Георгий Брянцев - Это было в Праге Страница 11

— Надеюсь, это не охладит нашей дружбы, — усмехнулся Нерич.

— Разумеется. Ты и Берту отпустил неспроста.

Они дружно рассмеялись.

— Имеешь в виду взять другую горничную?

— Да.

— Вмешиваться не буду. Но я хочу тебе предложить вот что: женись. И поскорей.

Нерича передернуло.

— Я не совсем понимаю тебя.

Обермейер осторожно положил сигару в пепельницу, зажал руки между коленями.

— Женись на Божене Лукаш. Она представляет для нас немалый и вполне определенный интерес.

В груди у Нерича что-то оборвалось, в глазах потемнело. Может быть, он ослышался? Мориц собирается использовать его чувство в своих интересах, втянуть в эту черную бездну Божену. Какая низость! Подлость! Одна мысль о том, что в душу чуткой, правдивой Божены влезет сапогами такой страшный человек, как Обермейер, и начнет топтать ее волю, — эта мысль привела Нерича в неистовство. Он готов был закричать от обиды и боли.

— Что же ты молчишь? — спросил Обермейер, наблюдая за Неричем.

Тот поднял глаза и сказал как можно спокойнее:

— Не всякое твое желание я готов выполнить.

— Это не мое желание, это приказ штандартенфюрера СС, приказ гестапо.

Тот леденящий страх, который Нерич испытал в памятное утро в отеле «Империал», снова охватил его. Милаш взглянул в стеклянные глаза Обермейера и понял, что сопротивление бесполезно. «Боже, неужели можно пасть еще ниже, чем в тот день?» — мелькнула мысль. И с жалким усилием он произнес:

— Я подумаю.

Обермейер скрестил пальцы и подошел к окну.

— Что же, подумай, женитьба — шаг серьезный. Но смею надеяться, что свадьбу мы сыграем еще в этом месяце.

Нерич встал.

— Ты уходишь? — спросил Мориц.

— Да, — машинально ответил Милаш, — необходимо передать письмо. Я тороплюсь.

Обермейер подошел к столу, выдвинул ящик и, достав пачку денег, заранее приготовленных, протянул Неричу.

— У тебя могут возникнуть непредвиденные расходы.

Милаш густо покраснел. «Покупает Божену, — со стыдом и ужасом подумал он. — Нет уж, это слишком. Никогда!»

— Напрасная забота, я не нуждаюсь, — произнес он с оттенком высокомерия.

— А мы и не занимаемся благотворительностью. Это твой заработок. — Обермейер сунул деньги в руки Нерича. — Ты не перестаешь меня удивлять, Милаш. А мне бы не хотелось менять свое мнение о тебе. Нам еще придется поработать вместе. Ну, ну, не ломайся. Я ведь знаю, что лишние деньги никогда никому не мешали.

Нерич смущенно опустил глаза и дрожащей рукой сунул пачку в карман.

— Я пойду.

Не оглядываясь, он вышел из комнаты и торопливо сбежал по ступенькам крыльца к машине.

«В Прагу, предупредить Божену, — беспамятно шептал Нерич, мчась к городу. — Нельзя допустить, чтобы она оказалась в этой яме. Довольно того, что я попал в лапы проклятого Обермейера. Пусть она возненавидит меня, пусть мы расстанемся навсегда, но я ее спасу. И этим, может быть, искуплю все то постыдное, что я сделал раньше».

Открытый кабриолет шел на предельной скорости. Ветер свистел в ушах, обдавал Нерича холодом. Разгоряченный мыслями, он ничего не замечал, ничего не слышал. Одно-единственное желание влекло его вперед — увидеть Божену, уберечь ее от несчастья.

Когда он подъехал к почтамту, Божена еще работала. До конца ее смены оставалось полчаса. Нерич решил побродить по улицам, рассеяться. Он вошел в кафе, выпил рюмку коньяку, вернулся обратно. Время тянулось мучительно медленно. Но чем ближе подходила часовая стрелка к шести, тем меньше оставалось в Милаше мужества. Сегодня он страшился встречи с Боженой. Что он ей скажет, какими словами раскроет свою постыдную тайну? Ведь она так верит в него, считает честным, благородным человеком. А перед ней — жалкий трус, изменник родины, человек, продавший и себя и ее. И это страшное саморазоблачение произойдет через какие-нибудь минуты!

Нерич взглянул на часы: они показывали шесть без трех. Сейчас Божена выйдет. Против волн он повернулся спиной к огромным стеклянным дверям почтамта и пошел к машине. «Может, отложить объяснение до завтра?» — мелькнула трусливая мысль. В конце концов, один день не играет роли, а завтра он будет спокойнее и сумеет лучше выразить все, что сейчас терзает его совесть. Эта мысль наполнила его трусливой радостью. «Конечно, завтра», — повторил он и, открыв дверцу, торопливо влез в машину.

Когда Божена вышла из почтамта, Нерич был далеко.

Глава седьмая

— Мориц! — сказала Эльвира брату. — Меня Прэн пригласил к себе на квартиру.

— Что радостного в этом событии?

— Не иронизируй. Верни мне его записную книжку. Я попробую незаметно подбросить ее. Пусть думает, что она затерялась, а потом нашлась.

Обермейер откинул от себя газету.

— Ты права.

Он достал из стола записную книжку Прэна.

— Между прочим, тебе следует знать, что в ней записано. Некоторые фамилии ты можешь услышать в разговоре… Твой поклонник не слишком-то разборчив, — сухо проговорил он.

— Из чего ты заключаешь? — спросила Эльвира.

— Тут у него целая коллекция: и разноглазая Эмма, и дородная мадам Дробуш, и жена адвоката, как ее…

— Клиперман?

— Вот, вот…

— Негодяй!

Эльвира подошла к брату и, по мере того как пальцы Морица перелистывали книжку, внимательно проглядывала каждый листок.

Обермейер читал вполголоса:

— «…консультант лорда Ренсимена имел встречу с директором банка Прейсом в загородном ресторане „Микадо“…

…Он же, Гуэткин, провел несколько завуалированных частных бесед с финансистами Праги…

…Чехи сопротивляются — Град сдает.

…Беран ужинал с германским послом Э. внизу у Шрамоты.

…Активность Готвальда и его партии усиливается, но он, кажется, не успеет ничего сделать.

…Премьер Годжа по-прежнему увивается за моей Мими. Она рассказывает про него пресмешные истории. Вчера Годжа танцевал с Мими чардаш. Он больше времени проводит у нее, чем в министерском кабинете…

…Непонятно, зачем Бенеш ездил на могилу Масарика в Ланы. Если за советом, то поздно».

Обермейер расхохотался, обнажая зубы.

— Это мне нравится! Метко сказано: «Если за советом, то поздно». А это что такое? Почему я этого раньше не заметил?

«…Вчера друг Гейнлейна за чашкой кофе отказался от чешских крон и потребовал доллары. Губа не дура! Пришлось дать немного. Игра стоит свеч».

— Это мне не нравится. Кто же этот друг, черт возьми? Может быть, дальше Прэн его называет? — Обермейер внимательно стал проглядывать запись за записью.

«Гостиницы Праги заполнены „туристами“ с разными паспортами, но больше всего их из Мюнхена. Тут, кажется, постарались все пять „Г“… Всюду мелькают самоуверенные морды наци. На них написано ожидание».

— Сволочь… — процедил сквозь зубы Обермейер.

«Французы приглашали на суаре. Под благовидным предлогом отказался. Французы не в моде…»

«Русский посол был в МИДе и беседовал с Крофтой. Министр, как всегда, был настроен оптимистически. У него розовые очки. Не знаю, какого мнения о нем остался русский…»

Потом тянулась длинная вереница фамилий еврейских фабрикантов, торговцев из разных городов Чехословакии.

— Эти спасают шкуру, — сказал Обермейер, — и, видимо, не без участия Роберта Прэна. Что ж, тут пахнет валютой. Они сейчас ничего не пожалеют. Им-то отлично известно, что когда сюда придет Гиммлер…

Много записей было сделано в зашифрованной форме. Ничего не понять: «Колорит плюс погода, минус температура». «Не избегнуть Ф… веревки». «X. и Ч. нашли общий язык, а потом променаж».

Обермейер снова перелистал всю книжку, надеясь набрести на что-нибудь, что пролило бы свет на «друга» Гейнлейна, но его поиски успеха не имели.

— Хм… С кем же Прэн имеет дело? — И, повернувшись к Эльвире, он спросил: — Он тебе никого не называл из наших?

Эльвира наморщила лоб.

— Не помню.

— Скверно… Книжечку ты оставь у него, если найдешь удобную минуту. Но вообще… поинтересуйся. Очень может быть, что он носит с собой и более интересные вещи. Искренне жалею, что не занялся им раньше.

— Хорошо, буду иметь в виду, — сказала Эльвира и пошла одеваться.

До квартиры Прэна она доехала на такси.

Прежде чем позвонить, Эльвира взглянула на ручные часы — половина первого. И решительно нажала кнопку звонка.

В доме Прэна она еще не была ни разу. Двери открыл сам Прэн.

— Эльвира!

— Роберт!

— Какая похвальная аккуратность!

— Разве? Я даже не знаю, который час.

Прэн широко и нагловато улыбнулся.

По тому, как он был любезен и предупредителен, Эльвира могла судить, какое место она занимает в пражской жизни этого американца. В конце концов, ей наплевать на всяких там Мими, мадам Дробушей и жен адвокатов. Она добьется того, что Прэн все свое свободное время будет уделять только ей.