Виктория Дьякова - Досье генерала Готтберга Страница 13

Князья Белозерские имели великолепный дворец в Санкт-Петербурге у Аничкова моста на Невском проспекте, тот самый, который тебе хорошо известен. Гриша Голицын с матушкой жили всего в двух домах от нас, и мадам Голицына часто наведывалась в гости. В Смоленской губернии у Белозерских было обширное поместье, приданое Алины Николаевны. Родовое же гнездо — на берегу живописного озера Белое в Вологодском крае, откуда князья Белозерские и повели свой род.

— Значит, в Петербург вы попали впервые с княжной Шаховской? — уточнила Лиза.

— Да, именно тогда, — подтвердила Катерина Алексеевна, — приехала в город, о котором столько рассказывали мои немногочисленные знакомые в Опалеве, но где никто из них не бывал, даже проездом. Стоял декабрь, время накануне Рождества. В Петербурге было сыро, ветрено. Мы въехали в город рано утром. Княгиня Алина Николаевна только поднялась. Нам повезло: накануне ей не здоровилось, и она отменила визиты, не то встала бы не раньше полудня. Встретила она нас с Машей весьма прохладно. Но прочитав письмо сына, переданное ей Машей, прониклась ко мне сочувствием. Позднее она всюду брала меня с собой и называла своей воспитанницей, рассказывая о подвигах моего отца. Мы посетили множество праздников, принимали гостей у себя. Княгиня справила мне очень приличный гардероб, обучила как правильно вести себя, хотя я вначале безнадежно терялась, не в силах справиться с волнением. Меня поразил театр, о котором я мечтала, не бедный, уездный или случайно заезжий, а настоящий императорский, с Матильдой Кшесинской.

Княгиню Алину я сперва побаивалась. Она была очень строгой женщиной. К тому же, на мой взгляд, она была фантастической красавицей. Все в ней вызывало у меня восторг и поклонение: и величавость манер, и утонченный профиль, и всегда убранные в высокую прическу волосы, и внимательные строгие серые глаза. Не говоря уже об украшениях, о нарядах, о множестве безделушек, о существовании которых я даже не подозревала у себя в Опалеве, а уж тем более в Савинской слободе. Она проводила у себя приемы по четвергам, и на какое-то время я стала главным событием для всех знакомых княгини, они съезжались со всей столицы, чтобы посмотреть на меня. Маша Шаховская, пожив с нами некоторое время, снова вернулась на фронт к Грицу. Вскоре после ее отъезда княгиня Алина повезла меня в Царское Село, чтобы представить своей патронессе, императрице Александре Федоровне.

— К императрице?… Вы видели ее?! — не удержалась Лиза. — Какой она была? Расскажите, пожалуйста!

— Теперь, когда прошло больше четверти века и я знаю трагическую судьбу этой женщины, я отношусь к ней с симпатией, понимаю ее гораздо лучше, чем тогда. Но в первый наш визит государыня Александра мне не понравилась. Она показалась мне излишне нервной, придирчивой, даже мелочной. Могла ли я тогда подумать, что спустя всего лишь три года, проводив семейство государя до Екатеринбурга под охраной красноармейцев, мы с Алиной Николаевной навсегда попрощаемся с ними, а сами отправимся в деревушку Сизовражье, в тридцати верстах на север. Там матушку Грица и других приближенных императрицы ждала такая же участь, как и их патронессу. Чудом уцелев в бойне, я осталась жива одна и, спрятавшись в звериной норе, без хлеба и воды, все-таки дождалась прихода войск адмирала Колчака.

А тогда, в первый мой приезд, Петербург был совсем не тот, что в фильме, который снял позже для меня один мой друг, а потом отправился из-за него по этапу. В Петербурге у Елисеева продавали свежую клубнику в январе, в самый разгар войны. Это был прекрасный город, пленительный, возбужденный новогодней суетой. Он исчез вместе с теми людьми, которые жили в нем прежде. И в последующем, когда мне пришлось начинать новую жизнь уже при советской власти, я избегала приезжать на свидания с ним. Я жила и живу в Москве, — Катерина Алексеевна надолго замолчала.

— А после революции? Как сложилась ваша судьба? — осмелилась нарушить затянувшуюся паузу Лиза.

Белозерцева тяжело подняла глаза:

— В конце тридцатых меня арестовали и, продержав в камере на Лубянке два месяца, отправили в ссылку. Правда, в отличие от многих, которым повезло меньше, позволили выбрать место где жить. Подальше от столицы, естественно. Я выбрала Белозерское. К тому времени усадьба уже почти двадцать лет не принадлежала княжескому семейству, из которого никого не осталось в живых. Не принадлежала она и мне, — Катерина Алексеевна печально склонила голову, постукивая пальцами по деревянному поручню кресла. — Сначала в усадьбе планировали разместить детский летний лагерь, но потом, как всегда, бросили затею, едва начав. Ведь дом требовал ремонта, а сад — заботливых рук, а значит, надо было потратить деньги, их, как всегда, не нашлось.

Грустная картина открылась мне, когда я вернулась в Белозерское. Старый Александровский парк, названный так в честь князя Александра Михайловича, который его устроил в начале девятнадцатого века, не просто одичал, он был варварски покалечен. Деревья поломаны, кусты и клумбы вытоптаны, беседки разрушены, каналы заполнены илом, смешанным с нечистотами. Ничего подобного не случилось бы, если бы усадьба по-прежнему принадлежала хозяевам. Сад был не просто заброшен — он умер, как княгиня Алина Николаевна, как ее сын. Словно почувствовал, что остался одинок и решил разделить трагическую участь с теми, кто его любил. Больно, страшно больно было смотреть на останки некогда пышно цветущих деревьев, которые торчали из земли словно кости мертвых из развороченных могил на кладбище.

Из всех прежних обитателей дома меня встретил лишь старый солдат, служивший денщиком еще у отца князя Григория, и его жена — ослепшая на один глаз старуха. Они старались но мере сил поддерживать в доме порядок в память о бывших господах. Помню, как не в силах сдержать отчаяния, я села на крыльцо и плакала, закрыв руками лицо. С тех пор только во сне мне виделось неистовое цветение вишен и яблонь вокруг белого дома с колоннами перед входом. Розовая россыпь махровых цветов жасмина. Я видела себя среди душистого буйства лета шестнадцатого, предреволюционного года, последнего, счастливого года в моей жизни. В длинном белом платье, с белокурой косой, закрепленной на затылке большим синим бантом, я бежала по жасминовой аллее к чайному китайскому домику, где обычно перед закатом собиралась вся семья. С семнадцатого года сад стоял покинутым и одиноким. Побитые морозами деревья были вырублены на дрова равнодушными гегемонами, из сформированных в Вологде отрядов местного реввоенсовета, сожжены спьяну, они погибли так же, как их прежние хозяева в страшном месиве Гражданской войны, были свалены в кучу и сброшены в овраг, без права переписки, — Катерина Алексеевна усмехнулась. — И только в памяти моей сохранились те прекрасные дни, когда поспевали в Белозерском смородина и крыжовник, когда на открытой к озеру веранде девицы варили из ягод варенье под внимательным присмотром княгини Алины Николаевны. Этим вареньем угощали потом всю зиму многочисленных гостей, приезжавших на четверги в дом к князьям Белозерским на Фонтанку, его, кстати, очень любил Феликс Юсупов.

Мысли Катерины Алексеевны снова вернулись к событиям Давно минувших дней. Конечно, мой отец постарался, чтобы я получила должное для девицы из дворянской семьи образование. Я говорила по-французски и по-немецки. Играла на фортепьяно, немного пела. Но для петербургских салонов всего этого было недостаточно, требовались еще кругозор, умение легко вести светскую беседу, куда большее изящество манер. Понимая, что ей предстоит устроить мне партию в столице, княгиня Алина Николаевна пригласила для меня репетиторов. Она не предполагала тогда, что отношение Грица к Маше переменится, и он предпочтет ей меня, но даже представляя мне тех, кто посещал ее дом и, возможно, мог составить мне счастье, подробно перечисляла все их регалии, как бы намекая: «Тебе придется вращаться в самых высоких кругах, девочка, так что готовься всерьез». Я была старательной ученицей, и сложись обстоятельства по-другому, не ударила бы в грязь лицом, обвенчавшись с Грицем. Но увы… Мои мечты, как мечты многих, составлявших близкий круг княгини Алины Николаевны, разбились, не осуществившись. Их образ жизни был разрушен, теперь он утерян безвозвратно, выкорчеван, как деревья в Александровском саду. И я думаю, что царство темной пролетарской «справедливости» теперь установилось надолго, увы, мы не увидим его конца.

При последних словах Белозерцевой Лиза вздрогнула и как-то инстинктивно обернулась к двери: не слышит ли кто. Но механик ушел, в комнате никого, кроме них двоих, не было.

— Не бойся, Антонов — не стукач, — перехватив ее взгляд, успокоила ее Белозерцева. — Хотя кому теперь можно верить? Себе самому и то — страшно. Но я не первый год держу его при себе, проверяла уж. Другой бы, показав мне фильм, который мы только что смотрели, — сразу бы донес Суэтину или кому-нибудь еще из чекистской братии, но Антонов — молчок. Боишься? — она наклонилась к Лизе, и поскольку та промолчала, потупив взор, сама ответила: — Боишься. И я боюсь, несмотря на все, что уже пережила. Все боятся. А надо пересилить это, только тогда хотя бы что-то переменится.