Андраш Беркеши - Последний порог Страница 13

— Думаю, не стал только потому, что все члены кружка черкесов носят свою форму, а я не люблю никакие формы.

— И это говорите вы, у которого отец и брат — военные. — Браун изумленно улыбнулся.

— Это так. Я полагаю, что в одной семье вполне достаточно двух военных, даже больше чем достаточно. — Чаба посмотрел на профессора, который хихикнул при этих словах. — А разве я не прав, профессор? — Чаба закурил, так как руки у него уже не дрожали. Глубоко затянувшись несколько раз, он вообще уверовал в себя и продолжал, обращаясь к Брауну: — Знаете ли, человек трудно переносит даже нормальное течение жизни, а если это так, тогда зачем же обременять себя лишними вещами. Разве я не прав?

В темных глазах Брауна вспыхнули искорки любопытства. «А этот парень идет по нужному пути, — решил мысленно следователь. — Его смело можно причислить к группе болтунов. Нужно его разговорить, подробнее познакомиться с образом его мышления, потом будет совсем нетрудно определить его политические симпатии и антипатии».

— Нормальное течение жизни? Что вы понимаете под этим?

— Ну как бы вам это объяснить? — смутился Чаба, сожалея о том, что сказал больше, чем следовало. — Ну, знаете ли, каждый человек родится для чего-нибудь.

— Это естественно, — согласился Браун. — Но не все знают, для чего они родились на этот свет. Не так ли?

— Так-то оно так, но в мире к этому времени уже установился какой-то порядок, о котором новорожденный, естественно, не имеет ни малейшего представления. Позже, когда ребенок подрастет, в нем воспитывают — ну как бы вам сказать — любовь к этому порядку или, строго говоря, внушают, что он единственно верный и справедливый.

— О какой справедливости вы, собственно, говорите? — спросил Браун.

Чаба пожал плечами, чувствуя, что ему будет нелегко выразить собственные мысли. В конце концов он решил, что ему нет никакого смысла красоваться перед штурмбанфюрером.

— Нам постоянно внушают, что власть, и режим ниспосланы нам богом и каждый человек должен воспринимать это как должное. Но я полагаю, что режим или порядок охраняют человеческие законы.

«В этих мыслях довольно сильно чувствуется влияние марксистских, более того, ленинских идей, — решил про себя Браун. — Не исключено, что этот парень принимал или же принимает участие и по сей день в сборищах людей, где такие мысли высказывают, умело замаскировав их. Мне уже не раз приходилось встречаться с подобными типами. Обычно это избалованные дети богатых родителей, которые обожают различные анархистские планы преобразования мира...»

— И вы не согласны с этим нормальным течением жизни или так называемой справедливостью?

— Ну как бы вам сказать, чтобы понятнее было? — Чаба посмотрел на Эккера, словно ожидал от него подсказки, — профессор взглядом как бы подбадривал его. — Собственно говоря, меня все это нисколько не интересует. Воспринимаю как уже существующее, и только. Я же говорил о лишних вещах, о форме, что все это одни глупости.

— Да-да... — Браун хотел дождаться от юноши ответа на свой вопрос. — Глупости... А почему именно глупости?

— Потому что человеку трудно переносить и нормальное течение жизни, как я уже сказал.

Браун победно улыбнулся: он явно наслаждался замешательством юноши.

— Значит, трудно, говорите, — подытожил он. — А если это так, то хочется узнать, почему именно трудно? Нужно же это узнать!

Чаба встал, подошел к Эккеру, стряхнул пепел с сигареты в пепельницу, стоявшую на столе.

Профессор шепотом и так, чтобы никто не заметил, сказал Чабе:

— По-умному и смелее.

Чаба повернулся и посмотрел на Эндре, который был погружен в свои мысли. Губы его шевелились, будто он шептал: «Осторожно, не верь ему!»

«Осторожно. А почему мне нужно осторожничать? Самое главное, я венгерский подданный. Ничего преступного я не совершил, никаких доказательств против меня у них нет. Отец мой как-никак является военным советником при самом регенте, так что иметь дело с ним они не осмелятся». Все это мгновенно мелькнуло в голове у Чабы.

— Видите ли, — в голосе юноши зазвучали нотки некоторого превосходства, — законы общества или режима сковывают личность. Я человек самолюбивый, иначе говоря, индивидуалист и потому уже не люблю, когда кто-нибудь урезает или же сковывает мою индивидуальную свободу. Поводом для этого, как правило, является, как обычно говорят, защита интересов общества. Ну хорошо, мы не звери, я это понимаю. Однако любое ущемление моей личной, иначе говоря, индивидуальной свободы я воспринимаю как какую-то тяжесть, бремя и потому стараюсь жить в рамках режима, правда, но все-таки свободно. — Чем больше Чаба говорил, тем увереннее становился в своей правоте. Он уже подумал о том, как сейчас проучит этого итальянского шарманщика, поскольку Брауна, считал он, только и можно использовать в этом качестве. Сейчас он ему такое скажет, что тот будет, словно рыба, жадно хватать ртом воздух. — Могу сказать, что я не намерен отказываться от остатков своей индивидуальной свободы.

— Тут я вас что-то не пойму, — проговорил Браун, нахмурив брови.

— Я выражался ясно. — Чаба развел руками: — Люди любят играть и играют. Не выходя за рамки режима или порядка, они создают все новые и новые режимчики или более мелкие организации порядка, которые, хотят они того или не хотят, урезают их последние свободы — я имею в виду организацию черкесов, всевозможные клубы, сообщества, различные партии, — продумывают новые правила, инструкции, законы... Думаю, что теперь вы понимаете меня. Нет? — Чаба махнул рукой. — Я знаю, что это, так сказать, все вещи добровольные и личность сама решает, вступать ей туда-то и туда-то или не вступать. Я, как видите, не вступил. Я не люблю стоять по стойке «смирно», не люблю и не хочу по воскресеньям маршировать вместе с другими... Я, видите ли, хочу спокойно и свободно гулять, прогуливаться, валяться на диване, валять дурака — короче говоря, не выходя за рамки режима, делать то, что мне заблагорассудится.

— Понятно, — проговорил неожиданно Браун. — Мне кажется, я вас понял. — Он и на самом деле был убежден в том, что понял юношу. «Нет никакого сомнения в том, что Чаба Хайду анархист, противник существующего режима. Теперь ясно, почему он попал в число ближайших друзей Милана Радовича». — Вы, конечно, знаете, что Радович коммунист? — безо всякого перехода спросил Браун. — Знаете, не так ли?

Упоминание имени друга явилось для Чабы как бы неожиданностью, и он моментально вспомнил, что тот арестован. Настроение сразу же испортилось, а от недавней уверенности не осталось и следа. Милан ведь тоже венгерский подданный, но его арестовали. В мозгу промелькнули картины ужасов, творимых гестапо, о которых в университете по секрету рассказывали студенты. А вслед за этим на ум пришли воспоминания прошедшего года — эсэсовцы, марширующие по улицам, и молодчики из отряда СА, устраивающие еврейские погромы. Вспомнил он и пятое февраля, когда вместе с друзьями решил отпраздновать день своего рождения.

...Он ждал телеграмму из Будапешта от Андреа, а почтальон, который обычно разносил телеграммы, почему-то не шел. Уже несколько дней подряд стояла морозная ветренная погода, а снег все сыпал и сыпал — сугробы достигали почти человеческого роста.

В комнату Чабы вошел дядюшка Геза. По-дружески похлопав юношу по плечу, он пожелал ему всех благ. Они выпили за рождение Чабы. И только после этого Геза передал ему длинное и нежное письмо от Андреа. Чаба очень обрадовался, и к нему снова вернулось хорошее настроение. Они разговаривали обо всем: о любви, о профессии врача, о планах на ближайшее будущее. Постепенно разговор зашел и о настоящем.

Дядюшка Геза и без того хорошо знал Чабу и его точку зрения на происходящие в мире события, так что сообщить ему что-либо новое было трудно, разве только об антинацистских выступлениях студентов.

Дядюшка Геза очень осторожно поинтересовался, не поддерживает ли он, Чаба, связей с какой-нибудь антинацистской организацией или же кружком.

Чаба с улыбкой ответил, что он не является членом ни одной организации, однако среди его друзей имеются юноши, которые настроены против гитлеровского режима. Что же касается его лично, то он и впредь не намерен вступать ни в какую организацию, даже если его об этом будут просить. И не вступит он по многим причинам, а самое главное, потому, что он приехал сюда учиться, чтобы стать хорошим врачом, а отнюдь не для того, чтобы заниматься политикой. Он не собирается терять ни своей независимости, ни своей свободы, зная, что нелегальная работа требует от человека многого. Да он и не подготовлен вовсе для такого рода деятельности.

Дядюшка Геза хотя на днях и узнал обо всем этом от дочери, однако остался при своем мнении, считая, что Чаба является членом одной из студенческих антигитлеровских тайных организаций, и потому показал ему не без умысла копию секретного приказа политической полиции, размноженный оригинал которого был разослан по всем полициям империи.