Михаил Кожухов - Над Кабулом чужие звезды Страница 13

— Была еще и кобра, да намокла, — сказал он. — Пришлось выбросить.

Комбат в тельняшке — впрочем, весь Афганистан, включая меня, теперь в тельняшках — греет огромные руки у печки, которую сам сложил. Отличная вышла печь, с духовкой.

На трассу вышли в сумерках. Когда проезжали развалины кишлаков, комбат, не поворачивая головы, молча перекладывал с руки на руку автомат, направляя его стволом туда, откуда можно было ждать выстрела. Он довез меня до «виллы» — семнадцатой заставы. В кромешной тьме нас встретили у дороги две огромные собаки, обнюхали с ног до головы, признали шуравейский дух. Я остался в тесной темной комнатке перед раскаленной докрасна дверцей печки. В комнатке сидели еще двое, их лиц я не видел, и, бог весть почему, они обращались ко мне не иначе, как «товарищ майор». Я, вообще-то старший лейтенант запаса, в армии не служивший, этому неожиданному повышению в чине, понятное дело, не сопротивлялся. С «виллы» меня и забрал по моей просьбе улыбчивый старший лейтенант Игорь Троеглазов, хозяин 20-й заставы, которую я приметил еще на пути в Герат.

Ближе к полуночи выехали на «боевое патрулирование». Дима Барышев припал к пулемету, мы с Троеглазовым, его замполитом Николаем Коробковым и сержантом Стасом Жуком устроились на «броне». Не знаю уж, есть ли толк от таких патрулей, производят ли они впечатление на «духов», но на меня произвели. Сами посудите: кромешная темень кругом, автомат в руках, патрон в патроннике, предохранитель снят, холодный ветер бьет в лицо, КПВТ[12] грохочет на всю округу — трассеры летят во все стороны, пули крошат гранит. Близ того места, где еще вчера полыхал взорванный трубопровод, и подоспевший взвод нарвался на засаду, наш БТР заглох. Намертво! Ночь сразу стала еще чернее, в каждом шорохе ухо пытается угадать опасность. Что случилось?! Солдат забыл заправиться. Оставшиеся до заставы пять километров на остатках топлива тащились около часа, останавливаясь поминутно. Случись что, полегли бы все. Так здесь случается часто: из всех наших потерь в Афганистане только треть — боевые. Остальным причина — глупость, неосторожность, раздолбайство.

Когда доехали до заставы, мне стоило больших трудов удержаться, чтобы не выложить водителю все, что я думаю о нем и его маме. Впрочем, это сделал за меня лейтенант Игорь Троеглазов.

Наутро поехали знакомиться к «инженеру Абдурахиму», командиру дружественной банды племени нурзаев, которая не так давно перешла на сторону Кабула. Тут, правда, надо кое-что объяснить. Никакие банды на сторону народной власти сами не переходят. Работа с ними, собственно, и входит в обязанности многочисленных сотрудников КГБ («Представительство» этого ведомства занимает в Кабуле целый квартал) и чуть менее многочисленных офицеров ГРУ, и всевозможных других ответвлений армейской разведки. По принятой здесь терминологии, банды бывают трех категорий. Категория третья — это когда в результате оперативной работы (читай: подкупа) руководителя вооруженной группировки удается склонить к сотрудничеству. Категория вторая — когда и сам предводитель, и его ближайшее окружение выполняют все, о чем их просят «шурави», а душманский личный состав еще думает, что участвует в «джихаде» — священной борьбе с неверными. Наконец, когда рядовым бестолковым душманам объясняют, что на стороне Апрельской революции воевать выгоднее (читай: платят больше), отряду присваивается первая категория. Когда обстоятельства складываются благоприятно, банду «выводят» на белый свет, и в газетах сообщают о том, что «еще одна вооруженная группировка мятежников перешла на сторону народной власти».

Так было и с отрядом Абдурахима. Он уверяет, что ему двадцать девять лет, но на вид явно больше. Учился в Кабульском политехническом, отлично говорит по-русски. Про революцию, патриотический долг, который привел его к сотрудничеству с правительством, и так далее. Потом мне рассказали в Шинданде: Абдурахим пропускает караваны через свою территорию, и кто-то регулярно взрывает трубопровод буквально в метре от черты, которая ограничивает на трассе зону ответственности его отряда.

Случилось так, что в банде я остался один. Когда мы добрались до кишлака, люди «инженера» уезжали на операцию — на «тойотах» и мотоциклах, бородатые, перепоясанные пулеметными лентами, с китайскими автоматами в руках. Абдурахим попросил Троеглазова подбросить их на бэтээре, а заодно поддержать огнем в разборках с какой-то соседней бандой. Игорь согласился и, понятное дело, предпочел оставить чужого корреспондента в кишлаке, чем отпускать своего водителя в этой компании, особого доверия не внушавшей.

Часа два мы толковали с Абдурахимом о здешней ситуации, а затем я попросил провести меня по кишлаку, показать, как нурзаи ткут ковры. Это было забавно! Из помещения сначала выгнали всех женщин, они спрятались за загородкой и что-то отвечали оттуда, не показывая лиц. Мне пришлось довольствоваться осмотром станка с начатым ковром, точно таким же, какой лежит здесь в любом доме.

А потом мы сидели, по афганскому обычаю, на таком же ковре, поджав ноги, жевали сомнительного вида тушеное мясо. Запивали советской водкой, которую продают из-под полы в любом дукане — она никаких сомнений у нас с «инженером» не вызывала и, судя по всему, была разрешена к употреблению Аллахом.

У меня было странное чувство по поводу происходящего. О том, что я нахожусь в этом кишлаке, кроме лейтенанта и его водителя, не знает ни одна живая душа на всем белом свете. Как не знает, собственно, и о том, что я шастаю в свое удовольствие по заставам, разбросанным по трассе Шинданд — Герат. А ну как забудет обо мне Троеглазов?! А ну как, не дай бог, погибнет?! Воображение рисовало картинки: вот Абдурахим везет меня на верблюде к пакистанской границе, вот получает за меня деньги, вот я в плену… Тьфу, дурь какая-то. БТР затарахтел под окнами уже в сумерках.

Вечером на заставе принимали в комсомол бойца Магеррамова. В его заявлении было написано так:

«Прошу принять меня в члены ВЛКСМ, так как, выполняя интернациональный долг в рядах советского ограниченного контингента в ДРА, я понял, что не могу оставаться в стороне от борьбы за новое коммунистическое общество».

Рамиз Магеррамов по должности — повар, по национальности — азербайджанец. «Высокая кухня» в его исполнении выглядит так: замполит идет вместе с ним на кухню и показывает: «Берешь картошку вот так, картошка в левой руке, нож — в правой. Снимаешь кожуру вот так, потом режешь, понял? Кладешь в воду, солишь, ставишь на огонь. Есть вопросы?» Вопросов у повара Магеррамова нет. Парень он старательный и серьезный, готовит в результате вполне сносно — я пробовал. Ему бы еще русский хоть немного выучить… В комсомол его приняли единогласно.

В Шинданд выехали в сумерках, я спрятался на этот раз внутрь бэтээра, пытаясь согреться. Когда проезжали Черные горы, снова заработал башенный пулемет, заставляя с непривычки вздрагивать с каждым выстрелом. Потом Троеглазов, который остался на «броне», утверждал, что возле Черных гор нам вслед выпустили автоматную очередь. Было? Не было? Я не видел.

Весь следующий день я «улетал» в Кабул, раза три гонял штабную машину на аэродром, но самолет пришел только под вечер, все тот же «сто тридцать второй борт», экипаж Роберта Сахаутдинова. Я снова сидел в кресле второго пилота. Роберт решил показать мне здешнее чудо света — «дар природы», по его словам. Мы сделали легкомысленный вираж, не запланированный полетным заданием, над скалами потрясающей красоты где-то высоко в горах. Трудно было поверить, что природа без участия человека выстроила это фантастической красоты сооружение.

На аэродроме в Кабуле долго фотографировались, я обещал Роберту передать снимки. Увы, пленка оказалась засвеченной.

Отряд особого назначения

Нахальство афганцев вынудило меня для поддержания чести и достоинства России атаковать 18 марта сильно укрепленные позиции их на обоих берегах реки Кушки.

Полная победа еще раз покрыла славой войска Государя Императора в Средней Азии. Афганский отряд силой в 4000 человек при 8 орудиях разбит и рассеян, потеряв до 500 человек убитыми, всю артиллерию, весь лагерь, обоз и запасы… Афганцы сражались храбро, энергично и упорно.

Кивнул на прощание полосатый шлагбаум на окраине Кабула, будто удачи пожелал. Что ж, она не будет лишней на этой трассе: прошитые очередями, искореженные взрывами остовы «наливников» ржавеют у обочин, врыты в грунт выносные танковые посты. Аллах ведает, из-за какого дувала может ударить по проходящей колонне гранатометный залп.

Опустевшие, разрушенные кишлаки обступают трассу на Хайратон, тоже пустынную в этот утренний час. Только рев наших бэтээров ломает настороженную тишину долины, только изредка промчится навстречу разукрашенный грузовичок, мелькнет за бортом процессия: старик верхом на потертом ишачке, за ним две покорные женские фигуры в чадрах. Кто они, куда? Кто знает.