Генрих Гофман - Повести Страница 12

Начальник караула указал пальцем свободное место на нижних нарах и, объяснив жестами, что пленный может, лечь спать, полез на свое прежнее ложе. Через несколько минут уже слышался его громкий с присвистом храп.

Долаберидзе прилег на нары и глубоко вздохнул.

Бодрствующий караульный, не выпуская из рук автомата, сел за стол и злобно поглядывал на пленного советского летчика.

«Куда меня привезли? Что будет дальше?» — мучительно думал Долаберидзе. Спать не хотелось. По-прежнему на лице пощипывали ссадины. Растянувшись на нарах, сквозь прикрытые веки он стал пристально наблюдать за сидящим у стола гитлеровцем. Мысль о побеге не выходила из головы.

Прошло около часа. Караульного начал одолевать сон. Он поставил на стол приклад автомата, крепко сжал дуло и, опустив подбородок на руки, затуманенным взором посматривал на спящих. Время от времени веки его смыкались, и тогда, прилагая неимоверные усилия, он пытался вновь открыть их. Иногда это удавалось, но чаще голова его начинала медленно клониться книзу, неожиданно он вздрагивал, морщил лоб и оторопело смотрел на пленного.

Прикинувшись спящим, Долаберидзе внимательно разглядывал комнату. Против нар у стены стояла пирамида с автоматами. Возле нее в углу несколько пустых патронных ящиков. На одном из них лежали автоматные диски.

«Если караульный заснет, можно тихо подняться, взять автомат и бежать...» — прикинул летчик. Часовой на улице не пугал его.

Еще до войны Долаберидзе начал заниматься тяжелой атлетикой. Не раз завоевывал он первенство родного города по штанге. Сейчас, думая о часовом, он напряг мышцы и почувствовал, как налились, напружинились они, перекатываясь под рубашкой.

Вот вновь слиплись веки караульного, голова опять медленно навалилась на руки, гитлеровец вздрогнул, но уже не открывая глаз, приподнял голову, чтобы еще удобнее щекой прильнуть к руке.

Долаберидзе насторожился. Прошла минута, вторая. Долаберидзе сосчитал до ста пятидесяти... Немец не просыпался. Летчик осторожно начал сползать с нар. Не отрывая взгляда от дремлющего немца, он подтянулся к самому краю, тихо опустил ноги на пол. Прежде чем подняться, повернул голову и посмотрел на лежащих рядом. Все крепко спали. Долаберидзе опять перевел взгляд на караульного и медленно, боясь скрипнуть досками, начал подниматься. Он уже почти сел, когда голова караульного соскользнула с рук и опустилась. Железная каска не удержалась и, ударившись о стол, с оглушительным звоном загремела на пол.

С верхних и нижних нар повскакивали гитлеровцы. Толкая друг друга, они ринулись к пирамиде с оружием.

Долаберидзе не лег, а, скорее, упал навзничь на свое место и закрыл глаза. Через секунду, приоткрыв веки, он увидел вытянувшегося по стойке «смирно» караульного и распекавшего его начальника караула. Сквозь шум и гомон до слуха Долаберидзе доносились лишь обрывки фраз. Кто-то поднял с пола упавшую каску и, набросив ее на голову провинившемуся, ударил по ней ладонью. Немцы гоготали, словно стадо потревоженных гусей.

Больше гитлеровцы не ложились спать, и весь остаток ночи Долаберидзе молча пролежал на нарах, обдумывая свое положение.

Глава VII

Прошло часа два с тех пор, как Георгий Карлов остался один на чердаке сарая. Кругом была тишина, лишь изредка снизу доносились вздохи коров, мирно жующих сено. Но вот он ясно услышал скрип отворяемой двери. Снег захрустел под чьими-то легкими шагами. Слабый свет фонаря проник на чердак. В сарай с ведром воды вошла Надежда Ивановна. Она забралась наверх к Георгию.

— Ну, как вы тут устроились? Не замерзли? — спросила она, доставая из кармана шубы маленький сверток.

— Нет. Ничего. Только пить хочется.

— Нате, кушайте, — Надежда Ивановна протянула ему сверток, — здесь хлеб и кусочек сала.

— Спасибо большое. — Карлов развернул тряпицу и с жадностью принялся есть.

— В чем бы вам воды принести?

— Тут у меня посудина осталась из-под молока. Наберите, пожалуйста, — Георгий протянул женщине банку. — А это вам, — он вложил другую банку в ее руку, — тут сгущенное молоко.

— Что вы, что вы, самому пригодится.

— Нет нет, не отказывайтесь, обидите меня.

— Ну, хорошо. Мы с Лизанькой сладкий чай, наверное, год не пили. Теперь попробуем. Спасибо.

Надежда Ивановна принесла Карлову воды, напоила коров и вышла из сарая. По скрипу двери Георгий понял, что она зашла в дом. Он улегся поудобней, накрылся сеном и вскоре задремал, спрятав лицо в пушистый мех воротника.

...Проснулся он, когда уже проступили серыми полосками щели сарая. За ночь боль немного утихла. Георгий осторожно поднялся, боясь потревожить рану.

Вскоре он услышал, как хлопнула дверь. В сарай вошел Пузанок.

— То сделай, это сделай. И так с темна до темна спину не разгибаю. А ему все мало, — озлобленно шептал он. — Ишь, хлебом попрекать вздумал, клоп ненасытный. Так бы всю кровь и высосал, иуда проклятый.

Карлов понял, что тирады относятся к хозяину. Он подошел к самому краю настила:

— Здравствуй, Пузанок!

Парень поднял голову и приветливо, улыбнулся:

— Здравствуйте. Как спалось? Не замерзли?

— Под такой печкой трудно замерзнуть. — Георгий повел вниз змейку молнии на комбинезоне и, подмигнув Пузанку, показал меховую толщу подкладки.

— Вот это да...

Парень был заворожен таким обилием меха и восхищенно смотрел на летчика. Потом засуетился, начал срывать со стены сбрую, хомут, вожжи...

— А я вот лошадь запрячь пришел. Хозяин за Маныч собирается, к сыну. Сын у него там старшим полицаем служит, — как бы между прочим объяснил Пузанок.

Георгий насторожился.

— Что же ты раньше не говорил, что у хозяина сын полицай?

— А вы не спрашивали раньше-то, — ответил парень и вывел лошадь на улицу.

«В самое логово предателя попал, — подумал Георгий. — Неужели хозяин знает, что я здесь прячусь?.. Нет, не может быть. — Георгий вспомнил, с какой неподдельной радостью встретила его Надежда Ивановна. — Даже актриса не в состоянии так играть. А если что — постреляю предателей, сам застрелюсь, а живым не дамся».

Со двора доносились ворчание и ругательства Пузанка, запрягавшего лошадь. Потом он зашел в сарай, молча взял большую охапку сена и отнес в сани.

Георгий услышал повелительный голос. Хозяин перечислял Пузанку, что без него надо сделать: пекся о скоте, о хозяйстве. Через некоторое время заскрипели полозья.

— Вечером попозже вернусь, — уже отъехав, крикнул хозяин.

Вскоре пришла Надежда Ивановна. Глаза ее радостно блестели.

— Вот мы и одни остались. Как провели ночь?

— Ночь-то ничего. Да не нравится мне, что сын вашего хозяина в полиции служит.

— А вы думаете мне это нравится? Но вы не беспокойтесь, он сюда всего один раз приезжал, и то месяца два назад.

— А почему хозяин именно сегодня к нему поехал? — допытывался Георгий.

— Да вы что? Неужели мне не верите?

— Верить-то верю, а все-таки. Почему именно сегодня? — он пристально смотрел на нее.

Минуту оба не опускали глаз. В его хмуром взгляде сквозило недоверие. Она, казалось, говорила: «Глупый, неужели не чувствуешь, как рада я этой встрече».

— Хозяин уже несколько дней собирался к сыну, на станцию Пролетарскую, — спокойно пояснила Надежда Ивановна. — Жена его там гостит, он ее привезти должен. Но последние дни стояли большие морозы. А со вчерашнего вечера начало теплеть, вот он и поехал сегодня. Не бойтесь, милый, не думайте об этом, — ласково убеждала она. — Никто вас не выдаст. Все будет хорошо. Сейчас принесу вам поесть и схожу к одной знакомой — ленинградке. Выведаю, может, у нее от мужа что-нибудь из одежды осталось.

Чувство благодарности и облегчения захлестнуло Карлова.

— Спасибо, Надежда Ивановна, — глухо сказал он. — Спасибо!

От знакомой Надежда Ивановна вернулась с пустыми руками.

— Тоже, как и я, все выменяла на молоко и на хлеб, — сказала она со вздохом, присаживаясь возле Карлова. — Где же добыть? Взять у хозяина? Он спохватится. Из дома выгонит...

— А у Пузанка ничего нет? — спросил Карлов.

— Что вы, весь его гардероб на нем...

Неожиданно в голове летчика созрел дерзкий план.

— А что, если... если ночью зайти в дом с автоматом и потребовать у хозяина старую одежду?

Надежда Ивановна на минуту задумалась.

— Конечно, с перепугу хозяин все вам отдаст, но... когда вы уйдете, наверняка побежит к старосте. А тот вышлет погоню. Староста из-за сына его побаивается.

— Так я свяжу его да запру, а сам на лошадь — и ищи ветра в поле. За ночь-то я далеко отмахаю.

— Рискованно, — с сомнением проговорила Надежда Ивановна.

— Но ведь другого выхода нет... Пусть так будет.

— Только вы уж тогда и нас свяжите. Я вам веревок наготовлю.