Евгений Мариинский - Я дрался на «Аэрокобре» Страница 13

— Вижу, — отозвался Архипенко. — Прикрывай, Королев, атакуем! — и повел свою четверку в атаку на бомбардировщиков.

«Ю-87» шли почти под самыми облаками. Сначала всем показалось, что прикрытия возле них нет. Так подумал и Королев.

— Внимание! Атакуем сзади! — передал он по радио и развернулся для атаки.

В тот же момент я увидел четырех устремившихся к ним «худых». А сзади шли еще два «Фоккера».

— Виктор, «шмиты»!

— Уходим в облака! — быстро сориентировался Королев: выходить из-под атаки противника больше было некуда. Обязательно попали бы под огонь стрелков с бомбардировщиков.

Я взял ручку на себя и тут же оказался в непроницаемом молоке. Мне никогда не приходилось летать по приборам и только теоретически, по занятиям в училище я знал, как это делается. Поэтому, пройдя несколько секунд в облаках и испугавшись потери ориентировки с последующим сваливанием, отдал ручку от себя и выскочил вниз. Прямо подо мной шли бомбардировщики, а один из них — ведущий группы — закрыл собой не только прицел, но и все переднее стекло фонаря кабины. От всех «Юнкерсов» ко мне потянулись дымные нити трасс. Я тоже нажал гашетку, увидел, что вся очередь вошла в темную серо-зеленую тушу «Юнкерса», и взял ручку на себя, уходя от огня стрелков.

Когда я снова вывалился из облаков, «Юнкерсов» подо мной не было. Они поодиночке уходили обратно на юг.

— Давай пристраивайся! — услышал я голос Виктора и увидел, как тот качает самолет с крыла на крыло, показывая: вот, мол, где я.

Они еще некоторое время гонялись за одиночными «Юнкерсами», но те не подпускали близко к себе истребителей, загодя уходили в облака.

Семь «ястребков» собрались и пошли домой после боя. Где-то там, на линии фронта, остался восьмой, ведомый Архипенко Николай Бургонов. На аэродроме он обычно молча сидел у костра или у открытой дверцы печки и изредка грустно улыбался, слушая рассказы летчиков.

Что случилось, я не знал. После боя с «Мессерами» все были на месте. Потом короткий бой с бомбардировщиками, проходивший в основном за линией фронта, недалеко от передовой. Я еще радовался, что фашисты бросают бомбы на свои же войска. А если Цыгану пришлось там садиться? Ему тогда отомстят за все…

Уже на земле Архипенко рассказал, что они с Цыганом с первой атаки сбили по одному «Юнкерсу».

Потом «лаптежники» рассыпались по одному. Он видел, как Бургонов погнался за вторым «Юнкерсом», подошел вплотную, но внезапно скрылся в облаках, а оттуда вывалились только обломки его истребителя. Больше он ничего не видел…

В этот день за четыре часа, с двенадцати до четырех часов дня, полк провел четыре воздушных боя и сбил двадцать фашистских самолетов. Но радость такой крупной победы омрачалась гибелью Цыгана, которого все любили в полку…

Случилось что-то неправдоподобное. Летчики забрались в кузов трехтонки, чтобы ехать домой («Антилопа Гну» к этому времени уже отслужила свой срок и развалилась на ходу), и обнаружили, что вместе с ними в кузове сидит и Цыган!

— Цыган!

— Откуда взялся?!

— Цыган пришел!

Его награждали дружескими тумаками под бока, по спине, расспрашивали, перебивая друг друга и не давая Бургонову слова сказать. А он молчал, смущенно улыбаясь.

Оказывается, когда он пристроился к «Юнкерсу» и уже собирался нажать на гашетки, наша зенитка прямым попаданием отбила ему хвост. Неуправляемый обрубок самолета задрал нос и, скрывшись в облаках, начал беспорядочно кувыркаться. Там Цыган с большим трудом сбросил дверцу кабины и вывалился из нее, раскрыл парашют. Архипенко видел падение обломков самолета, а Цыган в это время был еще в облаках…

Вышел из облачности он над немецкой передовой. Его обстреливали с земли, не попали. Хорошо, ветерок дул в нашу сторону. Опустился на нейтральной. Снова обстреливали. Даже «Тигр» выполз из-за бугра, стрелял болванками (бронебойными снарядами). Тогда Цыган понял, что его выдает купол парашюта, отчетливо выделявшийся на черном фоне.

Отполз в сторону. А тут подползли два наших солдата, утащили в окоп…

— Вот и все… — закончил Бургонов.

— Так ты что, и на КП не был? — спросил Гулаев. — Там же передали в дивизию…

— Когда заходить? Смотрю, все на машину полезли. Уедут, думаю, без меня. И сам полез. Пешком не больно хочется переться. Находился сегодня…

Это был обед и ужин сразу. Днем обедать на аэродроме ни у кого не было времени. Сейчас летчики прямо с машины, не заходя домой, ввалились в столовую. Никогда еще сюда не набивалось одновременно столько народу. Шум, гам, толкотня за столами не могли омрачить настроения. Везде все жестикулировали, рассказывали эпизоды проведенных воздушных боев. Героями дня были Бургонов и Галушков, пострадавшие в сегодняшних боях. Бургонов прыгнул с парашютом, а Галушкову в левую бровь впился небольшой осколок плексигласа от разбитого пулей фонаря кабины.

Только лицо Чугунова выпадало из общей гармонии. Мрачный, он сидел в углу на своем обычном месте, которое занял еще до приезда летчиков с аэродрома. Ему, как не летавшему, не дали боевых ста граммов, и он недовольно бурчал про себя.

— Нашли чем хвастаться!.. Я бы полетел! Орденов теперь нахватают! Подумаешь!.. Я им покажу!..

Кому и что покажет, он не уточнял. Просто увидел, что воевать можно и без потерь, что это, казалось ему сегодня, дело несложное —вылетай и складывай в мешок сбитые немецкие самолеты, получай ордена. Он не рисковал высказывать свои мысли во всеуслышание, шептал все себе под нос. Однако Виктор, сидевший против него, услышал и громко спросил меня:

— Ты доложил, сколько сбил сегодня?

— Ничего.

— Почему? Ты ж говорил, что в «худого» очередь всадил и в «лаптя»!

— Так я же не видел, куда они упали. А может, и не упали вовсе.

— Ерунда. Про «шмита» не знаю, все-таки издали бил, может, пули только попали. А в «Юнкерса», говоришь, вся очередь вошла?

— Куда же ей деться? Он загородил все перед самолетом. Ни одна пуля мимо не могла пролететь.

— И ты боишься, что не сбил?! Одного нашего снаряда хватит, чтобы завалить его, а тут целая очередь!

— Ладно… Теперь уже поздно думать. Сбил, не сбил. Не видел я, как падал. А не видел, так вроде и не сбил… В подтверждениях от наземных войск будет указано, сколько, каких самолетов и в какое время упало. Разберемся тогда…

Начали подавать первое. По столовой разнесся аромат наваристого украинского борща. Он и в самом деле оказался хорошим — впервые за все время после перелета на Правобережную Украину. Или, может, летчики просто проголодались? Ведь сегодня они крепко поработали и не пообедали вовремя. Вообще-то кормили здесь довольно плохо. У местного населения ничего не было: все забрали фашисты, а подвоз через переправы был затруднительным. Технический же состав вообще питался «на подножном корму» — собирали в полях остатки кукурузы и свеклы. Изредка кому-то удавалось подстрелись из винтовки зайца, которых расплодилось великое множество, но попасть в которого было ой как не просто.

Во всяком случае, все с удовольствием загремели ложками. Только Чугунов недовольно повернулся к раскрасневшейся от духоты, от шума и общего веселья улыбающейся официантке.

— Сколько раз я говорил, чтобы первое мне подавали с косточкой! Забываться стали?!

Официантка молча, все с той же веселой улыбкой взяла у него тарелку, но смех в ее глазах пропал. Вместо смеха там показались две злые искорки — опять, мол, этот бездельник кочевряжится. Минут пять ее не было.

— Заведующий! Почему мне не подают?! — не выдержал Чугунов.

— Сейчас, сейчас! — донеслось из кухни, и в дверях показалась официантка. Она раскраснелась еще больше, стала чуть ли не малиновой, закусила губу, чтобы не расхохотаться. В вытянутых руках она торжественно несла тарелку, поперек которой, выступая сантиметров по пятнадцать с обеих сторон, лежала кость от коровьей ноги.

— П-п-по-жалуйста! — еле выговорила она, поставила тарелку перед Чугуновым и закрыла рот передником.

Летчики, притихшие было при ее появлении в дверях, так и покатились от хохота.

Чугунов несколько секунд молча смотрел на тарелку, на кость, побледнел и резко вскочил с дрожащими от бешенства губами и сжатыми кулаками.

— Эт-то что?! Издеваетесь?! — Глаза его метали молнии, казалось, он сейчас бросится на официантку и изобьет ее до полусмерти, и только стол мешает ему выполнить свое намерение. — Я в-вам покажу! — Он даже заикаться стал от злости. — Я, я, я!..

Он не находил больше слов, хотел выскочить из-за стола и затеять драку с офицанткой, но летчики не пускали его.

— Садись, Чугунов, ешь!

— Косточка какая хорошая! На десяток барбосов хватило бы.

— Вот угодили!

— Это по блату ему дали! Все время здесь в столовой отирается.

Кое-как он выбрался из-за стола и пулей выскочил в дверь — а вслед еще долго неслось: