Хочхоль Ли - Южане и северяне Страница 13

— Вы еще молоды и не разбираетесь в жизни. Здесь нельзя говорить, что в прошлом вы жили хорошо. Это считается дурным тоном. Так что больше так не говорите. Вы поняли меня? Больше ни одного слова о том, как в Сеуле было хорошо!

— Хорошо. Понял, — кратко ответил он.

Не знаю, дошли до него мои слова или нет, но на его лице написано удивление, которого я раньше не замечал. С добродушным, как и прежде, видом он спросил:

— Тогда я не должен говорить и о том, что умею хорошо ездить на лошади?

— Ну, об этом, конечно, можно, но только не очень много. Вот только не следует говорить, что ваш отец был членом парламента, что, мол, по утрам вместе с ним вы часто ездили верхом. Здесь такие слова воспринимаются как отрицательное явление, и люди будут думать, что ваш отец плохой человек.

— Да, я понял, старший брат, — искренне ответил он. Вместе с тем я заметил слезы, наворачивающиеся на его глазах. У меня вдруг защемило сердце. Конечно, я мог бы все это сказать по-другому — намеками, что ли… Но я не мог иначе — хотелось сказать ему все честно и прямо. Не знаю, как это объяснить. Может быть, это произошло под впечатлением нашего разговора с Каль Сынхваном, который состоялся недавно вечером.

Недалеко я увидел Ким Сокчо. Лицо его было багровым, он громко, бесцеремонно смеялся. Его прерывистый, короткий смех был каким-то отталкивающим. Заметив мой недоброжелательный взгляд, он каждый раз смущался и принимал нормальную позу. Именно в такие минуты мы словно сталкивались лицом к лицу. Его неестественный взрывной смех отнюдь не был реакцией на какую-то смешную сцену, он никогда так, запросто, не вел себя с людьми. Этот смех показывал его крутой нрав и прямолинейность. Я интуитивно почувствовал, что у него более сильный, волевой характер по сравнению с другими. Каль Сынхван, сидя на самом последнем ряду, тоже смотрел в эту сторону.

Ким Чжонхён, вытирая рукавом джемпера слёзы, гнусавым голосом проговорил:

— Спасибо, старший брат и товарищ.

Услышав эти слова, Ким Сокчо снова громко расхохотался, так что сидевшие рядом люди стали обращать внимание на его поведение.

Наступила вторая половина дня. Пообедав, я передал личный состав сержанту, который занимался непосредственно боевой подготовкой солдат. Затем направился к тополю, что рос рядом со столовой около дамбы. Я и раньше ходил туда в свободное время. В этом месте на холме всегда было свежо, поэтому и другие офицеры приходили, чтобы немного отдохнуть, полежать на циновке.

Однако обстановка сегодня была какая-то другая, не такая, как всегда. Один из офицеров в полной форме и в головном уборе явно кого-то встречал. Когда я приблизился, то увидел сидящего рядом с ним генерал-майора с большими звездочками на погонах. В состоянии сильного волнения по стойке «смирно» я отдал честь и после некоторого замешательства присел чуть подальше от них. Там, внизу, на краю поля с высоким гаоляном стоял черный джип. По обстановке я догадался, что высокий гость прибыл не официально, а по личному делу. Если даже допустить, что он приехал по служебным делам, то и в этом случае дружеская обстановка встречи говорила о неофициальном характере визита генерала. Со вчерашнего дня погода стояла ясная, свежий ветерок дул над полем гаоляна, отчетливо был слышен шум текущего ручья.

Генерал лежал боком на циновке, опираясь на локоть, а офицер разговаривал с ним без особого чинопочитания, даже по-семейному. И тут я понял, что это его дядя, который пристроил своего племянничка в укромное место и теперь решил навестить его. Я поневоле испытал чувство зависти.

Хорошо был слышен разговор между ними. Генерал негромким голосом говорил:

— Не жди, этого не будет. Даже не мечтай о вольготной жизни. Если кто-то думает, что после окончания войны и Объединения Родины может поехать домой, устроиться на работу и наслаждаться семейной жизнью, он глубоко заблуждается. Не могу точно сказать, как внешне все будет выглядеть, но одно ясно. В обществе по-прежнему сохранятся строгие порядки до завершения мировой революции, до победы революции в Японии, на худой конец. Так что и не мечтай о сладкой жизни. Не будет этого.

Мне хотелось закрыть уши, чтобы не слышать этот странный разговор. Офицер-племянник задал в свою очередь дяде какой-то короткий вопрос. Генерал недовольным тоном отвечал:

— Это всего лишь сладкий сон. Под моим командованием находятся китайские воинские части, в которых отдельные люди служат по двадцать лет, но они никогда не жалуются на свою судьбу. Это и есть настоящая преданность делу революции. И тебе пора задуматься над этим. Твоя мечта — это плод фантазии, буржуазные предрассудки. Надо выбросить из головы всякие там разговоры о семье, вузе, женитьбе и прочем. Чем быстрее это сделаешь, тем будет лучше для тебя.

— Пусть будет так, но почему только наш народ должен испытывать эти трудности? Почему мы должны так поступать во имя мировой революции? — допытывался племянник.

— Сама постановка такого сомнительного вопроса в корне неверна. Она свидетельствует о твоей идеологической незрелости.

— Почему же так? Разве человек не имеет права на счастье?

— Подобный вопрос сейчас неуместен. В твоей голове слишком много мусора, от которого надо избавляться. Хорошенько подумай над моими словами. Ну, хватит об этом. Мне пора собираться.

Внимательно слушая этот разговор, я сделал для себя вывод, что генерал говорит не совсем убежденно, так как эти революционные фразы прозвучали как-то неуверенно. Создавалось впечатление, будто он должен так говорить.

Хотя встреча в основном прошла нормально, все же остались следы недопонимания. Генерал не торопился подняться со своего места. Видно было, ему тяжело расставаться с племянником, которого он по-своему любил.

— Я знаю, что вы всегда очень заняты, но если сможете, то, пожалуйста, оставайтесь на ночь. Хотелось бы подольше побеседовать с вами. К тому же, наверно, вы давно не были на лоне природы.

— Деревенская идиллия! Какие прекрасные слова! — Генерал тут же поднялся с места и сказал: — В самом деле, мне уже пора ехать. Помни мои слова и не расслабляйся.

— Да, я понял, дядя, — ответил племянник.

На прощание генерал не совсем уверенно добавил:

— Конечно, я тоже не всё знаю. Но одно ясно, что после предательства со стороны Югославии{15} изменился курс Коминформа в сторону усиления международной солидарности трудящихся. Возможно, со временем и повысится роль каждого народа в отдельности, исходя из специфики и интересов каждого государства. Тогда, может быть, изменится и наш курс. Но пока все остается по-прежнему. Надо терпеливо идти вперед. На самом деле, и мне не так просто.

С этими словами генерал направился к джипу. Косые лучи осеннего солнца уже проникали в поле под гаолян, освещая его изнутри. Я до сих пор задумываюсь над увиденным и услышанным в то сложное время. Может быть, сказанное в тот день действительно отражало тогдашнюю действительность? А может быть, слова генерала были пророческими? Во всяком случае, есть повод задуматься над теми событиями, которые происходят в СССР, Китае, Румынии и во Вьетнаме сегодня, тридцать лет спустя[13].

А что сейчас происходит в Северной Корее?

…Наступил вечер. Я сказал Ким Сокчо, что у меня к нему есть дело, и попросил его выйти со мной на улицу.

— Да я один, — нехотя ответил он, расставаясь с Ким Чжонхёном, который в тот момент находился рядом с ним.

К тому времени наша работа исчерпала все свои возможности. Наибольшими успехами советские песни пользовались только в начале общения с людьми. Теперь мы в основном занимались политучебой. Начали знакомить учеников с двумя десятками различных документов, связанных с политической платформой партии, аграрной реформой, отдельными законодательными актами и деятельностью общественных организаций. Собственно, в этом и заключалась работа руководителей нашего подразделения. К примеру, наш командир, назначенный на эту должность по рекомендации своего влиятельного дядюшки, не проявлял никакого интереса к своим обязанностям. Поэтому его подчиненные были предоставлены сами себе. Они проводили время по собственному усмотрению. В любое время устраивали всякие увеселительные мероприятия, где пели разные песни, например, такие, как «Песня о Народной армии», «Чанбэксан чульги чульги» («Отроги горы Чанбэксан») и другие. Пели иногда и гимн страны. Даже устраивали конкурсы на лучшее исполнение песен. Лучшего певца заставляли петь три раза, при особо хорошем настроении даже танцевали под ритм песни. Каждая группа плясала, как говорится, до упаду, выпуская из себя пар. Так выглядела кульминация веселья. Молодые люди отвлекались от безделья. Они прибыли к месту назначения в качестве добровольцев уже несколько дней назад, но ни о какой боевой подготовке речь не шла. Они даже ни разу не дотронулись до винтовки. Им не выдали обмундирования, и ходили они в той же старой, изношенной одежде, в которой прибыли на службу. С каждым днем моральный дух этих людей падал, усиливалась апатия, происходила деградация личности. Правда, потом, спустя какое-то время, сержанты знакомили новобранцев с винтовкой-автоматом, обучали правилам пользования ручной гранатой по четыре часа в день. Что касается таких видов оружия, как миномет, автоматическая винтовка «Браунинг» и других, то их нам никогда не показывали, просто рассказывали, поясняя слова жестикуляцией.