Равиль Бикбаев - Обмани смерть Страница 11

— Поэтому ты и стал стрелять, — не спрашивая, а утверждая, произнес подполковник.

Я пожал плечами, нам двоим всё ясно, а вот насчет признания это ещё надо подумать, тщательно взвесить все за и против.

— А Кольцов? — после короткого молчания заговорил подполковник, — ты же его подставил, можно сказать своими руками утопил. Не жалко? Или он у тебя тоже по разряду ликвидируемых проходит?

— Так его теперь освободят, — насмешливо заговорил я, — настоящий маньяк найден. Он вернется в ореоле мученика, получит от государства компенсацию за незаконное осуждение, будет проповедовать, так что ему всё это только на пользу пойдет… этот чистоплюй продолжит взывать к милосердию, — тут я зло расхохотался, — Слушай, а вот забавно будет, если ты к нему на исповедь пойдешь и причастие примешь. Он тебе все грехи отпустит, я это знаю. Дальше безгрешным пойдешь, взятки брать и недовольных пытать, а как грехов поднакопишь, опять на исповедь…

— Ну вот от тебя я такой глупости не ожидал, — оскалился подполковник, — ты же знаешь нашу систему, ты ответишь за свои дела, а осужденный Кольцов по вступившему в законную силу приговору суда будет продолжать нести наказание за совершенные им и доказанные судом преступления. Два обезвреженных маньяка, лучше, солиднее, чем один арестованный по косвенным уликам, а другой несправедливо осужденный. Кольцов будет сидеть пожизненно, а ты, если доживешь конечно, сядешь рядом с ним. Может там он тебя и простит, хотя лично я в этом сильно сомневаюсь.

Вернулся из суда следователь, не прерывая затянувшегося молчания, утвердительно кивнул подполковнику, все в порядке. Положив лист постановления на стол, он вопросительно посмотрел на Одинцова, тот махнул ему рукой, следователь вышел.

— Может в СИЗО всё обдумаешь? — устало спросил подполковник, — ты уже второй час молчишь, мне домой пора. И конвой тебя ждать притомился.

— Давай еще раз все улики против меня посмотрим, — хрипло попросил я.

— Хорошо, — согласился Одинцов, — ты в деле их смотри, а я прокомментирую.

Я стал внимательно изучать материалы уголовного дела и слушал как спокойно уверенно и с хорошо заметными нотками превосходства звучал голос полицейского.

— В деле Кольцова было полно неувязок, — говорил он, — но начальство на меня давило: «быстрее, быстрее, нам нужен арест и приговор» и я не стал акцентировать на них внимание следователя. Как ты знаешь, для меня подозреваемым номер один с самого начала был ты. Но выстрелом во время первого допроса, ты увел следствие в сторону, я тоже честно говоря сначала засомневался. А потом вспомнил Винта. Этот профессиональный убийца, так и остался неустановленным лицом, но в начале девяностых годов был слушок, что часть заказов он берет через тебя, а после пяти лет своей «работы» он исчез. Была даже версия, что Винт это ты. Но при исполнении двух его «заказов» у тебя было сто процентное алиби, на момент выстрелов ты участвовал в судебном заседании. Не скрою, ловко, очень ловко. Но это еще раз подтверждало, что ты не просто его знаешь, а являешься его доверенным лицом. К нему ты и в этом деле обратился, чтобы испытанным приемом он обеспечил тебе безупречное алиби. Я в этом окончательно убедился когда на нашей встрече меня ранили. О ней знали только ты и я, и место ты назначил. Удобное место, с хорошими подходами. Снайпер не мог там промахнуться. Это была часть твоего плана, окончательно отвести от себя подозрения и подсунуть вместо себя «куклу». Уверен, что в обоих случаях стрелял Винт, ты его нанял, да и он вероятно чувствовал себя тебе обязанным. Винтовку и патроны или ты или Винт Кольцову подбросили. Не знаю, что ты наплел Кольцову, но он сломался. Молчал на следствии и суде и фактически тем самым взял вину на себя, хотя при хорошей защите он мог выкарабкаться, но его защищал ты и окончательно утопил. Но ты сделал одну серьезную ошибку, в деле была распечатка протокола якобы составленного полицией в Берлине, ты сначала показал его мне, а потом когда меня ранили он попал к следователю. И именно ты посоветовал следователю не приобщать его к доказательствам. В этом случае, мотивировал свои действия ты, придется делать запрос по месту составления протокола через Интерпол, потом истребовать подлинник или заверенную копию с переводом, а это долго, это приведет к нарушению процессуальных сроков и вообще существенного значения не имеет. На следствие тоже давили «скорей, скорей, чего вы там канителитесь, и так всё ясно». Следователь не приобщил протокол с приложениями к процессуальным доказательствам, но оставил его себе. Уже после осуждения Кольцова я решил проверить эти документы. Я сам по линии Интерпола позвонил в полицию Берлина, там теперь полно русскоговорящих сотрудников, они в течение часа проверили свою электронную базу данных и когда я им перезвонил, сообщили: не было такого протокола, понимаешь — не было. Ты составил и показал «липу», но предусмотрительно не допустил ее использования на следствии и суде. Вот тогда-то я окончательно убедился, что убийца это ты. Хитрый, подлый, безжалостный, ничуть не лучше тех кого ты убивал. Я ждал когда ты сорвешься, когда опять начнешь стрелять. Ведь ты без этого уже не можешь, правда? Ты жалкий, ничтожно продажный, провинциальный адвокатик, в эти мгновения ощущал себя высшей силой, ты не по этим подонкам стрелял, ты стрелял по своему комплексу неполноценности.

Подполковник замолчал, достал термос, налил из него бурой жидкости в стакан, выпил. Я уже не смотрел бумаги, а с интересом как заново рассматривая этого явно больного человека и ждал продолжения. И он опять уверенно заговорил:

— Второй серии можно было избежать, был шанс ещё до её начала взять тебя с поличным, достаточно было установить круглосуточное наблюдение. Но, — он помялся, — я знал, что людей мне для этого не дадут. Для моего начальства дело маньяка было закрыто. Да и ты уехал. А потом опять начались выстрелы. В другом городе, где ты якобы устроился, тебя не было. Ты вернулся к нам, ты скрывался и стрелял. Ты убивал, и тебя надо было остановить. Я бы вычислил тебя и оперативным путем, но за это время ты успел бы убить еще несколько человек. И тогда я обратился к своему врачу, да ты его тоже хорошо знаешь это Евгений Алексеевич, твой так сказать приятель. Я рассказал ему про тебя, про то как ты предал и подставил Андрея Кольцова, и он согласился помочь. По оставленному тобой электронному адресу, он попросил тебя об экстренной встрече и ты ему позвонил, якобы из другого города, а он тут же сообщил мне. По номеру мы быстро установили, откуда именно ты звонил. И взяли это место в оперативное кольцо, через два дня ты там попался. Вот и все. И еще… — подполковник помедлил и угрожающе договорил:

— Ты отлично знаешь, как мы умеем допрашивать, а ты уже немолодой человек, пыток тебе не выдержать, лучше всё расскажи сам и выдай место, где хранишь оружие.

Одинцов болезненно улыбнулся и повторил:

— Расскажи всё сам, лишние проблемы не нужны ни нам ни тебе…

А вот это уже была серьезная неприятность. Если начнут глубоко копать, то могут случайно выйти на дела, о которых никто и не подозревает. Или пока никто не подозревает, но от ошибок никто не застрахован, я тоже мог допустить оплошность. Ну что Обмани смерть, вот пришел твой час, выше голову дружок, все там будем.

— По Кольцову, — расстроено сказал я, — если я дам показания по всем эпизодам, в том числе и то тому как его подставил, ты дело на «тормозах» не спустишь?

— Нет, — сухо заверил подполковник, — его приговор в этом случае пересмотрят и отменят, — только не дури. И показания ты не мне будешь давать, а следователю, уж тебе ли это не знать.

— Признательные показания можно написать на имя любого должностного лица, — привычно оспорил я слова сотрудника полиции, — А тебе это в зачёт, в огромный плюс пойдет. Я же там в красках распишу как ты ловко обнаружил настоящего преступника. Новую звезду получишь. Полковником станешь. А если это дело пропиарить, то обретешь славу великого детектива, бесстрашного борца со злом, защитника невинно осужденных, станешь благородным лицом «новой полиции», а это сам понимаешь, карьера и деньги, много денег.

— Допустим, — осторожно боясь подвоха, произнес Одинцов, — а что взамен?

— Не хочу сидеть пожизненно, — устало с болезненным безразличием сказал я, — У меня ещё остались деньги и ты их получишь. Остальное думаю понятно, только не подведи.

На вынужденном досуге, в одиночной камере следственного изолятора я стал вести записи по этому делу, может когда и пригодятся, возможно когда люди узнают все обстоятельства этого дела, то… хотя это маловероятно.

И все чаще и чаше я думаю:

«Чтобы выносить, вырастить и воспитать человека надо как правило девять месяцев и восемнадцать лет, а сколько нужно вложить в дитя любви и родительской заботы это временем и материальными затратами не исчислить, а вот убить это так быстро… раз — прицел, два — огонь и готово. Но тот кто убивает об этом не думает, не хочет думать, пока до ледяного озноба на коже не почует, что и он всего лишь цель. Если он успеет, то крикнет: «Мама!» Но мама больше не придет, и уже не защитит. Всё убийца, пора, отвечать. Ты в это не верил? Правда?! Теперь поздно просить о милосердии, пуля твоей судьбы вращаясь уже летит по каналам ствола. Прощай и будь ты проклят. Будь ты проклят, за то что и мне из-за тебя пришлось стать убийцей. Будь ты проклят за то что скоро и меня возьмут на прицел и моя пуля найдет меня. Будь ты проклят убийца и жертва, это кричу тебе я, твой палач и твой убийца и вместе нам лежать в земле и рядом стоять на страшном суде».