Анатолий Премилов - Нас не брали в плен. Исповедь политрука Страница 13

В 1938 году 2-й Отдельной Краснознаменной армией командовал прославленный герой Гражданской войны Василий Константинович Блюхер. Под его руководством был дан отпор японским захватчикам у озера Хасан, но после этих событий он был оклеветан, арестован и расстрелян как враг народа. Говорили, что в разоблачении Блюхера особую роль играл Мехлис, находившийся в районе боев у озера Хасан. Нам красноармейцы рассказывали, что при Блюхере питание было налажено лучше.

Работы было много: я готовил и читал лекции о событиях двух лет национально-освободительной войны в Китае, о Русско-японской войне 1904–1905 годов, — эти темы вызывали большой интерес у бойцов и командиров и даже у их жен. После выступлений в частях дивизии мы переехали в Ленинское на берег Амура, что в километрах 20 от Бабстова. Здесь был отдел политпропаганды Укрепленного района (УР). Эта моя поездка была намечена сюда еще в Москве, и сделан запрос на право посещения мною укреплений на самой границе. Мне сказали, что от Генштаба прибыл пропуск туда на мое имя, и показали красную плотную картоночку. В УРе мы с товарищем выступали перед личным составом частей по 2–3 раза в день, а в промежутки между докладами ходили купаться на Амур. Место для купания было ограничено бревнами-поплавками, а на углах плавали на якорях огромные пустые бочки: нередки были случаи гибели при купании. В августе с верховий реки поступала вода очень холодная от тающих льдов. Внезапно на купающихся могла попасть полоса ледяной воды, люди не успевали выбраться на берег, коченели и тонули. Течение в Амуре было сильное! Красноармейцев водили купаться строем, ну а мы ходили вдвоем. В вечернее время после купания на нас нападали какие-то особые крупные комары и сильно кусали: отпугнуть их было нельзя, и мы, не одевшись, бежали в ближайшую палатку. Летом многие подразделения УРа жили не в казармах, а в полевых палатках, находясь всегда в полной боевой готовности. Комары набивались всюду, и в помещении спать было невозможно, а в палатках перед сном бойцы зажигали на полу дымный костер, закрыв все щели, дым выходил только через вход. Комары погибали, и можно было спокойно спать.

Однажды меня известили, что я могу отправиться непосредственно на берег Амура, в расположение укрепленной линии. За мной из батальона прибыл красноармеец с конем и винтовкой в руке. Он сошел с коня и по всем правилам доложил, что прибыл для моего сопровождения в расположение части на берегу Амура. Ехал я шагом: не умел еще ездить рысью, да и нельзя было, конь-то был один. Впереди боец с винтовкой, а я ехал за ним по узкой тропке, заросшей буйной лебедой, вымахавшей выше человеческого роста. Приехали мы к коменданту участка, который жил здесь с семьей (жена и сын лет шести) безвыездно несколько лет. Его жена была единственной женщиной на всем участке границы. Он очень обрадовался моему приезду (человек из Москвы!) и рассказал мне то, что считал необходимым.

Бойцы и командиры жили здесь в полуземлянках — зданиях, наполовину врытых в землю: в помещении было чисто, винтовки стояли в пирамиде напротив коек. Службу охраны границы несли круглосуточно. Амур тут был широким, многоводным, с низкими берегами. На нашем берегу буйная растительность скрывала расположение укреплений и бойцов, а напротив на берегу стояла трехэтажная казарма, недалеко от нее в Амур впадала река Сунгари. Берег Амура на этом участке плотно зарос тростником, он скрывал подход к берегу с нашей стороны, но и давал возможность японцам скрытно подобраться к нашему берегу. На ночь и даже днем ставились секреты.

Напротив за Амуром был город Лахасусу с большим японским гарнизоном. Берега Амура на маньчжурской стороне были открытыми и хорошо просматривались с нашей стороны. В свободное от докладов время я в сопровождении опытного бойца или младшего командира ходил по территории участка, забирался на густую иву и в стереотрубу наблюдал за японским берегом. Там все шло по заведенному правилу, и сержант, наблюдающий за берегом, рассказывал мне, упреждая ход событий: «Вот через пять минут влево от впадения Сунгари на песчаном берегу появятся трое, и с ними женщина. Они разденутся догола и начнут непристойные забавы. Это они нарочно делают для отвлечения нашего внимания, так как из устья Сунгари выйдет шаланда под парусом и бойко пойдет вверх по Амуру. Нам она знакома, у нее сильный мотор, а парус так, для маскировки...»

Потом, в перерыве между докладами, мне удалось побывать у артиллеристов в капонирах. Артиллерийские орудия были заряжены, наведены на шаланду и сопровождали ее движение до возможного наблюдения своего сектора обстрела. Капонир был в образцовом состоянии: чистые, аккуратно убранные постели, тумбочки с вышитыми салфеточками. Лейтенант-артиллерист и сам был одет очень аккуратно, и бойцы его выглядели такими же. Здесь же, среди бойцов, несущих службу в укрепленном участке, находилась застава пограничных войск с высокой вышкой для наблюдения за берегом противника. С младшим политруком я поднялся на вышку, во вместительную кабину для наблюдения. Пограничники хорошо знали, что будет происходить за Амуром, посмотрев на часы, младший политрук сказал: «Через пять минут из ворот казармы выбежит солдат и помчится по берегу, а через 20 минут выедет японский офицер на коне». У японских офицеров ординарцы не имели коней, но обязаны на месте прибытия офицера быть первыми. Мне разрешили посмотреть в подзорную трубу с большим увеличением, я навел трубу на казарму, где через открытое окно хорошо просматривались плакаты с изображением японской техники: пулемет, огнемет, винтовка.

Утром мне сообщили новость — поймали перебежчика с японской стороны. Нарушителя задержал боец-повар. Когда рассвело и ночное наблюдение было заменено дневным, не требующим такого количества бойцов, из прибрежных кустов появился нарушитель-китаец, на нем был шикарный шелковый халат, изящные китайские туфли, шапочка. Все дивились тому, как китаец прошел через тростники, не замочив ноги, в мягких туфельках, в халате! Повар схватился за винтовку и к нему, кричит: «Руки верх!» Он поднял и лопочет: «Мне товарища начальника надо», — сорвал травы и прикладывает к воротнику, указывая на зеленый цвет. Было понятно, что ему нужен начальник заставы. Повар задержал его, и, когда появился начальник заставы, китаец сказал: «Здлавствуй, товалиш начальник!» — «А, ходя!» Ему завязали глаза черной тряпочкой и увезли на заставу. Позже мне сказали, что это был посланец от Китайской Красной Армии, он уже не раз бывал в СССР. Через несколько дней «нарушитель» был переправлен обратно через Амур.

Командиром одной из рот был старший лейтенант Турук, с которым мы исходили все берега. Амур здесь имел несколько рукавов — проток, как их называли, одна из них называлась Гольдинской. Эта протока была судоходной для больших судов, здесь и велись работы. Протока проходила по нашей территории, но по ней ходили и японские суда с пассажирами. Едущим запрещалось смотреть из окон и с палубы, но японские разведчики под видом пассажиров выходили на палубу. В таком положении «пассажиры» находились недолго: появлялся наш монитор, вооруженный артиллерией «речной крейсер», давал гудок, предупреждая о нарушении правил проезда, и палуба моментально пустела. Это мы с Туруком наблюдали своими глазами несколько раз. Монитор шел рядом с японским пароходом, провожая его до главного русла Амура.

После всех поездок в пограничной полосе мы всей группой вернулись в Ленинское, в отдел политпропаганды УРа. Наша работа в основном была уже закончена. Здесь я несколько раз видел капитана-связиста с седой прядкой волос. После моего выступления в батальоне связи, командиром которого был капитан, я остался с ним наедине и спросил капитана, что с ним случилось. Он рассказал: «Меня арестовали работники особого отдела и предъявили обвинение, что я являюсь японским шпионом. Я заявил, что никогда не шпионил и Родине не изменял и не изменю — я ее защищал еще в Гражданскую войну. Ну мне поддали как следует и говорят: «Подпиши обвинение». Я категорически отказался, и мне объявили, что расстреляют. Я приготовился к этому. Рано утром мне приказали раздеться до нижнего белья и один вооруженный красноармеец повел меня в подвал. Я отчетливо слышал, как он вогнал патрон в канал ствола, и тут же громкий крик: «Васька, обожди», — а тот в ответ: «Вот пущу в расход еще одного изменника!» — а ему еще громче: «Не стреляй, тебе говорят! Нашего начальника арестовали, веди капитана назад!» Я повернулся к ним лицом, и, как они сказали мне, у них на глазах в моих волосах появилась прядь седины... А через несколько часов меня отпустили и сказали: «Иди командуй своим батальоном». Я жалею, что мне не запомнилась фамилия этого капитана...

Вскоре группировка японской армии в районе Халхин-Гола была разгромлена, и наша группа получила возможность возвратиться в Москву. Кадровики Политуправления армии в Хабаровске пытались оставить меня на должности начальника учебного отдела Военно-политического училища, но я отказался от их предложения, а получить разрешение Мехлиса оставить меня они не сумели. В Москве наши курсы уже заканчивали свою работу: писались аттестации, характеристики, новые преподаватели распределялись по стране. С нами, пробывшими в командировке почти два месяца, дело обстояло сложнее — надо было серьезно готовиться к экзаменам. Мы занялись этим, и я сдал оба экзамена благополучно.