Свен Хассель - Фронтовое братство Страница 13

— Господи! — воскликнул Порта и громко расхохотался. — Все были бы такими тактичными. Тогда бы война превратилась в бал.

Старик со смехом покачал головой.

— Да ты просто ангел, приятель. Парочка твоих вшей мало что добавила б к тому, что останется здесь после нашего ночлега; я уж не говорю о том, что наделают наши друзья с другой стороны, когда придут сюда. И они, и мы не столь тактичны, как ты, кого называют мразью.

Вошел Хайде с окороком и шнапсом и швырнул съестное на стол.

Штеге взял с полок одну из книг и протянул Старику.

— Хозяева дома — люди предусмотрительные, — сказал он со смехом. — Вовремя переметнулись.

Мы посмотрели на книгу: Карл Маркс.

— Вот бы гестаповцы нашли ее, — проворчал Хайде.

— Заткнись, подлиза! — зарычал Порта. — Пока не вырвали тебе язык. Мы не забыли, как ты стучал.

Хайде гневно взглянул на долговязого Порту в цилиндре, но автомат, будто бы случайно качнувшийся в руке рыжего обер-ефрейтора, заставил его смолчать. Он еще помнил путешествие по лесу.

— Жаль, такой хороший стол, — заметил старый лагерник, когда Легионер стал резать на нем окорок.

— Стол не твой, — оборвал его Брандт, точно так же резавший хлеб боевым ножом.

— Вещи надо беречь, — упрямо заявил лагерник.

— Заткнись, жид! — злобно выкрикнул Хайде.

Мы напряженно ждали, что за этим последует. Зная Хайде, мы предчувствовали осложнения.

Порта потирал рукавом цилиндр и сатанински усмехался. Штеге поигрывал гранатой. Старик смотрел в потолок и молча тасовал карты. Малыш с шумом объедал гусиную ногу. Брандт макал куском хлеба в банку с вареньем. Краузе, бывший эсэсовец, попавший к нам за трусость и политическую неблагонадежность, ковырял в зубах штыком. Его маленькие, зеленые глаза злобной собаки были устремлены на Хайде, посмевшего нарушить едва ли не самый суровый закон штрафных полков: оскорбить арестанта.

Хайде взял бутылку шнапса и стал пить из горлышка. Не касаясь его губами и запрокинув голову; бесцветная жидкость лилась ему в рот длинной струей. Кадык ходил вверх-вниз. Часть шнапса сбегала от уголков рта к шее.

Он поставил бутылку на стол с громким стуком. Из нее выплеснулась часть содержимого. Наклонился к лицу лагерника. Покрасневшие от выпивки глаза смотрели злобно. Конвульсивно икнул.

— Слушай, зебра! Я, Юлиус Хайде, унтер-офицер Двадцать седьмого танкового штрафного полка, говорю, что ты вонючая, вшивая еврейская свинья![51]

И торжествующе огляделся.

— Что скажешь на это, жид?

Старый еврей, сидя за столом, равнодушно смотрел на пьяного Хайде. Словно не понимая, что оскорбление это относится к нему. Все грязные ругательства на него не действовали. Он слишком часто их слышал. Мозг их больше не усваивал. Он стал невосприимчив к ним.

Хайде поводил головой, словно бык перед тем, как броситься на матадора.

— Я о тебе говорю, гнилой труп! — процедил он уголком рта. — Ты еврейская вошь! Вонючий кусок еврейского дерьма! — Запрокинул голову и громко захохотал над своим остроумием. Продолжая смеяться, повторил: — Еврейское дерьмо!

Он повторял это, чередуя «дерьмо» с «сортиром», «навозной кучей», не забывая добавлять слово «еврейский». Сел на своего любимого конька. Погонял его. Не давал покоя языку. Орал и выл.

Мы сидели молча. Старый лагерник ел, не обращая на него ни малейшего внимания. Казалось, он сидит в комнате совершенно один и не слышит потока грязных ругательств.

Порта выжидающе усмехался. Малыш ковырял в носу. Легионер насвистывал: «Приди, приди, приди, о Смерть».

Старик неторопливо раскладывал карты. Штеге покусывал палочку. Краузе ловил вошь.

В руке Хайде неожиданно появился пистолет. Щелчок спущенного предохранителя прозвучал для нас грохотом.

— Ну, еврей, сейчас я вышибу твои дерьмовые мозги!

Он злобно усмехнулся, медленно поднял пистолет и навел на голову старого лагерника.

Настала зловещая тишина. Старый еврей поднял голову и посмотрел на Хайде удивительно безжизненными глазами.

— Хотите застрелить меня, герр унтер-офицер? Ну, что ж… Застрелите вы меня или собаку, от этого ничего не изменится. Разница лишь в том, что собака боится смерти, если понимает, что она близится. Я — нет. Я много лет каждый день ждал ее. Застрелите меня, раз вам так хочется. Только давайте выйдем наружу. Здесь мы испачкаем пол.

— Кончай эту чушь, — прошипел Хайде. Мы видели, как его палец плотно лег на спуск.

Один Старик не смотрел на него. Перевернул одну карту в своем пасьянсе. Пиковая дама.

— Убери пистолет! — отрывисто приказал он.

Хайде вытаращился на него в изумлении.

— Я ненавижу проклятых евреев, всегда хотел убить кого-то из них.

— Немедленно убери!

Малыш встал и выхватил нож.

Старик поднял взгляд.

— Юлиус Хайде, брось пистолет!

Легионер снова замурлыкал под нос песенку о смерти.

Хайде медленно опустил руку. Пистолет со стуком упал на пол. В глазах его сверкал ужас. Только что задиравший нос сверхчеловек превратился в съежившуюся от страха дворняжку.

Хайде издал продолжительный хриплый писк, будто загнанная в угол крыса, видящая перед собой блестящие клыки терьера. Хотел убежать, но Легионер подставил ему ногу. Он упал и растянулся на полу.

Малыш схватил его за ноги и весело закружил. Голова Хайде со стуком ударилась о стену. Доведший себя до белого каления Малыш занес нож и хотел ударить его в спину. Но его схватил за руку старый еврей.

— Нет, нет, товарищ, не убивай его!

Мы удивились тому, что жертва Хайде защищает его, но еще больше нас удивило слово «товарищ» в устах человека, который до сих пор обращался к нам так, словно мы были богами.

Малыш отбросил потерявшего сознание Хайде и в изумлении воззрился на старого еврея, который держал его за руку и, смертельно побледнев, дрожал всем телом.

— Что за черт? — изумленно спросил он. — Почему не прикончить эту вонючку? Он же над тобой издевался.

Старый лагерник покачал головой.

— Нет, товарищ, он не оскорблял меня. Я в самом деле еврей. Все остальное он говорил не всерьез. Он болен. Это пройдет, когда мир придет в себя.

— Болен? — усмехнулся Порта. — Скажешь тоже. Хайде — самый здоровый из гнусных мерзавцев во всем мире. И заслуживает смерти.

Малыш восторженно закивал и оттолкнул еврея.

— Йозеф Порта, ты прав. Может, Малышу проверить, как глубоко он сможет всадить нож ему в горло?

Лагерник схватил руку Малыша, поцеловал ее и взмолился:

— Нет, нет, оставь его! В конце концов, все дело во мне!

Старик протестующе махнул рукой.

— Не будьте такими кровожадными. Оставьте эту свинью валяться и садитесь продолжать игру.

Мы сели, правда, с легкой неохотой. Старик стал раздавать карты.

— Не хочешь сыграть в «двадцать одно»? — спросил он лагерника.

— Нет, спасибо, герр фельдфебель.

Старик в отчаянии потряс головой и вскинул руки.

— Господи! Неужели не можешь называть меня «товарищем»? Назвал же ты так Малыша, этого болвана с бычьей шеей!

Лагерник кивнул и раскрыл рот, но заговорил не сразу.

— Постараюсь говорить «товарищ», но это нелегко.

Какое-то время мы играли молча. Потом Брандт бросил карты.

— Надоело. Может, кто расскажет что-нибудь интересное?

— Тупая свинья, — выругался Порта, бросив свои.

— И кто еще? — спросил Брандт, склонив голову, словно бык, готовый кого-то боднуть.

— Морду разобью, — вспылил Порта. И запустил в Брандта бутылкой. Тот молниеносно пригнулся, и бутылка разбилась о стену на мелкие осколки.

— Напрасно вы так портите дом, — прошептал старый еврей.

— А тебе что до этого? — гневно выкрикнул Брандт. — Дом же не твой.

— В том-то и дело, — ответил лагерник. — Будь он моим, это не имело бы значения. Но я сожалею о нем из-за его хозяев. Притом у них двое детей, которым они его передадут.

— Откуда ты знаешь? — спросил Брандт.

— В чулане есть детская одежда, — ответил еврей.

— А у тебя самого был дом?

— Да, был. Теперь нет. Его давным-давно отобрали.

— Кто? Судебный исполнитель? — наивно спросил Краузе, эсэсовец.

Мы смеялись, пока не закашлялись.

Старый еврей кивнул.

— Судебный исполнитель? Пожалуй, можно сказать и так.

— Ты, небось, отнял у кого-то дом в веймарский период[52]? — спросил Краузе.

— Нет, насколько мне известно, — язвительно ответил старый еврей.

— А как ты угодил в клетку, зебра? — спросил Порта, с причмокиванием высасывая единственный зуб и вытирая цилиндр обрывком старой газеты, заголовки которой все еще сообщали о победоносном наступлении немецкой армии. Покончив с этим занятием, он высморкался в победоносную армию и швырнул тысячи героев в темный угол к старой печи.

Старый евреи взял еще кусок мяса и сунул в рот. Он все еще выглядел голодным.