Ванда Василевская - Реки горят Страница 12

— Да, — опустив глаза, тихо сказала она.

Но на спрашивающего ее ответ, по-видимому, произвел самое благоприятное впечатление.

— Что ж вы сразу не сказали? Так, так, понятно. Садитесь, пожалуйста, что ж вы стоите? Андрей, подай табуретку.

Но Ядвига поспешно спряталась в толпу. Вперед выступил Шувара.

— Слесарь? — удивился Шлетынский.

— Слесарь, — равнодушно подтвердил Шувара.

— И откуда вы здесь взялись?

— Из Варшавы.

— Ну хорошо, а здесь?

— Я поехал на работу, на Урал.

— Ах, вон оно что… изволили поехать на Урал, — протяжно повторил Шлетынский. — А зачем вы с этого Урала уехали?

— А с этого Урала я поехал в эту армию…

— Так, так… Ну и что?

— А это уж вы сами знаете что.

— Вы полагаете? Может быть, и так. Кто следующий?

Новые вопросы, новые ответы, названия местностей, которые сами по себе означают человеческие судьбы, извилистые и трудные человеческие пути. Напоследок остался кудрявый парень, который явно оттягивал время. Но в конце концов никого, кроме него, не осталось, и он медленно подошел к столу.

— Из тюрьмы, — неохотно пробормотал он в ответ на вопрос, откуда сюда явился. И Шлетынский тотчас стал чрезвычайно любезен.

— Из тюрьмы? Вот что. Я запишу вам тут мой адрес, я живу в гостинице, у самого вокзала, забегите ко мне завтра пораньше.

— Только это не то, что вы думаете.

— Как не то?

Кудрявый мгновение рассматривал его исподлобья, затем решился:

— Я за кражу сидел, а не за то, что вам надо. За кражу со взломом.

Майорша пискнула, Шлетынский поморщился и поднялся со стула.

— Больше никого нет? К утру будут готовы списки, прошу явиться за ними к унтеру Лужняку. Рационы будут выдаваться по спискам, копии списков будут находиться у вас. Ежедневно с десяти часов утра в бывшем дровяном складе на пристани.

— Ого, на пристань бегать, когда раньше на месте было…

— Прошу без замечаний!

— А когда мы дальше поедем? — спросил кто-то.

— Придет распоряжение, поедем… Комендант занимается этим вопросом.

— Как бы только он продуктами не занялся, вроде прежнего, — пробормотал кто-то в углу, но Шлетынский вышел, притворяясь, что не слышит.

Госпожа Роек всплеснула руками.

— Что тут только делается! Коменданты, списки — кому они нужны? — а об отъезде ни звука! Зимовать мы тут будем, что ли? И тесно стало в вагоне, прямо дышать нечем. Вы бы, сударыня, хоть духами не обливались, а то прямо голова трещит от них…

— Вы это мне говорите? — слабым, страдальческим голосом спросила майорша.

— Да вам, вам, кому же еще… Хуже кизяка эти ваши духи.

Составленные комиссией списки, вопреки мнению госпожи Роек, которую при молчаливом протесте майорши и ее окружения выбрали делегаткой от вагона по продовольственным вопросам, оказались все же для чего-то нужными. Это выяснилось на следующий же день.

— Тут ошибка в списке, — заявила госпожа Роек, когда ей вручили листок.

— Какая ошибка?

— Здесь пятнадцать человек, а у нас в вагоне восемнадцать.

— Который вагон?

— Первый.

— Первый… первый… — служащий порылся в папке. — Первый… Нет, никакой ошибки нет. Продовольствие полагается пятнадцати лицам.

— Как пятнадцати? Здесь пропущены Шувара, Шклярек, Сковронский… — вспоминала она.

— Не занимайте у нас времени понапрасну. Все в порядке. Этим господам никакой помощи не полагается.

Она широко раскрыла глаза.

— Как так, не полагается?

— Не полагается, и все. Кто следующий, прошу!

Унтер Лужняк бесцеремонно оттаскивал ее за рукав.

— Идите, идите, не мешайте другим.

— Да что же это за порядки такие! Наделали ошибок в списках, а потом…

— Никаких ошибок не наделали. Вы знаете, что это за элемент?

— Какой еще там элемент?

— Большевиков мы кормить не станем.

Она попыталась было спорить, но Лужняк без дальнейших разговоров вытеснил ее из помещения.

— Зря вы так волнуетесь, во всех вагонах то же самое, — объяснил ей Шувара. — Всем, кто добровольно поехал на работу в Советский Союз, они ничего не дают. Помогают только «жертвам большевизма», — добавил он с издевкой.

— Нет, я пойду к этому, как его там, коменданту. Что же это такое? Майорша получает паек, хотя у нее куча денег, все получают, а ведь вы, господа, без всего, как были, так и поехали…

Но к коменданту ее не допустили. А вечером явился Лужняк и объявил, что комендант назначил делегатом вагона господина Малевского, который снова откуда-то появился, занял угол вагона и в кратком, ясном резюме изложил свою программу:

— Евреи и большевики ничего не получат. Пусть подыхают с голоду, если им угодно.

Евреев в их теплушке, правда, не было. Но, не считая даже трех «большевиков», которые не подлежали благодетельным заботам начальства, для многих других существовал, как оказалось, еще ряд оттенков и градаций. У майорши и еще нескольких человек из ее окружения было даже вино и шоколад, а «плебс» принужден был довольствоваться распущенным в горячей воде сгущенным молоком, время от времени жестянкой консервированного мяса да жесткими, как камень, сухарями.

— Почему нет хлеба? — пытались протестовать обойденные. — Ведь выдают для нас хлеб!

— Кто выдает? Они сами дохнут с голоду, доигрались со своими колхозами! Станут они нам давать!

Но хлеб выдавали, и Шувара даже точно узнал от начальника станции, сколько именно. Только по пути с городского склада на запасный путь, где находились временные жилища поляков, хлеб будто в воздухе растворялся. У господина Малевского его было вдоволь, но как раз он-то и произносил целые речи о том, что хлеба нет, доказывая ясно, как дважды два — четыре, что большевики коварно заманили их в пустыню, чтобы уморить здесь голодом.

Шувара и еще два «большевика», к которым присоединился и кудрявый Антон Хобот, через несколько дней перестали принимать участие в жизни теплушки. Они работали на пристани и приходили сюда только ночевать.

А между тем жизнь здесь превратилась в подлинный ад. Возникали слухи один страшней другого, и чем бессмысленней они были, тем легче им верили.

— Немцы уже все заняли, о нас здесь просто забыли.

— Теперь, того и гляди, на нас бросятся дикари с ножами и вырежут всех за то, что нас большевики сюда привезли.

— Куда нас хотят везти? По реке? А что же дальше будет? Вы знаете, что река как замерзнет, так лед семь месяцев держится, и тогда уж ни взад ни вперед. Все погибнем…

— Господин Малевский говорит, что там северная зима, все равно как на полюсе, шесть месяцев солнце не светит.

— Не может быть. Тут же юг!

— Какой там юг! Все это сказки… Только чтобы обмануть нас и погубить…

Но вдруг проносилась другая весть:

— Англичане перешли границу, идут сюда…

— Какую границу?

— Ну как какую? Разумеется, иранскую. Так что нечего беспокоиться. Большевики бегут, только пятки сверкают. Мне вчера это один тут рассказывал, очень порядочный человек, хотя и здешний.

— Да ведь англичане русским союзники?

— Э, неужели вы в это верите? Станут англичане связываться с большевиками! Не-ет. Там их немцы бьют, а тут англичане как наподдадут сбоку!

Одновременно доходили известия, имевшие больше оснований. Да и проверить их было легче. Теперь уже все знали, что большевики давали хлеб, но этот хлеб через посредство коменданта эшелона и его приближенных, вместо того чтобы попадать по назначению, отправлялся прямо на рынок. На рынке продавались и костюмы, ватники, детские ботинки, которые получал под расписку для распределения между нуждающимися поляками поручик Шатковский. Однако говорить об этом открыто никто не решался, так как оказалось, что все, о чем говорят в теплушках, немедленно доходит до руководства и вызывает весьма чувствительные репрессии.

В довершение ко всему в эшелоне появился тиф. Дважды приходила советская комиссия, чтобы проверить санитарное состояние теплушек, но больных старались от нее скрыть.

— Знаем мы эти их больницы! Морилки, только и всего.

— И чего эти комиссии шатаются?

— Да говорят, что в ряде эшелонов тиф и что уже появились случаи и среди населения.

— А мы вроде как виноваты?

Городские власти были в отчаянии. Не проходило дня без скандалов на базаре, где оборотистые юнцы старались надуть «глупых азиатов». Не проходило дня, чтобы к советским властям не поступали жалобы от самих поляков. Но что тут можно было сделать?

— Я не имею права вмешиваться, — говорил Шуваре председатель районного совета. — Поймите, я связан по рукам и ногам. Эшелон находится в ведении польского посольства, там свой комендант, свое руководство. Я обязан всячески помогать полякам, но не имею права вмешиваться в их внутренние порядки.