Свен Хассель - Трибунал Страница 11

— У вас все? — сухо спрашивает оберcт. Поворачивается к командиру второй роты гауптману Бернштейну, который, продолжая сидеть, беспомощно разводит руками.

— Герр оберcт, что я могу сказать? Я жду ваших приказов. Буду я согласен с ними или нет, значения не имеет. Я их выполню.

— Майор Пихль, каково ваше мнение?

Майор встает. Он строевой офицер. Это ясно. С надменным видом сгибает и распрямляет колени, как принято у прусских гвардейцев.

— Герр оберcт, я не понимаю вас, — громко говорит он. — Вы хорошо обдумали свое предложение? Впрочем, это не мое дело. Я согласен с Бернштейном. Вы отдаете приказы, мы беспрекословно выполняем их.

Не сгибая спины, он садится рядом с гауптманом. Закуривает сигарету и как будто теряет всякий интерес к происходящему.

Лейтенант Линц из первой роты шумно поднимается, трижды громко щелкает каблуками и отдает нацистский салют.

— Вы больше не отдаете чести на прусский манер, — поднося руку к головному убору, спрашивает оберcт с улыбкой, — или, может, думаете, что находитесь в СС, герр лейтенант?

Высокий, худощавый лейтенант краснеет и смущенно ковыряет носком сапога снег. Ком снега попадает на колени майору Пихлю.

— Лейтенант Шульц уже сказал то, что могу сказать я!

Он снова трижды щелкает каблуками и отдает теперь честь на уставной манер. Садится рядом с лейтенантом Шульцем, словно ища безопасности в этом соседстве.

Следующий — лейтенант Паулюс из третьей роты. Он встает без ненужных театральных жестов, как и все медлительные фризы[37]. Не козыряет и не щелкает каблуками.

— Герр оберcт, — неторопливо начинает он низким голосам, — я больше года командовал ротой в вашем полку. Знаю, что вы не такой, каким лейтенант Шульц вас считает. Убежден, что вы пришли к своему решению после долгого, глубокого раздумья. Я не могу судить, правильное оно или нет. Вы мой командир, и я жду ваших приказаний.

Он садится рядом с гауптманом Бернштейном, тот молча пожимает ему руку.

Невысокому лейтенанту Хансену из шестой роты очень не хочется высказывать свое мнение. Внутренне он согласен с оберстом, но уже провел семь месяцев в Торгау за пустяковый проступок и меньше всего на свете хочет вновь оказаться в этой военной тюрьме. Бросает взгляд на лейтенанта Шульца, который смотрит на него ледяными глазами.

— Ну, герр Хансен, — требовательно спрашивает оберcт, — каково ваше мнение?

— Герр оберcт, мне ваше предложение не нравится. Противник просто-напросто расстреляет всех раненых несколькими автоматными очередями, и хотел бы я знать, кто добровольно вызовется остаться с ними. Вы не можете приказать солдатам сдаться. Неужели вы забыли, Лемберг, где русские ликвидировали сотни раненых выстрелами в затылок и распяли священников на дверях? Нельзя бросать товарищей на такую участь. Должен не согласиться с вашим предложением, герр оберcт.

Хансен снова садится на снег, избегая взгляда оберста Фрика. Он понимает, что его ответ был трусливой уклончивостью, но в его сознании маячит жестокой угрозой тюрьма Торгау.

Последним отвечает обер-лейтенант Вислинг из четвертой роты.

— Герр оберcт, я полностью согласен с вами. У вас нет другого выбора. На вашем месте я отдал бы приказ, и если бы кто-нибудь выразил недовольство, устроил бы ему военно-полевой суд. Приказы нужно выполнять, согласен ты с ними или нет. Это известно любому новобранцу!

— Еще одна трусливая, предательская свинья! — возмущенно кричит Шульц.

— На вашем месте, герр оберcт, — продолжает обер-лейтенант Вислинг, пропустив злобный выкрик Шульца мимо ушей, — я бы сам остался с ранеными. В противном случае вам придется оправдываться перед немецким трибуналом. Сомнений в решении судей быть не может.

— Благодарю вас, Вислинг, нужна смелость, чтобы высказать свое мнение так, как вы; но я не боюсь немецкого трибунала, я найду, как отстаивать свое решение, если дело до этого дойдет.

Обер-лейтенант Вислинг пожимает плечами. Оберcт Фрик поднимается на ноги и вставляет в глазницу монокль.

— Выслушать ваши мнения было поучительно, но моего решения они не изменили. Я не допущу, чтобы находящиеся под моим началом солдаты бессмысленно гибли. Мой главный долг — привести обратно как можно больше боеспособных солдат. Мертвые солдаты не представляют никакой ценности.

— Бежать от этих недочеловеков! — вопит лейтенант Шульц в полярную ночь и театрально кладет руку на кобуру. — Есть здесь кто-нибудь, кто ставит на первое место долг перед отечеством и фюрером? Каждый немецкий солдат клялся, когда требуется, рисковать жизнью. Миллионы доблестных солдат уже отдали жизнь за фюрера. Остаться в живых — это ваша единственная цель, оберcт Фрик? Слава богу, таких, как вы, мало. Во имя армии вы должны отменить свой приказ. Давайте построим позиции для круговой обороны и будем сражаться с большевиками; убьем их как можно больше, пока сами не будем убиты. Это наш долг перед фюрером и замечательным идеалом, который он дал немецкому народу.

— Обсуждение закончено, — решительно говорит оберcт. — Раненые останутся здесь. Группа выступает через час. первой пойдет пятая рота. Шульц, вы пойдете в арьергарде с усиленной ротой. И уверен, не нужно напоминать, что с этой минуты отказ подчиняться моим приказам означает немедленный военно-полевой суд. Я не приму никаких протестов. Понятно?

— Понятно, — еле слышно отвечает лейтенант Шульц.

Ефрейтор-санитар, бывший военный священник, и двое солдат с обмороженными ступнями вызываются остаться с ранеными.

Вскоре после этого группа снимается с места. Последнее, что мы видим — это священник, прощально машущий нам рукой с заснеженного бугорка.

Через час мы слышим позади стук пулеметов. Кое-кто говорит, что слышит вопли. Нам никогда не узнать, что именно сталось с ранеными и тремя добровольцами.

Какой-то грохот заставляет нас искать укрытия.

— Танки! — кричит Порта, пулей бросаясь в сугроб.

Над снежной пустыней сверкает оранжевая вспышка. Раздается отрывистый, глухой взрыв.

— Танковое орудие, — стонет в ужасе Хайде.

— Черт возьми, они, должно быть, спятили, — говорит Легионер. — Здесь нельзя использовать танки!

— Ты скоро поумнеешь, моя песчаная блоха! — язвительно смеется Порта, делая из гранат связку. — Иван может делать совершенно невероятные вещи. Вот погодите! Ваши языки вывалятся из ваших немецких задниц, когда узнаете, на что иван действительно способен!

На дальней стороне замерзшей реки медленно ползут какие-то черные коробки. Их шум ясно дает нам понять, что это. От завывания гусениц и адского рева моторов в жилах у нас стынет кровь.

Два, три, пять Т-34, рыча, движутся к нам по снегу. Их заносит в стороны на обледенелом спуске к реке. Какой-то миг мы лелеем тщетную надежду, что танки повернут обратно, но они с оглушительным шумом продолжают путь по льду, вздымая за собой тучи снега. Силуэты их почти красивы. Т-34, несущийся в атаку по большому заснеженному полю, представляет собой впечатляющее зрелище. Похож на громадного, проворного хищника. Все его углы округлены, сглажены, поэтому почти радостно видеть, что могут создать человеческие руки из твердого металла.

Мы делаем связки из гранат. Против танков у нас нет другого оружия.

Я подтягиваю под себя одну ногу и готовлюсь к прыжку. Главное — прыгнуть в нужный момент, когда окажешься вне зоны видимости танкистов. Напрягаюсь, как загнанное животное, которое может спастись, лишь убив нападающего. Смелость тут ни при чем. Полнейший ужас, страх смерти толкает нас к отчаянной попытке атаковать танк лишь со связкой гранат и автоматом.

По нам злобно строчат пулеметы переднего Т-34.

Отделение, которое пыталось спастись бегством, падает под сосредоточенным огнем. Убиты не все. Фельдфебель останавливается, поднимает руки к небу, словно в последней молитве, валится вниз лицом и неподвижно лежит на снегу.

Другое отделение бежит по льду зигзагами. Их нагоняет Т-34, и мы слышим, как хрустят кости и оружие под его широкими гусеницами.

Танк вертится на месте, вдавливая их останки в твердый, смерзшийся снег. Из-под гусениц брызжет кровь.

— Не подниматься! — яростно приказывает Старик.

Два Т-34 переваливают через холм перед нами. Ближайший из них поворачивает пулеметы чуть влево.

«Тебя поймали в прицел, — думаю я и, кажется, ощущаю на себе взгляд стрелка. — Если он откроет огонь, тебе конец». Я знаю расположение экипажа в этих треклятых «чайных салонах», как мы прозвали Т-34.

Передний стрелок — наверняка опытный танкист, знающий, что неразумно терять время, размышляя, что делать. «Делай что-нибудь и делай быстро», — гласит его девиз. «Стреляй во все, что видишь перед собой, не раздумывая!».

Этот приказ запечатлен в сознании каждого танкиста. «Если хочешь остаться в живых, забудь, что ты человек. Не можешь расстрелять противника, дави гусеницами!»