Патрик Модиано - Дора Брюдер Страница 11

Фридо Лямпе родился в Бремене в 1899-м — в том же году, что и Эрнест Брюдер. Он учился в Гейдельбергском университете. Работал библиотекарем в Гамбурге и начал там свой первый роман «На краю ночи». Потом получил место в одном издательстве в Берлине. Он всегда был равнодушен к политике. Его занимало другое: он описывал сгущающиеся сумерки над бременским портом, бело-лиловый свет дуговых фонарей, оркестры, звон трамваев, железнодарожный мост, пароходный гудок, матросов, борцов, многих и многих людей, ищущих друг друга в ночи… Роман «На краю ночи» был издан в 1933 году, когда Гитлер уже пришел к власти. Книгу изъяли из продажи и из библиотек, тираж пустили под нож, а автора объявили «неблагонадежным». А ведь он даже не был евреем. Что вменяли ему в вину? Всего лишь то, что его книга была прекрасна и пронизана печалью. Многого ли он хотел? Он сам признался в своем письме: «Дать читателю пережить несколько вечерних часов, от восьми до полуночи, в окрестностях большого порта; я пишу и вспоминаю квартал Бремена, где прошла моя юность. В коротеньких сценках, сменяющих друг друга, как эпизоды фильма, переплетаются судьбы. Получается что-то акварельное, размытое, связанное непрочно и зыбко, только средствами живописи и поэзии, с главным — атмосферой».. В конце войны, когда наступали советские войска, он жил в предместье Берлина. 2 мая 1945 года двое русских солдат остановили его на улице и потребовали предъявить документы, затем силой утащили в сад. И убили — им недосуг было разбираться, кто хороший, а кто плохой. Соседи похоронили его поодаль, под тенистой березой, и передали в полицию то немногое, что от него осталось, — документы и шляпу.

emp

Еще один немецкий писатель, Феликс Хартлауб, тоже уроженец Бремена, как и Фридо Лямпе. Он родился в 1913 году. Судьба забросила его в Париж во время оккупации. Эта война и серо-зеленая форма были ему ненавистны. Я мало что знаю о нем. Когда-то прочел по-французски в одном журнале пятидесятых годов отрывок из написанного им томика «Von Unten Gesehen»,[6] рукопись которого он в январе 1945 года отдал на хранение сестре. Отрывок назывался «Заметки и впечатления». Он пишет о ресторане парижското вокзала с его публикой, об опустевшем Министерстве иностранных дел с сотнями брошенных пыльных кабинетов, о том, как там размещались немецкие службы и как непогашенные люстры звенели и звенели хрустальными подвесками в тишине. По вечерам он переодевался в штатское, ему хотелось забыть о войне и затеряться на парижских улицах. Хартлауб подробно описывает маршрут одной из своих ночных прогулок. Вот он садится в метро на станции «Сольферино». Выходит на «Трините». Темная ночь. Лето. Тепло. Он идет мимо темных домов вверх по улице Клиши. Зайдя в бордель, обращает внимание на валяющуюся на диванчике смешную и одинокую тирольскую шапочку. Чередой проходят проститутки. «У них отсутствующий взгляд, они движутся как во сне, будто под хлороформом. И все залито, — пишет он, — странным светом, такое ощущение, что глядишь сквозь горячее стекло тропического аквариума». У него тоже отсутствующий взгляд. Он смотрит на все издалека, словно этот взбаламученный войной мир его не касается, он подмечает мелкие детали обыденной жизни, характерную атмосферу, и в то же время он посторонний, чужой всему и всем. Как и Фридо Лямпе, он погиб в Берлине весной 1945 года, тридцати двух лет от роду, в одном из последних боев этой апокалиптической бойни, где он оказался по недоразумению, в форме, которую его заставили носить, — но она была с чужого плеча.

emp

Почему теперь среди стольких писателей моя память выбирает поэта Роже Жильбер-Леконта? На него обрушился тот же гром небесный, что и на двух его предыдущих собратьев, как будто этим единицам предназначено было послужить громоотводом, чтобы остальные уцелели.

Мне довелось ходить дорогой Роже Жильбер-Леконта. Я часто бывал, как и он когда-то в моем возрасте, в южных районах Парижа: бульвар Брюн, улица Алезии, гостиница «Примавера», улица Вуа-Верт… В 1938 году он жил в этих краях, у заставы Орлеан, с немецкой еврейкой по имени Руфь Кроненберг. А в 1939-м — с нею же, но чуть подальше, в квартале Плезанс, в мастерской художника, дом 16-бис по улице Бардине. Сколько раз я ходил по этим улицам, даже не зная, что до меня здесь же ходил Жильбер-Леконт… А на правом берегу, на Монмартре в квартале Коленкур, в 1965 году я проводил дни напролет в кафе на углу сквера Коленкур или в номере гостиницы в конце тупика — номер телефона: Монмартр 42–99, не ведая, что Жильбер-Леконт жил здесь тридцатью годами раньше…

Тогда же я познакомился с одним доктором, его звали Жан Пюиобер. Я был уверен, что у меня затемнение в легких, и попросил его дать мне справку для освобождения от военной службы. Доктор записал меня на прием в клинике, где он работал, на площади Аллере, и сделал рентген — в легких у меня ничего не оказалось, но я все равно не хотел идти в армию, а ведь войны не было. Я просто представлял себе, что придется жить в казарме, той же жизнью, какой я жил в пансионах с одиннадцати до семнадцати лет, и чувствовал: больше я этого не вынесу.

Я не знаю, что сталось с доктором Жаном Пюиобером. Десятки лет спустя после нашей встречи я узнал, что это был один из лучших друзей Роже Жильбер-Леконта и тот когда-то просил его — как и я, в том же возрасте — о такой же услуге: дать ему медицинскую справку о перенесенном плеврите, чтобы освободиться от военной службы.

Роже Жильбер-Леконт… Последние годы своей жизни он влачил в Париже, оккупированном немцами. В июле 1942 года его подругу Руфь Кроненберг арестовали в свободной зоне, когда она возвращалась с курорта Коллиур. Ее выслали с очередной партией 11 сентября, за неделю до Доры Брюдер. Эта девушка из-за расовых законов рейха в двадцать лет переехала из Кельна в Париж где-то году в 1935-м. Она любила театр и поэзию. Специально научилась шить, чтобы делать театральные костюмы. Сразу же по приезде она встретила Роже Жильбер-Леконта среди других поэтов и художников на Монпарнасе…

Он по-прежнему жил в мастерской на улице Бардине, но уже один. Потом его приметила и стала обихаживать некая мадам Фрима, хозяйка кафе напротив. От него к тому времени осталась лишь тень. Осенью 1942 года он, выбиваясь из сил, ходил пешком далеко в предместья, в Буа-Коломб, к некоему доктору Бреавуану с улицы Обепин, чтобы получить рецепты и раздобыть по ним немного героина. Его вылазки не остались незамеченными. 21 октября 1942-го его арестовали и посадили в тюрьму Сайте. До 19 ноября он пролежал в тюремном лазарете. Затем его выпустили, вручив повестку в исправительный суд на следующий месяц «за незаконную, покупку в Париже, Коломбе, Буа-Коломбо, Аньере и хранение без законного основания наркотических средств как-то: героина, морфия, кокаина…»

В начале 1943 года он провел некоторое время в клинике в Эпине, а когда выписался, мадам Фрима приютила его в комнате над кафе. Студентка, которую он пустил в мастерскую на улице Бардине, пока лежал в клинике, оставила там коробку ампул с морфием, и он понемногу, по капельке использовал все. Я так и не узнал, как звали эту студентку.

Он умер от столбняка. 31 декабря, 1943 года, в тридцать шесть лет. За несколько дет до войны он опубликовал два сборника стихов; один из них назывался: «Жизнь, Любовь, Смерть, Пустота и Ветер».

emp

Скольких друзей, которых я не знал, не стало в 1945-м, в год, когда я родился.

В доме 15 по набережной Конти, в квартире, где жил мой отец с 1942-го — ту же квартиру снимал за год до него Морис Сакс, — моя детская была в одной из двух комнат, окна которых выходили во двор. Морис Сакс рассказывал, что в свою бытность пустил в эти комнаты некоего Альбера по прозвищу Зебу, у которого постоянно гостила «орава молодых актеров, мечтавших создать свой театр, и юнцов, пытавшихся писать». Этого Зебу, Альбера Сиаки, звали так же, как моего отца, и он тоже родился в семье итальянских евреев из Салоников. И так же, как я — ровно тридцать лет спустя, — он в двадцать один год, в 1938-м, напечатал в издательстве «Галлимар» свой первый роман под псевдонимом Франсуа Берне. Затем, во время войны, он вступил в Сопротивление. Немцы схватили его. На стене камеры № 218 второго отделения тюрьмы Френ он написал: «Зебу арестован 10.2.44. Три месяца на строгом режиме, допрашивали с 9 по 28 мая, прошел медицинский осмотр 8 июня, через два дня после высадки союзников».

Его отправили в Компьеньский лагерь с очередной партией 2 июля 1944 года, а умер он в Дахау в марте 1945-го.

Вот так, оказывается, в квартире, где Сакс проворачивал аферы с золотом, а позже скрывался под чужим именем мой отец, тот самый Зебу когда-то занимал мою детскую. Сколько таких, как он, перед самым моим появлением на свет, приняли все мыслимые муки ради того, чтобы нам довелось испытать лишь мелкие горести. Я понял это еще в восемнадцать лет, когда ехал вместе с отцом в «корзине для салата», — ведь эта поездка была лишь безобидной пародией на другие поездки, В таких же машинах, в те же полицейские участки — только оттуда не возвращались пешком к себе домой, как вернулся в тот день я.