Борис Егоров - Песня о теплом ветре Страница 12

Красин — атлетического сложения человек в гимнастерке с расстегнутым воротом — сидит за дощатым столиком над картой.

Я докладываю: лейтенант Крылов для прохождения службы явился.

Красин жмет мне руку, приветливо улыбается, спрашивает:

— Что вы думаете делать?

Отвечаю:

— Воевать.

— Ну, тогда принимайте пока топографический взвод. Там командир болен — малярия…

Страшная, проклятая малярия! Я с ней познакомился очень скоро — с желтой комариной болезнью, которая валила с ног на Северном Донце тысячи людей.

— Вы на фронте в первый раз? — спрашивает Красин.

— В первый.

— Посмотрите, как выглядит оборона, — говорит он и приглашает меня к стереотрубе.

В стереотрубу виден город Лисичанск.

Поворачиваю трубу вправо, влево. Дома, терриконы шахт, вышки, содовый завод, улицы. И все мертво. Никакого движения, никакой жизни.

— А теперь полистайте боевые донесения.

Я читаю донесения. Все они, как и положено по уставу, начинаются одной и той же фразой: «Передний край обороны проходит по реке Северный Донец…»

Пока я читаю донесения, в блиндаж входит… старший лейтенант Исаев.

— Крылов?! — радостно кричит он и бьет меня ладонью по плечу. — Вот уж не думал, что здесь встретимся!

— Вы знакомы? — интересуется Красин.

— Конечно! — трубит Исаев. — Он же из спецов! Можно сказать, мой подопечный.

— А вы в этом дивизионе? — спрашиваю Исаева.

— Нет, начальником штаба во втором.

Мы вспоминаем школу, лагеря, Кувшинки, «Таню-Танюшу», знакомых ребят.

— А Курский где?

— Здесь. Только что ушел. И Тучков. И Доронин. Доронин будет служить у вас, во втором.

— А Троицкий, этот рыжий? «Чемпион» по лыжам…

— Папа-интендант в Ташкенте устроил…

Исаев разводит руками:

— Другого и ожидать нельзя было.

Разговаривая, я кошу глазами на капитана Красина. Он отложил в сторону карту, достал кусок дерева, большой нож и что-то вырезает.

Заметив мое любопытство, говорит:

— Вот из этого сучка человечек получится. Тут все почти уже сделано природой. Чуть поправить только…

Потом, бывая у командира дивизиона, я всегда видел его за работой. То он сидел над планшетом, с линейкой и целлулоидным кругом, то фигурку из дерева вырезал, то писал. И всегда был удивительно спокоен. Вот уж действительно чувствовал себя человек в любой обстановке, как дома!

Это и понятно. Красин — кадровый военный. Провел кочевую, полную неожиданных перемен жизнь офицера. Воевал с японцами, несколько раз награжден.

Мы со старшим лейтенантом Исаевым продолжаем говорить о спецшколе, о Кременецком, Теплякове, о геноссен ляйтерин Ласточкиной. Красин нас прерывает:

— Я думаю, вечер воспоминаний окончен, — мягко улыбаясь, говорит он. — Вам, лейтенант Крылов, надо приступать к работе. Берите топографов, теодолиты, мерные ленты, планшет и к шестнадцати ноль-ноль сделайте привязку боевого порядка.

Привязка — малопривлекательная вещь. Это многочасовой кропотливый труд. Надо найти перекресток дорог, церковь или тригонометрическую вышку — любую точку, которая имеет на карте определенные координаты, — и шагать, шагать от нее по всем батареям — от одной к другой, — вымеривая расстояния и углы, шагать не прямо, а зигзагами, как позволяет местность, рельеф. И все это нужно для того, чтобы с точностью до нескольких метров определить местоположение батарей и наблюдательных пунктов.

В шестнадцать ноль-ноль я прихожу к капитану Красину, сообщаю координаты боевых порядков.

Командир дивизиона берет карту, наносит на нее батареи. Потом бросает циркуль, долго смеется. Смеется громко, раскатисто.

— Лейтенант, все три батареи нашего дивизиона стоят на суше, а у вас они то на озере, то в болоте. Как вы объясните это странное явление?

Как объяснить? Я сгораю от стыда, беспомощно топчусь на месте, как школьник. Вот уж не думал, что произойдет такая ошибка. Топографической привязкой я занимался в училище, для меня это не новость. И вдруг такой просчет в первый день на фронте.

— Лейтенант Крылов, как вы объясните? — настаивает Красин.

— В углах, наверно, напутал, товарищ капитан.

— А почему?

Я молчу. Красин смеется.

— Вы сегодня слишком волновались, а офицер должен быть хладнокровным. Вы и сейчас волнуетесь. Перестаньте. Честно признаюсь, поначалу когда-то тоже врал…

Мне становится легче.

— Не впадайте в панику, — продолжает Красин. — И не думайте, что все так легко и просто. Научитесь.

Я выхожу с командного пункта. Метров сто можно пройти в рост: противник не видит.

Слышу песню. Ее поет нежный девичий голос:

Теплый ветер дует,Развезло дороги.А на Южном фронтеОттепель опять.Тает снег в Ростове,Тает в Таганроге.Эти дни когда-нибудьМы будем вспоминать.

Осматриваюсь. Поет молоденькая девчонка. Она сидит на бревне около входа в траншею. Полненькая, курносая, светловолосая. В зеленой гимнастерке с полевыми погонами, зеленой юбке, с холщовой сумкой через плечо. На сумке — красный крест.

— Загляделись, товарищ лейтенант? — слышу над самым ухом басовитый голос.

Со мной говорит молодой черноглазый сержант. Вид у сержанта бравый, пилоточка сдвинута набекрень так, что неизвестно, как на голове держится. Сержант улыбается.

— Вы только что прибыли? — спрашивает он.

— Да.

— Не к нам в девятку?

— Нет, в топовзвод. А вы из девятой батареи?

— Из девятой. Разведчик Валиков. А знаете, кто это поет? Санинструктор нашего дивизиона — Любка. Только не очень смотрите на нее: старший лейтенант Исаев вам этого не простит…

Нас опять ОдессаВстретит, как хозяев,Звезды ЧерноморьяБудут нам сиять.

— Вам нравится песня? — спрашивает сержант.

— Нравится.

— Это наша любимая. Наша главная на Южном фронте.

Любка слышит разговор, поднимается с бревна, подходит к нам, говорит мне:

— Здравствуйте. Еще один новый южанин?

В ее словах слышатся гордые нотки бывалого фронтовика, ветерана и патриота Юго-Западного.

У Любки глаза смеются, в них много бойкости и задора. А в движениях — несмотря на ее полноту — резкости и угловатости.

Наш разговор прерывается появлением Тучкова и Курского.

— Крылов, куда ты пропал? Ах, тебе уже не скучно!

Узнаю, что Тучкова назначили командиром взвода управления в седьмую батарею, Курского — в восьмую.

А я топограф. Это мне совсем не по душе. Топография, по моему убеждению, занятие для стариков, а не для молодых. Но Красин сказал, что мое назначение временное. Буду ждать.

Слышится резкий, нарастающий свист.

— Ложись! — кричит сержант Валиков.

Через несколько мгновений вокруг нас с тяжелым треском разрываются снаряды.

Приподнимаю голову. Перед глазами плывет рыжий дым, на зубах песок. Почему у меня полный рот песку?

Рядом со мной Курский. Он смеется.

— Тучков! А ты цел? Ну хорошо. Поздравляю, мушкетеры, с боевым крещением.

Что-то мы застоялись…

Боев почти нет. Наш фронт по-прежнему в обороне.

Дни идут один за другим, повторяясь во всех деталях.

Ровно в шесть утра в небе появляется «рама» — немецкий самолет «фокке-вульф-89». «Рамой» его прозвали за то, что у него два фюзеляжа и один хвост.

Монотонно и противно жужжа, «рама» облетает наши позиции — производит фотосъемку. «Рама» — прежде всего разведчик.

Повсюду поднимается пальба. По «раме» бьют из винтовок, спаренных пулеметов, противотанковых ружей.

У каждого вида оружия — свой изобретатель. Но кто придумал самодельный зенитный агрегат для борьбы с самолетами «фокке-вульф», неизвестно.

Агрегат очень простой, но грозный: в землю вкапывается столб, на столб надевают колесо от простой телеги, к колесу привязывают противотанковое ружье. Получается своеобразная турель.

Ружье закреплено надежно. Прицеливаясь, стрелок поворачивает его на колесе. И порой случается так, что «рама» после нескольких выстрелов падает на землю и взрывается.

Но попасть в этот проклятый самолет даже опытному стрелку очень трудно.

«Рама» летит дальше и, завершая рейс, сбрасывает четыре бомбы. Всегда только четыре. Бомбы она кидает на деревни и хутора — туда, где много людей.

Едва «рама» исчезает, начинается артиллерийский обстрел.

Потом короткий перерыв и снова обстрел.

На этот раз фашисты стреляют агитационными снарядами. Гитлеровская пропаганда рассчитана на идиотов. Фашистские листовки умоляют: «Сдавайтесь нам в плен! Мы обещаем вам свободу ремесла и частного промысла…», «каждому, кто перейдет на нашу сторону, мы гарантируем земельный надел». Рядом — иллюстрация: бородатый русский крестьянин в длинной рубахе и закатанных по колено штанах пашет землю сохой; соху тянет рогатый вол…