Вячеслав Демченко - Торпеда для фюрера Страница 12

Торпеды, по одной со всех катеров, врезались в воду, буквально вскипевшую от разрывов. В одну из торпед, видимо, сразу попал снаряд или осколок; она не сдетонировала, но просто пропала из виду. Два белопенных следа, заметные даже в гуще всплесков и перемежающейся тьме, потянулись к крейсеру, но он, вынужденно прекращая на время манёвра артогонь, заложил два крутых поворота, так что едва не ложился на борт, — и обе торпеды умчались во тьму, в направлении невидимого и недостижимого для них берега.

— Отходим! — закричал в переговорник Кюнцель.

Шнельботы развернулись на полном ходу и помчались в открытое море.

Русский крейсер (как потом узнали катерники, это был, по классификации ВМФ СССР, лидер эсминцев «Ташкент») ещё какое-то время преследовал их, пока тьма не поглотила катера окончательно и вести огонь стало бесполезно [7].

 Два сапога, да не пара

Туапсе. Лето 1943 г. Штаб КЧФ. Разведотдел

— А всё-таки, будь добр, Георгий Валентинович… — потянулся полковник Гурджава за новой папиросой, хоть и предыдущая ещё не дотлела в пепельнице. — Прорисуй ты мне, некомпетентному, ту генеральную линию, на которой мой командир разведотряда с твоим торпедно-свечным заводиком пересекается, а?

— Линию… — хмыкнул Овчаров. — Тут, Давид Бероевич, где линия, а где такой зигзаг, что башку уследить вывернешь, а то и вовсе пунктир, едва намеченный.

Начальник флотской контрразведки внимательно, словно решаясь нанести средней тяжести должностные увечья, посмотрел на начальника флотской разведки. И всё-таки решился.

— Но в целом картинка такая складывается. Вроде бы, и нечего немцам на том «Гидроприборе» выискивать. Во-первых, и вывезли мы оттуда всё, чуть не до последнего болта. Во-вторых, и рылись они там уже в 41‑м. Прям под веник мели, да ничего не намели. Оно и понятно — после эвакуации да бомбёжки. А тут вдруг такую бурную деятельность развели, что аж не верится.

— Из-за той торпеды, что ли? — нахмурил густые брови Гурджава. — Что уплыла из-под носа секретки? Как её там… «изделие 53–41 ЭТ»?

— «Вьюн», — покачал головой Овчаров. — Они её «Вьюном» прозвали, ну а мы переименовывать не трудились.

— Нашли? Ищут? — попытался прочитать Гурджава на флегматичной с виду физиономии контрразведчика.

— Не нашли и, думаю, что хрен найдут. Уплыла куда незнамо и по какой нужде неведомо. Такая у неё, видишь, конструктивная особенность. — Полковник прочертил по зелёному плюшу стола ребром ладошки замысловатый зигзаг. — Не попала, — всё, пропала.

— Ну и к чему тогда такие нервы?

— Нервничать заставляет то, — главный контрразведчик подпер ладошкой складки подбородка и воззрился на главного разведчика с соболезнующей гримасой, — что инициатором этих, вроде как заведомо безнадёжных, поисков является «Марине Абвер айнзатцкомандо» капитан-лейтенанта Ноймана. А говоря по-человечески: команда морской фронтовой разведки. Не хухры, понимаешь, мухры… — Полковник извлёк вчетверо сложенный блокнотный лист, исчёрканный стенографической скорописью и, опустив на мясистый нос очки, зачитал: — Входит в состав… такое и выговоришь-то только под дулом… «Нахрихтенбеобахтер», — тем не менее довольно запросто воспроизвёл Георгий Валентинович, невольно поднаторевший в немецкой грамматике.

— Вот так-то, если за дело взялись такие сурьёзные фрицы — то неспроста это.

Для сведения:

Разведывательные операции по линии «Нахрихтенбеобахтер» (морской разведки) в прифронтовых районах на черноморском театре боевых действий проводила «Марине Абвер айнзатцкомандо» (команда морской фронтовой разведки), руководитель — капитан-лейтенант Нойман.

Продвигаясь с передовыми частями немецкой армии, команда Ноймана собирала документы с уцелевших и затонувших судов, в учреждениях советского флота, опрашивала военнопленных и добывала разведывательные данные через агентуру, забрасываемую в советский тыл.

Команда собирала разведывательные данные о Военно-морском флоте Советского Союза на Чёрном и Азовском морях и о речных флотилиях Черноморского бассейна. Одновременно вела разведывательно-диверсионную работу против Северо-Кавказского и 3‑го Украинского фронтов, а в период пребывания в Крыму — против партизан.

Начала деятельность в мае 1942 года и действовала на керченском участке фронта, затем под Севастополем (июль 1942 года), в Темрюке (август — сентябрь), Тамани и Анапе, Краснодаре (с октября 1942 года до середины января 1943 года). С конца февраля 1943 года айнзатцкоманда, оставив в Темрюке головной пост, переехала в Керчь и разместилась по 1‑й Митридатской улице.

— Морская разведывательная абверкоманда… — закончил полковник Овчаров, но взгляд его, вроде бы, по-рыбьи равнодушных, судачьих глаз не сходил с лица полковника Гурджавы. Будто было нечто недосказанное.

— Что-то ещё? — после терпеливо неторопливой затяжки спросил Гурджава.

— Ага… — кивнул Овчаров, сложив на воротнике кителя пару лоснящихся подбородков. — Помнишь, кто был ведущим инженером проекта «Вьюн»? Я тебе говорил.

— Бреннер Пал Григорьевич… — не слишком задумываясь, припомнил начальник флотской разведки. — Или Пауль-Генрих. Попадал он нам уже в поле зрения… особенно, когда пропал из него.

— Вот именно, — значительно покачал головой Овчаров. — А знаешь, кто возглавил работу «Марине Абвер» на многострадальном «Гидроприборе» в качестве, так сказать, привлечённого кадра?

Давид Бероевич раздражённо пожал плечами, мол: где нам, сирым?

— Тоже Бреннер! — почти торжествующе припечатал полковник Овчаров по столу пухлой ладошкой.

— Что? Тот же? — недоверчиво поморщился полковник Гурджава.

— Тот, да не тот… — снова покачал головой Георгий Валентинович.

 Живучая змея

Оккупированный Крым. Евпатория. Июль 43‑го. Ещё один Бреннер…

Своего старого знакомого, штурмбаннфюрера Габе, гауптштурмфюрер Карл-Йозеф Бреннер встретил там, где меньше всего ожидал — в Евпатории. И встретил, когда меньше всего хотел этого.

Карл-Йозеф как раз вышел на ступени гостиницы «Мойнаки», уровень комфортности которой, даже после интендантских забот полковника медицинской службы Шламе, красноречиво отображала лепнина на фронтоне «1897 г.», когда увидел худощавую, с запоминающейся канцелярской сутулостью, фигуру штурмбаннфюрера.

Впрочем, эта его видимость гражданского чиновника никак не сказывалась на боевой репутации командира армейской зондеркоманды Feldpolizei [8] Дитриха-Диц Габе. Бывший дрезденский полицейский инспектор вписался в карательную экспедицию вермахта как нельзя удачно. Он вполне мог бы претендовать, к примеру, даже на «колотушку» — сугубо солдатскую нашивку «за участие в рукопашной схватке», то есть был решителен и храбр. Но при этом не потерял и сугубо полицейской хватки, умения «проявлять оперативную инициативу». Точнее сказать, инициативу карьеристскую и, что особенно скверно, непрогнозируемую. Поэтому…

— Так, говорите… — поспешно дёрнул Карл-Йозеф полковника Шламе за нарукавную нашивку с гиппократовой гадюкой на васильковом ромбе и ненавязчиво развернул его грузную фигуру так, чтобы прикрыться от случайного взгляда Габе, — …это дерьмо должно помочь?

— Это не дерьмо, господин гауптштурмфюрер, а минерализованная, в высшей степени биологически активная лечебная грязь, — по-детски обиженно поджал нижнюю губу Шламе. — Но, если вам так уж угодно — пусть сизо-чёрное дерьмо, то дерьмо воистину царя Мидаса!

— Прямо-таки, золотое? — не слишком заинтригованно и не слишком натурально удивился Бреннер, выглядывая из-за покатого плеча полковника.

…В общем-то, у него не было повода бояться встречи с Габе. Можно сказать, бывшим коллегой. Поскольку «абвершелле» [9], которой руководил гауптштурмфюрер Бреннер в мае этого года, была, как и зондеркоманда «Geheimefeldpolizei» [10] Габе, прикомандирована к отделу контрразведки 1 «С» 11‑й армии, оккупировавшей Крым. Вот только прибыл Карл-Йозеф на днях из отпуска к прежнему месту службы, не долечившись как следует, отнюдь не из чрезмерного рвения и не в прежней своей ипостаси. Поэтому и не хотел, чтобы о его прибытии узнал кто-то ещё, кроме тех, кому следует. По крайней мере, пока. Пока это ему самому не понадобится.

Дела тут, в Крыму, были еще у Карла-Йозефа Бреннера, важные дела…

— Ещё в 1814 году доктор Ланге описал её свойства, — тем временем воодушевлённо тряс красным зобом медицинский полковник. — Впрочем, что там Ланге? Первые упоминания о целебных грязях этого озера мы встречаем у античных авторов. Геродот, Плиний Старший, Клавдий Птолемей говорят о них, можно сказать, наперебой…

Вопрос, что делал здесь, в такой дали от Гурзуфа, места дислокации своей зондеркоманды, её фюрер Габе, вскоре отпал сам собой. Контора грязелечебницы — несколько пузатых колонн с насупленной на них наполеоновской треуголкой фронтона с тройным медальоном бородатых «Фавнов Коммунизма», как прозвал для себя Карл-Йозеф «святую троицу» октябрьской русской революции, находилась прямо напротив гостиницы. За гипсовым бассейном фонтана, знакомо безликого, как и всякая провинциальная отрыжка столичной помпезности. Что твоя гипсовая Матильда с веслом где-нибудь в дальнем берлинском форштадте, что Маша с тем же веслом в Подмосковье… Теперь тут, в паре вёрст от западной окраины Евпатории, располагался небольшой танкоремонтный заводик, поскольку в самом городе, после отчаянного рейда севастопольцев в декабре 41‑го, мало что осталось в смысле камня на камне. Церковь, костёл, кенасса и ещё нечто ритуальное, вроде как и фундаментальное, но для размещения оборудования малопригодное. «Текие дервишей» — лучше (то есть хуже) и не скажешь.