Вячеслав Кондратьев - Дорога в Бородухино Страница 11

Немного постояв, она вернулась на тропку, надела рюкзак и тронулась дальше. Только сейчас вспомнила она про "ахтунг, минен". Сердце заколотилось, и ей пришлось приостановиться, чтоб унять сердцебиение. Сзади послышалось шелестенье лыж, она повернулась и увидела военного в белом полушубке, перетянутом командирскими ремнями и с кобурой на правом боку. Он остановился, оглядел Веру Глебовну и, странно улыбнувшись, спросил:

— Пожалели врага?

— Вы не из Бородухина? — пропустила она мимо его вопрос.

Военный, в свою очередь, не ответил ей, а повторил:

— Значит, пожалели врага? Я видел, как вы подошли к убитому немцу, наломали веток и прикрыли ему лицо.

— Вряд ли пожалела, но просто было больно смотреть на лицо этого обманутого мальчика.

— Почему обманутого? — холодно спросил военным.

— А разве он не обманутый?

— Он — враг! — резко бросил он.

— Вы не ответили мне. Вы — из Бородухина?

— Нет. А вы — туда?

— Да.

— Видно, что не местная. А откуда?

— Из Москвы.

— Из Москвы? — с интересом спросил военный. — Ну и как там матушка-столица поживает?

— Трудно, но поживает, — сказала Вера Глебовна, доставая табак.

— Возьмите папиросу, — он вынул портсигар и протянул ей.

Заметив, что она задержалась взглядом на портсигаре, небрежно кинул:

— Трофейный. И это трофей, — щелкнул он зажигалкой. — Я слыхал, осенью в Москве был большой "драп"?

— Драпа не было, но многие уехали.

— Зачем вам в Бородухино? — спросил он.

— Там стоит воинская часть. Я иду к сыну.

— Понимаю теперь, почему вы закрыли лицо немцу, — усмехнулся военный.Представили, что и ваш сын будет так же где-то лежать…

Вера Глебовна отшатнулась.

— Зачем вы так? Это жестоко.

— Война жестока, гражданка… А немецкая армия еще очень сильна.

— Если моего сына убьют, он будет лежать на своей земле, а тот немецкий мальчик…

— Не жалейте этого юношу, — перебил мужчина. — Он ведь лежит победителем, в ста верстах от столицы противника.

— Как-то странно вы говорите, — пристально взглянула на него Вера Глебовна. — Он же убит, этот победитель.

— Да, убит, — пожал плечами мужчина, — но, хочется нам этого или нет, он под Москвой… — Он немного помолчал. — Давайте присядем. Мне интересно, что же в Москве?

— Я тороплюсь.

— Что думают и говорят москвичи? — уточнил он вопрос требовательным тоном.

— Они думают, что поражение немцев под Москвой — начало конца.

— Ого, не рановато ли так думать? Немцы пока очень сильны.

— Вы что-то часто это говорите, — заметила Вера Глебовна.

— Разве? Нельзя недооценивать врага… Хотите еще папиросу?

— Нет, спасибо. Я должна идти, — она сделала шаг.

— Погодите. А вы тоже так думаете?

— Да, — взглянула она прямо ему в глаза.

Мужчина как-то передернулся, губы скривила усмешка, и он процедил:

— Странный народ русские… — А потом резко, командным тоном бросил: Идите. Только запомните: тот немецкий юноша все же победитель…

Он задрал голову и смотрел на Веру Глебовну, презрительно сощурив глаза, и в последних его словах сквозило чувство такого превосходства, что ее обдал страх, которого она не сумела скрыть. Заметив это, он усмехнулся еще раз и, круто повернувшись и сильно оттолкнувшись палками, поехал обратно, в сторону Малоярославца.

Вера Глебовна растерянно глядела ему вслед, не зная, что и думать, но он очень быстро скрылся за поворотом. Неужели это был немец, подумала она. Да нет, откуда тут немец? Просто неприятный человек, которому захотелось сделать ей больно, а может, испугать. Мало ли на свете плохих людей. Она постояла еще немного, стараясь успокоиться, но лес стал давить на нее, стал страшен, и ей захотелось как можно быстрей выбраться из него, и она пошла по тропке, вглядываясь в даль в надежде увидеть просвет, но его все не было и не было. Идти быстро она могла только на спусках дороги, но за ними следовали подъемы, и довольно крутые, которые ей трудно было преодолевать, а лес все не кончался, и казалось, нет ему ни конца ни края.

Часов у Веры Глебовны не было, и она совсем не знала, сколько времени она идет. Примерно через километр тропка расширилась, перестала нырять из оврага в овраг, и даже стали попадаться небольшие прогалины. На одной из них она увидела лыжные следы, утоптанный снег. Видно, кто-то разворачивался здесь. Она остановилась, огляделась и вдруг увидела на сугробе начертанную, видно, лыжной палкой стрелку и надпись: "На Бородухино", а рядом инициалы "А. Т."! У нее захватило дух. Это Андрей, Андрей! Значит, он тут, ликовала она! Сразу куда-то пропала усталость, и ноги словно сами понесли ее. Она шла, задыхаясь от счастья, а вдоль тропы все время попадались стрелки с надписью "На Бородухино" и инициалы сына.

Когда перед нею открылось небо и первый дом Бородухина высунулся углом потемневших бревен, она остановилась. Надо было унять сердцебиение, вспомнить, что говорил мужчина, принесший письмо. Кажется, третий или четвертый дом, говорил он, на левой стороне деревни. Нет, четвертый и с голубыми наличниками окон…

Дальше шла она очень медленно. К горлу подкатывал ком и сбивал дыхание. Вера Глебовна боялась, что не выдержит этих последних шагов, осядет в снег, разрыдается и Андрей увидит ее такой, а она должна быть другой — спокойной и собранной. Идя по узенькой тропке, вытоптанной вдоль домов левой стороны деревни, она уже видела тот четвертый дом с голубыми наличниками и искала какой-то проход к нему, но не находила, а вся улица была покрыта глубоким снегом, по которому ей не пробраться. Поравнявшись с домом и глянув на окна, она поразилась нежилому его виду, да и вся деревня была безлюдна — ни местных жителей, ни военных. У нее упало сердце. Она рванулась в сугробы и проваливаясь почти по пояс, пробивая себе дорогу чуть ли не грудью, не то шла, не то ползла, барахтаясь в снегу, уже понимая, что опоздала. А позади нее, словно она истекала кровью, вился неровный, глубокий, а потому казавшийся почти черным след, проторенный ее телом.

Изнемогшая, она взошла на крыльцо и постучала в дверь. Дверь сразу отворилась, но не сразу нашлась что сказать вышедшая из избы женщина, лишь горестно взмахнула руками, и Вера Глебовна все поняла и, осевши на перила крыльца, вцепившись в них руками, так как не держали ноги, прошептала еле слышно:

— Опоздала…

— На один денек разминулись… Сегодня ночью подняли их по тревоге,сказала женщина, приобняв Веру Глебовну и стараясь оторвать ее от перил и провести в дом. — В дом идемте, в дом… Там и расскажу все и письмецо передам.

Как в полусне вошла Вера Глебовна в избу, поддерживаемая хозяйкой, и стояла как неживая, пока та обметала веником прилипший к шубе и валенкам снег, не помнила, как усадила хозяйка ее на скамейку, как стаскивала с нее мокрые валенки и как дала другие, большие, но теплые и сухие, как дала ей попить водицы… И лишь тогда, когда перед глазами замелькал листок бумаги и будто бы издалека донесся голос: "Письмецо-то прочтите", Вера Глебовна очнулась и взяла письмо.

"Милая, дорогая мама! Ждал тебя все эти дни. Сейчас уходим. Не волнуйся, я обязательно вернусь…" — прочла она.

— Как дочка моя в Москву отбыла, так он денька через три и начал вас ожидать, на лыжах встречать вас ездил, — сказала хозяйка, вытирая глаза.Все мы за него так переживали. И бойцы его тоже. Мается, говорили, наш командир Хоть бы скорей мамаша его приехала. И вот надо же, нонешней ночью и погнали их…

— И далеко отсюда до фронта? — наконец нашла в себе силы спросить Вера Глебовна.

— Не знаю… Громыхает ночью фронт, слышен. А верст сколько — не скажу.

— Значит, этой ночью… — пробормотала она.

— Да… Правда, их последние дни каждую ночь по тревоге поднимали. И уходили они, но на рассвете возвращались. А вот сегодня ждем их, ждем, и нету их. Видать, на фронт пошли. Господи, на денек бы раньше приехать вам.

— Не могла. И так чудом выбралась… Вы простите, но я не смогу сразу уйти, так устала…

— Да разве кто гонит вас? И ночевать будете, и можете ден несколько передохнуть. Дом пустой, никого не стесните, — заволновалась хозяйка. — Куда же обратно такой?

— Спасибо, — сказала Вера Глебовна, сдерживая рвущийся из горла крик. Нет, не крик. Она чувствовала, что могла бы сейчас завыть, и, может быть, ей стало бы легче.

— Поплакали бы, — сочувственно сказала хозяйка, видя и понимая состояние Веры Глебовны.

— Не могу…

Вера Глебовна сидела, вытянув ноги, прислонившись к стене, уставившись невидящим взглядом в угол избы, где тлела лампадка перед старой, потемневшей иконой божьей матери, а в голове толчками, причиняя боль, билось одно — опоздала, опоздала… и все напрасно… Напрасна эта дорога в Бородухино. Не увидела. Ничего не сказала. И Андрей ушел на фронт, не простившись с матерью, и она не знает, каким он ушел…