Андрей Волос - Хазарат Страница 13

Прямчуков всласть поорал, мешая фразы на дари с фразами на русском матерном, таджики погнали паром обратно и скоро привезли почти весь взвод охраны.

Прошел еще час или два… или три.

Рация исправно трещала и похрюкивала. Время от времени радист сообщал что-нибудь вроде: «Нет, не выходит первая… не слышно». Или: «Не выходит, нет… фигня какая-то».

— Комбат вертушки вызвал, — сказал он, когда солнце перевалило середину раскаленного неба. — А первая так ни хера и не выходит. Что-то у них там, должно быть, того… не заладилось.

— Слышь, пожрать бы, — тоскливо сказал Алымов. — Кишка кишке рапорт пишет. Пойду пошарю…

Разжился двумя сухпаями. Тушенку греть не пришлось — уже и так будто с плиты. Трижды прилетали вертушки. Точнее — пролетали: проходили над ними, бесстрашно ныряли куда-то за водоразделы… а что они там видели и видели ли что-нибудь вообще, неизвестно: с вертушками комбат вел переговоры на недоступной волне.

Он уже приказал, как придет броня, грузить остатки батальона — взвод охраны, лекарей, пекарей, водителей — и двигать на спасение первой роты.

Но брони все не было.

Когда же она все-таки пришла — три машины вместо восьми, и те, судя по запаленному виду экипажей, донельзя потрепанные дорогой, — уже темнело.

Граммаков приказал выставить охранение и ждать утра.

Ночью подгребли еще две машины и танк — прорвались наконец через овраги и обрывы.

К утру спустилось с водоразделов подкрепление из второй и третьей рот.

С первыми лучами солнца броня пошла на кишлак.

Кишлак был пуст.

Розочкин тоже вчерашним утром передавал, что он пуст, но совсем недавно пуст — еще, дескать, угли дымятся. А прошедшая ночь сделала пустоту совсем неживой — уже ни углей не дымилось, ни других следов человеческого прозябания не осталось; казалось, что за эту ночь дома как-то совсем обезжизнели, отрухлявели, и даже совсем не жалко их было, когда хлипкие, утратившие тепло стены рушились под гусеницами, уступ за уступом рассыпаясь в соломенную труху и вздымая к эмалевому синему небу клубы желтой пыли.

В пыли, в поту шагая вслед за БТРами, бойцы проламывались сквозь дома, плетни, дувалы, дворовые винограднички и цветущие гранатовые деревья: оставляя за собой широкую полосу «чистой» земли, где не было ни одной целой крыши — все лежали плашмя или косо кренясь, топорща чахлые жерди перекрытий и придавливая собой раскрошенные глиняные руины.

Солнце уже снова вошло в силу, пыль ела глаза, пот смывал ее, оставляя на лице и шее следы, похожие на извилистые пути личинок под сосновой корой.

Когда ущелье сузилось и стало каньоном, броня запнулась.

И еще не успели как следует разобраться по группам, как кто-то увидел и закричал: поток вынес к ним сержанта Просякова из группы Сапожникова. Как?! где?! — должно быть, всю ночь упрямо полз по каменной щели, срывался с осклизлых валунов, барахтался в ледяной стремнине. Речушка тащила его в нужную сторону — к своим. Ногу он перетянул ремнем, отстреленная голень висела на лоскутах мышц. Просяков был не в себе, но сознания не терял, шептал белыми губами, повторяя все одно и то же:

— Котловина!.. котловина!.. все там!.. все!..

Его слова разбили последние надежды.

Бойцы друг за другом ныряли в сырую тень каменной щели. Вынужденно переваливаясь то на правый, то на левый берег потока, группы пробирались вверх по каньону. Каньон так резко сужался, так угрюмо и грозно нависали его стены, будто две скалы должны были вот-вот двинуться, сойтись — и раздавить между собой все живое. Замшелые стены были всего лишь прохладными — но казались ледяными. Всех сотрясала неуемная дрожь.

И какая-то пичуга, смело пискнув, нырнула в черную пасть, будто показывая дорогу.

СТРАТЕГЕМЫ

Говорят, что кабульское восстание поздней осенью 1841 года стало результатом того, что афганские красавицы (в том числе из весьма знатных семей) массово бежали в объятия холостых и по местным меркам состоятельных британских офицеров: нескромное поведение англичан в отношении кабульских женщин породило огромное число их деятельных недоброжелателей.

Возможно, истинные причины последовавшего противостояния лежали в иной плоскости. Так или иначе, сама война оказалась совершенно не в пользу застрявшего в Кабуле британского гарнизона. Выбитая изо всех прилегавших к городу фортов, армия генерала Эльфинстона заняла хорошо укрепленный лагерь Шерпур. Однако Шерпур лежал в долине, а на господствующих высотах вокруг него стояла артиллерия восставших — хоть и слабая, но практически неуязвимая.

Скоро стало ясно, что придется или сбить афганцев с холмов, или в конце концов самим погибнуть от холода, голода и нескончаемых обстрелов.

Однако ни одна попытка не увенчалась успехом. Афганцы отражали атаки пушечной пальбой и метким огнем из древних кремневых ружей. Кабульские ремесленники и торговцы мастерски стреляли, конные отряды гильзаев опрокидывали обескровленные шеренги британской пехоты.

Эльфинстон требовал помощи — посланный к нему отряд не смог преодолеть заснеженные перевалы на пути из Кандагара в Кабул и вернулся обратно.

Пытаясь как-то исправить положение, Уильям Хэй Макнотон (который в случае победы должен был принять на себя функции посла и министра правительства Индии при афганском дворе нового ставленника Англии) вступил в переговоры с тогдашним эмиром Кабула — Дост Мухаммад-ханом. Но в то же время он, чередуя посулы с угрозами и рассчитывая расколоть афганские племена, объединившиеся против англичан, вел хитроумные негоциации с их вождями.

Двойственность Макнотона была разгадана и, возможно, неправильно истолкована. Мухаммад-хан боялся усиления племен. Прознав об интригах своего английского друга, он незадолго до Нового года убил его во время очередных переговоров. Обезглавленный и четвертованный труп был выставлен на базарной площади, в то время как его окровавленные части разъезжали по городу на открытой повозке, повсеместно вызывая кипучий восторг обывателей.

Тем не менее начало 1842 года ознаменовалось важной политической победой. Восемнадцать вождей приложили родовые печати к соглашению. Англичане обязались оставить афганцам все имевшиеся у них деньги, всю артиллерию (за исключением шести обычных и трех горных пушек), все снаряды, значительное количество различного огнестрельного и холодного оружия, всю обозную амуницию, всех тяжелораненых при двух врачах и, наконец, шесть здоровых офицеров в качестве заложников.

На этих условиях им разрешалось начать отступление. Воинские формирования афганцев должны были охранять их до самой границы. Совместно намеченный восьмидесятимильный маршрут вел через перевал Хурд-Кабул, Тезин и Джагдалакское ущелье — прямиком на Джелалабад. Там ждал гарнизон генерала Сэйла.

В полном соответствии с удачей (ибо на общем фоне даже возможность спокойно отступить расценивалась генералитетом как несомненная удача) 6 января 1842 года они покинули Кабул: четыре с половиной тысячи солдат и офицеров бодро шагали, сопровождаемые двенадцатью тысячами обозной прислуги и гражданских лиц, среди которых находились не только врачи (в их числе и доктор Вильям Брайдон), но также несколько десятков жен английских офицеров, их детей и нянек.

При начале похода авангард отступавших состоял из шестисот стрелков 44-го пехотного полка в красных мундирах и конной сотни. За ними, оседлав пони, следовали женщины и дети. Слуги-индусы несли паланкины, в которых качались больные и беременные. Основная часть пехоты, конницы и артиллерии предшествовала длинной колонне обозных верблюдов и волов. Замыкали движение несколько тысяч человек лагерной прислуги.

Вопреки ожиданиям, охраны отступавшие не получили. Обещанные провиант и топливо им тоже не доставили.

Через день афганские отряды уничтожили арьергард, а вьючных животных угнали. Они захватили также две горные и две лафетные пушки.

Следующий рассвет застал колонну британцев перед узким устьем ущелья Хурд-Кабул. Длина его составляла около пяти километров, и на всем протяжении англичан непрерывно обстреливали с окружающих высот. Как волки за изнемогающим стадом, за колонной неотступно следовали отряды афганцев: они добивали раненых и обмороженных. Потери, включая большую часть женщин и детей, составили около трех тысяч.

11 января в Джагдалакском ущелье отряд атаковали с тыла. Солдаты отважно сражались, невзирая на беспрестанный и меткий огонь расположившихся на склонах афганцев. Ни раненых, ни убитых толком не считали. По завершении побоища жалкие остатки армии разделились на две группы. Первая — пятнадцать кавалеристов — поставила целью достичь Джелалабада, чтобы вернуться оттуда с долгожданной помощью. Вторая, которую составили двадцать офицеров и сорок пять солдат, захватила селение Гандамак, разумно рассчитывая продержаться в нем до получения подмоги: от Джелалабада их отделяло всего тридцать миль.