударила сильная взрывная волна. Лейтенант бросился на землю, инстинктивно накрыл голову руками, и лишь когда прогремел еще один взрыв, чуть слабее, понял: взрываются не снаряды и не гранаты, а баки машин.

— Корбач, к машине! — скомандовал он. Поднялся, дал еще две очереди и, на ходу меняя магазин, побежал дальше. Его заметили, пули скосили кусты впереди него, позади, сбили кору с дерева, за которым он приостановился.

— Корбач, оставь мне пулемет! Я прикрою! Все к машине! Уходите по редколесью!

Уже падая рядом с Корбачем, он увидел, как тот скосил двух немцев из жиденькой цепи, которую они организовали, пытаясь атаковать кустарник. Остальные залегли и ползком попятились. Трое солдат из тех, что после взрывов засели в сарае, не выдержали, оставили руины и побежали в долину, к ручью, очевидно, надеясь уйти по его склону подальше от хутора.

Еще несколько минут лейтенант сдерживал немцев, прочесывая короткими очередями проемы окон, руины сараев, остатки машин и, лишь когда закончилась лента (вторая колодка осталась в коляске мотоцикла), подхватил пулемет и, перебегая от дерева к дереву, начал отходить к ельнику. Машины уже не было, а мотоцикл оказался выкаченным из кустарника и ждал с заведенным мотором.

«Молодец, Корбач! — мысленно похвалил поляка, зная, что Арзамасцев не проявляет к технике абсолютно никакого интереса. — А ведь неплохой боец. Да и офицер мог бы получиться не хуже. Только бы сберечь его, пока не пробьемся на Украину, к своим!»