Джордж Паттон - Война, какой я ее знал Страница 13

Обмолот производится прямо на земле, с помощью лошадей, которые ходят по кругу, роняя по пути навоз. Иногда животные просто идут, ступая копытами по колоскам, иногда тащат за собой валёк. После того как данная операция завершается, мужчины, вооруженные длинными деревянными трезубцами, подбрасывают вверх зерно вместе с соломой, которую относит ветер. Наконец женщины с широкими корзинами принимаются подкидывать в воздух оставшееся зерно со всем, что примешалось к нему в процессе обработки. В ходе веяния — последнего этапа сей варварской процедуры — они избавляются от большей части примесей и грязи.

Традиции и народные обряды грубы, непритязательны и по меньшей мере странны для цивилизованного человека. Во многих местах, часто на вершинах холмов, можно встретить небольшие прямоугольные здания с куполообразными крышами. В таких строениях обычно помещаются останки людей, считающихся в народе святыми. Однако места упокоения марабутов[50] не есть церкви ли святилища, это всего лишь гробницы; существует обычай хоронить рядом с ними мертвецов без каких—либо надгробий или иных опознавательных знаков. В результате наши люди, которые просто подходили к гробницам святых, невольно оказывались в роли тех, кто ступает по костям умерших, что вызывало недовольство.

Могилы видны только сверху, с воздуха. Видно, как они во множестве окружают марабут, а иногда просто занимают один склон холма, на котором располагается надгробье. Случись наводнение, могилы не затопит, а арабы, думается, боятся воды после смерти ничуть не меньше, чем в жизни.

Как—то мне довелось наблюдать похороны, поразившие меня своей грубой простотой и непритязательностью. В первой телеге сидели несколько стариков, а в ногах у них лежал завернутый в белую материю мальчик. Хвост этой материи развевался на ветру за подводой. Позади тянулись другие телеги, за ними следовала четырехколесная повозка, ехали велосипедисты, шли пешком мужчины и женщины, всего человек, наверное, тридцать.

Влияние, оказанное арабами на Испанию и Латинскую Америку, неоспоримо и особенно ощущается с приближением жаркого лета. Регулярные появления сомбреро из разноцветной соломы сродни эпидемиям. Это — такие же сомбреро, какие мы видим у нас в Штатах, с единственной разницей, заключающейся в том, что, поскольку здесь население надевает их поверх тюрбанов, они делаются значительно более широкими.

Я нигде так и не услышал убедительной версии истории происхождения тюрбанов. Та, согласно которой они незаменимы и одни лишь могут предохранять человека от лучей тропического солнца, меня не устраивает, поскольку часто, особенно у солдат, тюрбаном служит кусок материи, обмотанный вокруг головы, макушка которой при этом остается открытой.

Еще одной чертой, являющейся общей для арабов и мексиканцев, можно назвать их бессердечное отношение к животным. Ни арабу, ни мексиканцу не придет в голову разгрузить багаж со спины вьючного животного во время длительной остановки. Если животное поранится, араб и не почешется намазать рану лярдом,[51] что является настоящей панацеей у мексиканцев, вместо этого он помолится Аллаху, чтобы рана зажила. Даже если лошадь охромеет, это все равно не освободит ее от работы.

Вся скотина арабов очень пуглива и часто слепа, потому что у этого народа существует веселенький обычай бить животных палкой по голове.

Способ, которым кастрируют баранов, неописуемо жесток. Полагаю, что причина, по которой арабы не проводят подобных операций над конями и ослами, состоит в том, что строение их органов не позволяет использовать те же методы кастрации, что применяются в случае с баранами.

Конечно, я не мог не задавать себе вопроса: «А если бы арабы были христианами?» Лично для меня совершенно очевидно, что фаталистическое учение Мухаммеда и униженное положение женщин — главная причина отставания этого народа в развитии. Он практически остался таким же, каким был в VII веке, в то время как мы ушли далеко вперед. Думается, эта мысль могла бы лечь в основу убедительной проповеди в защиту преимуществ христианства.

Церемония, проведенная в штаб—квартире 1–го бронетанкового корпуса

19 июня 1943 г.

Полковник Шовен довел до моего сведения, что он хотел бы принять меня и двух других офицеров из числа названных мной участников Тунисской кампании на условиях почетного членства во 2–й полк алжирских стрелков, а также в фуражиры Почетного легиона.

Я назвал генералов Брэдли и Гэффи[52] и попросил, если будет возможно, оказать такую же честь посмертно майору Р. Н. Дженсону,[53] в чем мне не было отказано.

Церемония проходила следующим образом. В 4.35 после полудня 1–я рота 1–го батальона 2–го полка алжирских стрелков промаршировала со своим оркестром под французским знаменем во двор здания, где располагалась наша штаб—квартира. Там уже находился один из наших пехотных взводов и оркестр 36–го инженерного полка.

Когда французы заняли свое место, наш взвод встал по стойке смирно, а оркестр сыграл в честь их знамени «Равнение на трехцветный флаг».

Затем полковник Шовен вместе с генералами Брэдли, Гэффи и мной произвел смотр французской роты. Когда мы дошли до знамени, на левой стороне строя, французский оркестр заиграл «Марсельезу». Когда отзвучала мелодия, полковник Шовен вместе с начальником штаба полка майором Жеррье встали перед нами и Шовен громко произнес: «Генерал—лейтенант Дж. С. Паттон—младший отныне становится почетным членом 2–го полка алжирских стрелков и фуражиром «Почетного легиона». Затем повторил все то же самое в отношении Брэдли и Гэффи.

Затем он продолжал: «Майор Р. Н. Дженсон, павший на поле брани 1 апреля 1943 г., отныне становится почетным членом 2–го полка алжирских стрелков и фуражиром Почетного легиона».

Затем полковник Шовен встал справа от меня, а оркестр сыграл зорю, при этом флаг был приспущен, а затем наши музыканты исполнили сначала «Марсельезу», а затем «Звездно—полосатый флаг». На сем церемония завершилась.

Почетный караул у французского знамени несли лейтенант Бийяр, в руках которого находился флаг, и четверо стрелков. Каждый из этих четверых имел на груди Военную медаль — самую высокую награду, которую получают французские солдаты и которую весьма редко вручают как рядовым и сержантам, так и офицерам. Лейтенант был кавалером Большого креста ордена Почетного легиона,[54] кавалером Круа—де—Герр (Военного креста) с пальмовыми ветвями.[55]

Офицерами роты были только французы, а солдатами — только берберы, чья выправка заслуживала всяческих похвал.

Я все еще никак не перестану удивляться метаморфозе, которая происходит, когда бербер снимает свою национальную одежду — «банный халат» — и облачается в нормальную военную форму. В форме берберы смотрятся куда лучше.

Операция «Хаски»

После создания Пятой армии от Западной оперативной группы войск, штаб которой разработал план вторжения в Сицилию, остался только первый бронетанковый корпус. Штаб корпуса усилили новыми кадрами и в рамках операции преобразовали в штаб Седьмой армии Соединенных Штатов.

Наземные силы союзников, включавшие в себя Восьмую британскую армию фельдмаршала Монтгомери и Седьмую армию Соединенных Штатов генерала Паттона, находились под верховным командованием генерала сэра Гарольда Александера. Действиями военно—морских сил Британии и США руководил сэр Эндрю Каннингхем, а военно—воздушными — главный маршал авиации сэр Артур Теддер.

Высадка наземных подразделений в Сицилии была осуществлена 10 июля 1943 г.,[56] при этом Восьмая армия Британии осуществляла вторжение на юго—восточном направлении, а Седьмая армия США — на юго—западном.

Подразделения 7–го пехотного полка 3–й дивизии под командованием полковника X. Б. Шермана вступили в Мессину в ночь 16 августа. Утром 17–го город заняла армия генерала Паттона, что означало: Сицилия пала. Кампания продлилась тридцать восемь дней.

Вторжение на Сицилию

11 июля 1943 г.

В 09.00 мы с генералом Гэем, капитаном Стиллером в сопровождении нескольких солдат отчалили от «Монровии» на адмиральском баркасе и уже в 09.30 достигли берега в районе Джелы.

Стоя на берегу, я заметил две выведенные из строя противопехотными минами даквы[57] и еще семь севших на мель легких десантных судов. Пока я обозревал потерпевшие бедствие суда, неприятель открыл огонь из орудий; сказать точно, из каких именно, не могу, но, похоже, из 88– или 105–миллиметровых пушек. Снаряды ложились метрах в тридцати от берега, но попасть в него не могли — мешали городские укрепления.