Андрей Батуханов - «Ход конем» Страница 13

– Дерьмо ты человек, однако. Гадишь везде. Друзей моих убил, подло. Ты страшней росомахи, – тихо произнёс бурят.

– Что ты себе позволяешь?! – сипел капитан. – Да я тебя…

– Это я тебя сейчас. И никто не заплачет, радоваться станут. Одним говнюком меньше.

Бурят откинул назад руку, намереваясь нанести удар, но в этот момент Сонин поднял свою, защищаясь от удара. Николаев брезгливо ухмыльнулся углом рта, а из вскинутого рукава капитанской шинели сверкнул маленький язычок пламени и хлопнул выстрел. Бодьма с выражением необычайного удивления сначала застыл, потом осел. Энкавэдэшник повторно выстрелил и схватился за горло. Его стало выворачивать под ту же берёзу. Проблевавшись, Сонин толкнул ногой Бодьму, тот был мёртв. Капитан завернул правый рукав шинели. На его ладони красовался маленький женский браунинг, который он носил на резинке. Он ожидал подобной ситуации, поскольку понимал, что многое из сделанного им отдаёт не только низостью, но и подлостью. Николаеву не повезло, он привык честно ходить на зверя, у которого, кроме клыков, никакого оружия не было. Кто же знал о пистолетике в рукаве?

Сонин окончательно пришёл в себя, пнул изо всех сил безжизненное тело.

– Сука! Тварь! Теперь ты будешь рыбок кормить.

Чтобы не оставлять следов, Сонин взвалил мёртвого на плечо и понёс его к воде. Там его же ремнём привязал к солдату тяжёлый камень, сдёрнул пилотку и сбросил тело в воду. Николаев чуть-чуть пузырился на поверхности и исчез в безымянном пруду. А Сонин, используя николаевскую пилотку как тряпку, стал затирать свои следы, махая ею из стороны в сторону. Убедившись, что следы уже неразличимы, положил в пилотку прибрежный булыжник и что есть силы бросил. Описав дугу, пилотка ударилась о лёд и осталась лежать на поверхности. Капитан похолодел. Он бросил несколько камней, но все они пролетели мимо. И вдруг, булькнув, пилотка тоже ушла на дно. Всё! Следов больше не было! Сонин трясущимися руками прикурил сигарету и глубоко затянулся. Постепенно трясучка прошла, и докуривал капитан уже спокойно. На всякий случай убрал окурок в карман.

Многие детали инцидента с разведчиками не разглашались, и история обросла множеством слухов и домыслов. В одних – сержант погиб, спасая своего командира старшего лейтенанта Сергея Самохина, в других – был в числе тех, кто бежал, но в это мало кто верил, а в третьих – всю группу под монастырь подвёл капитан Сонин. К последней версии склонялось больше всего народа. Но Катюшу, после известия о гибели старшего сержанта Алексея Подкопина при выполнении боевого задания, детали уже не интересовали. Любимого не вернуть! Она по-прежнему ходила в форме, но казалось, что в чёрной вдовьей одежде. Она не могла улыбаться. По темным кругам под глазами было понятно, что девушка не спит ночами. Но и рыдающей её никто не видел. Она замкнулась. Даже Лиза не могла до неё достучаться. А быть излишне настойчивой Сотникова не хотела.

Новый командир полка не стал вникать в суть истории. Погибших не вернёшь, Сонина всё равно не убрать, да и некогда было этим заниматься. Началось наступление. Продвинув вперёд фронт, полк опять застрял на новых рубежах. Штаб теперь находился в сельской школе.

Полк продолжал жить и готовить очередное наступление. Тем более что в армию пришла уверенность, что врага можно бить, и бить жестоко. Появился охотничий азарт достать его и уничтожить, справедливо карая за то, что он творил на родной земле с первых дней войны.

В это утро Катя торопилась заступить на дежурство по узлу связи. Она шла вдоль помещения штаба, когда из-за угла появился капитан Сонин с каким-то свёртком в руках. Он караулил именно её. Девушка попыталась уклониться от встречи, но Сонин перекрыл ей дорогу.

– Вот и свиделись! – фальшиво затянул Сонин. – А я вам, Катюша, гостинец наладил, – специально использовал это словосочетание капитан.

От слов «наладил гостинец» Катюша вздрогнула, у неё по коже побежали мурашки. Её утомила многодневная недосказанность, общее молчание, как будто ничего не случилось. Обыкновенные боевые потери! А Лёши нет.

– Всё, что могли, товарищ капитан, вы уже наладили!

– Катюша, я же просил! Для тебя я Василий, Вася! – нарочито не слыша Катиной интонации, забубнил капитан.

– Я тоже вас просила, товарищ капитан. И предупреждала, что в случае чего подам рапорт.

– А в случае чего? – полюбопытствовал Сонин.

– Сами прекрасно знаете.

– Не держи на меня зла, Катюша!

– Для вас, товарищ капитан, я по-прежнему старшина Семенова.

– Что, так и будешь дуться?

– С чего вы взяли, что я на вас дуюсь, держу зло? Так только с друзьями или близкими поступают. А наши с вами отношения за рамки служебных не выходили, а дуться – это категория личная.

– Так в чем же дело? – весело стал настаивать капитан.

– Желания моего нет.

– Так и его тоже нет! – обозлился Сонин.

– Кого его? – Катя притворилась, что не поняла, о ком идёт речь.

– Да сержанта твоего! Петушка сахарного!

– Начнём с того, что он не мой, хотя я бы очень этого хотела. И петушка я с чаем сгрызла. Так хоть что-то на память осталось бы.

Капитан стал бледнеть, но старался не показывать своей злости и не давать ей воли. А Катюша, прекрасно осознавая, что своими словами она хоть в чем-то делает этому недочеловеку больно, цинично глядя ему в глаза, продолжила. Это был единственно доступный способ как-то отомстить ему за гибель любимого. Давно известно, что иные слова из уст женщин ранят сильно, бьют навылет!

– Поцелуи его крепкие и ласки жаркие теперь только в моей душе. – Катя с упоением наблюдала за тем, как при упоминании о поцелуях и ласках исказилось лицо Сонина. – Ни при каких обстоятельствах вы, товарищ капитан, ему даже в подмётки не годитесь!

– Катя, ты говори, да не заговаривайся! А то…

– А то что? Ударите меня? Или в штрафбат сошлёте? Хорош кавалер! Думаете, припугнули хрупкую девушку, и она уже сама в койку прыгнет? Вы же всех по себе равняете. Мыслите тараканьими категориями. А я – другой породы. У вас ни способностей, ни фантазии состязаться с ним не было, вот вы его под пули фашистские и послали.

– Это ты о чем, Катя-Катерина? – раздувая ноздри и сворачиваясь в пружину, как змея перед броском, спросил капитан. – Это надо доказать. И уж тем более не тебе, а военному трибуналу!

– Доказывают, когда что-то непонятно, неизвестно, а в данном случае – всё ясно как божий день. Я всё знаю! Он мужчиной был, орлом, а вы так… одно недоразумение.

– Ты говори, да не заговаривайся. Это всё твои бабские выдумки! Свидетелей-то нет!

– А вот вы и оправдываетесь, товарищ капитан. Значит, я права! – злорадствовала Катя.

– Ты смотри, Катюша, не заиграйся. Это ведь я пока добрый.

– Знаешь, что… Вася, а не пошёл бы ты… темным лесом к бабушке с пирожками! – и, скривившись от презрения, протянула: – Красная Шапочка!

И тут же завернула такую нецензурную многоэтажную словесную конструкцию, что некоторые полковые умельцы по этой части ей бы позавидовали, а у капитана мигом в голове вспыхнуло алое марево. Он набычился и замахнулся для удара, но девушка вскинула на него глаза. Её зрачки расширились, и радужка исчезла и стала угольно-чёрной, как у ведьмы или цыганки. И такой силой и холодом повеяло из этих глаз, что капитан НКВД Василий Сонин предпочёл скорее ретироваться. Он развернулся, отбросил в сторону теперь уже точно не нужный свёрток и стал уходить. Катя проводила его презрительным взглядом, и впервые за много дней её лицо осветила улыбка.

А кличка Красная Шапочка к капитану прилипла насмерть. Кто уж рассказал, неизвестно, но теперь его в полку иначе и не называли.

В тишине немецкого тылового госпиталя, возле массивного стола поста дежурного медперсонала, врач Иоахим Кляйн, только что вернувшийся после обхода палат, тихо, но настойчиво флиртовал с медсестрой Ингрид Мюллер. Этот флирт был такой же обязательной процедурой дежурства, как и ежедневная постановка термометров больным. И вдруг тишину больницы нарушил топот сапог. В кабинет стремительно вошли военный и мужчина в штатском. Кляйн поднялся, увидел гостей и уныло понял, что штурм сердца Ингрид откладывается.

– Он в сознании? – спросил штатский. Иоахим жестом указал вошедшим на дверь больничной палаты.

Ингрид кинулась было подать им белые халаты, но посетители отмахнулись и пошли в указанную сторону.

На койке у окна в небольшой узкой палате с зарешеченными окнами лежал Алексей с открытыми глазами. Двое крадучись подошли к кровати. Военный в серебряно-чёрной форме остался стоять в ногах, а гражданский сел на стул и заглянул Подкопину в лицо. Потом повернулся к военному, кивнул ему и снова повернулся к больному. По-русски он говорил почти без акцента.

– Тебе повезло, солдат. Великая Германия даёт тебе шанс начать жизнь заново и правильно.

– Это как же? – еле слышно спросил Подкопин.